По мере приближения храм приобретал отчетливые очертания, вырисовывалась линия нефа с апсидой на восточной оконечности. Древний храм, воздвигнутый несколько веков назад и пришедший в упадок, был восстановлен на пожертвования короля Эдуарда Исповедника и дарован им аббатству Святого Дени. Воспитанный в Нормандии, этот государь предпочитал все французское.
И вновь Кадфаэль поймал себя на том, что едва ли не с неохотой приближается к бенедиктинской обители. Долгие годы монастырь был его домом, но теперь он чувствовал, что потерял право стучаться в эти двери. Впрочем, и не постучаться не мог. Сейчас он должен был использовать все возможности, чтобы успешно выполнить задуманное, а оправдаться перед Богом и своей совестью будет время потом.
Плотный, добродушный, пышущий здоровьем привратник, впустивший Кадфаэля на монастырский двор, был полон гордости за свою обитель и рад возможности
похвастаться перед заезжим братом красотой приоратской церкви, которую продолжали отделывать и украшать. Вдоль стены апсиды стояли леса и был сложен облицовочный камень. Мастер-каменщик и двое его подручных как раз складывали инструменты — смеркалось, а в темноте много не наработаешь. Словоохотливый привратник взахлеб расписывал, как дивно будет выглядеть храм по завершении работ.
— Мы сейчас пристраиваем две новые часовни — одну с юга, а другую, точно такую же, с севера — чтобы красиво было. Главный каменщик — местный житель, наш прихожанин, и гордится тем, что украшает храм Божий. Он добрый человек, истинный христианин. Дает работу даже увечным, кого другой мастер нипочем не взял бы в подручные. Видишь того малого, что прихрамывает? Бедняга был ратником, но теперь какой из него вояка. Своему лорду он больше не нужен, а вот мастер Бернар взял его и не жалеет. Работает он усердно и споро.
Работник и впрямь тяжело припадал на левую ногу — не иначе как кость плохо срослась после перелома. С виду ему было лет тридцать. Хромота не лишила его подвижности и проворства, а большие, сильные руки выглядели хваткими и умелыми. Он почтительно отступил в сторону, давая пройти монахам, после чего прикрыл дерюгой штабель строевого леса и заковылял к воротам следом за мастером Бернаром.
Похоже, морозы здесь еще не ударили — разве что первые заморозки на почве, — иначе работы бы прервали, а недостроенные стены обложили дерном, вереском и соломой.
— Когда настанут холода, каменщикам тоже дела хватит, — не преминул заметить привратник. — Зайди-ка, брат, посмотри, что у нас внутри.
Изнутри приоратская церковь еще сохраняла все признаки саксонской постройки, нормандскими новшествами там и не пахло. Привратник не успокоился, пока не показал Кадфаэлю все достопримечательности своего храма, и лишь после этого передал гостя под опеку попечителя странноприимного дома, дабы тот предоставил ему постель и место в трапезной.
Перед повечерием Кадфаэль спросил про ученого собрата, сведущего в геральдике, отыскал его и показал свой пергамент.
Брат Ивин внимательно рассмотрел рисунок и покачал головой.
— Нет, эта эмблема мне не знакома. Но должен сказать, что в некоторых семьях помимо родовых гербов используют и личные символы. Видимо, это один из таких знаков, но я его никогда не видел.
Сам приор, а затем и остальные братья тоже взглянули на рисунок, но никто из них не смог сказать ничего обнадеживающего.
— Если владелец герба из наших краев, — подсказал брат Ивин, искренне стремившийся помочь гостю, — то тебе лучше порасспросить сельских жителей. В нашем графстве есть немало владельцев маноров из старых, но небогатых и не слишком известных семей. А как этот знак оказался у тебя?
— Я срисовал его с печати, найденной среди пожитков, оставшихся после покойного. Сама печать хранится у епископа Ковентри и будет возвращена владельцу, когда мы его найдем. — Кадфаэль скатал лист пергамента и перевязал веревочкой. — А он рано или поздно будет найден. Лорд-епископ твердо намерен добиться этого.
На повечерие он пришел с камнем на сердце, ибо чувствовал себя отверженным среди не подозревающих о его отступничестве братьев.
Однако торжественный чин богослужения несколько успокоил его. Отложив заботы и тревоги до завтрашнего дня, он улегся на свой тюфяк и через некоторое время уснул.
На следующий день, после мессы, когда строители, желая полностью использовать немногие оставшиеся до наступления морозов дни, приступили к работе, Кадфаэль вспомнил совет брата Ивина и решил показать свой рисунок мастеру Бернару и его подручным. Каменщиков приглашают не только в церкви и монастыри, но также в маноры и замки, к тому же они частенько используют личные клейма, а оттого, наверное, примечают и чужие.
Сам мастер, бросив взгляд на расстеленный на камне пергамент, покачал головой:
— Нет, этого я не знаю… — Он присмотрелся повнимательнее и повторил более уверенно: — …Точно не знаю, никогда не видел.
Два его работника, как раз в это время проносившие мимо груженые носилки, задержались и с естественным любопытством уставились на листок, заинтересовавший их хозяина. Затем хромой работник окинул Кадфаэля долгим взглядом, а когда монах поднял на него глаза, улыбнулся и пожал плечами.
— Стало быть, это не местный герб? — упавшим голосом спросил Кадфаэль.
— Я работал почитай во всех окрестных манорах, — ответил мастер, — но такой знак мне ни разу на глаза не попадался. — Он вновь покачал головой и поинтересовался: — А что, это очень важно?
— Думаю, что да. Ну ладно, где-нибудь кто-нибудь его все равно узнает.
Кадфаэль понимал, что здесь ему делать больше нечего, однако еще не только не решил, но даже не обдумал, что предпринять дальше. Судя по всему, Филипп засел в Масардери, куда, скорее всего, отвезли и Ива. Тем паче что, если верить поселянину, в этом замке уже томился по меньшей мере один узник. Кадфаэлю казалось более чем вероятным, что Филипп, с его страстной натурой, должен находиться там, куда влечет его ненависть. Он, безусловно, искренне считает Ива виновным. А что, если попробовать убедить его в обратном? При всей своей горячности Фицроберт умен, а стало быть, его можно урезонить.
Так и не придя к окончательному решению, монах отправился в церковь и, стоя в укромном уголке, прочел молитву. Он уже открыл глаза и собирался уходить, когда кто-то легонько потянул его за рукав.
— Брат…
Несмотря на свою хромоту, увечный работник подошел бесшумно, ибо был обут в потертые войлочные туфли. Его обветренное угрюмое лицо под густой шапкой каштановых волос было полно решимости.
— Брат, как я понял, ты хочешь узнать, кому принадлежит некая печать. Я видел рисунок…
— Хотел, — грустно признался Кадфаэль, — да, похоже, ничего у меня не вышло. Здесь мне никто не может помочь. Вот и твой хозяин сказал, что знать не знает такого знака.
— Так оно и есть, — промолвил подручный каменщика, — но зато я знаю.
Глава седьмая
Окрыленный нежданной удачей, Кадфаэль открыл было рот, собираясь задать вопрос, но тут же вспомнил, что время сейчас рабочее, а этот человек, которого взяли в подручные из милости, всецело зависит от расположения своего хозяина.
— Тебя могут хватиться, — сказал монах. — Не хочу, чтобы из-за меня ты получил нагоняй. Когда ты освободишься?
— Мы отдыхаем и обедаем в шесть часов, — торопливо сказал каменщик и улыбнулся. — Это не скоро. Я потому и подошел сейчас: боялся, как бы ты не уехал, так ничего и не узнав.
— Ну уж теперь-то я с места не сдвинусь, — с жаром заверил его Кадфаэль. — Где мы встретимся — здесь? Назови любое место. Я буду ждать.
— В последней нише галереи. Рядом с тем местом, где мы сейчас работаем.
Кадфаэль прикинул, что за спиной у них будут груды тесаного камня, а впереди — открытое пространство: никто не сможет подойти незамеченным и подслушать их разговор. Был этот малый опаслив по натуре или действительно имел основания кого-то бояться, но так или иначе, он явно не желал лишних ушей.
— Никому ни слова? — спросил Кадфаэль, понимающе взглянув прямо в серые глаза каменщика и встретив такой же прямой ответный взгляд.
— В наших краях, брат, лучше поостеречься попусту молоть языком. Слово, попавшее не в то ухо, может обернуться ножом, вонзившимся не в ту спину. Но, слава Богу, на свете есть еще и добрые люди.
Он повернулся и прихрамывая побрел к выходу из церкви, дабы вернуться к своим трудам во славу Господа.
Пользуясь тем, что было относительно тепло, они уселись в последней нише северной галереи, откуда хорошо просматривался чуть ли не весь двор. Трава пожухла и высохла, ибо осенью почти не было дождей, но как раз сейчас небо заволокли тучи. Оно хмурилось, словно от недоброго предчувствия.
— Меня зовут Фортрид, — начал свой рассказ хромой каменщик — Родом я из Тоденема, вассального владения манора Дирхэрст. Я служил ратником под началом Бриана де Сулиса и провел с ним в Фарингдоне то недолгое время, пока замок оставался под властью императрицы. Вот там-то я и видел печать, которая нарисована на твоем пергаменте. На моих глазах ею дважды заверяли грамоты — тут уж ошибки быть не может. А третий раз я видел ее приложенной к договору о передаче Фарингдона королю.
— К договору? Неужто это было обставлено так торжественно? — подивился Кадфаэль. — Я-то думал, что королевских воинов впустили туда тайком, открыв ночью ворота.
— Да, так оно и было. Но перед этим кастелян и все капитаны заключили письменное соглашение и скрепили его своими печатями. Это соглашение было показано воинам гарнизона, чтобы те знали — решение передать замок королю единогласно принято всеми шестью капитанами, командовавшими отдельными отрядами. Без такого договора Стефану пришлось бы дорого заплатить за эту крепость. Откажись один-два капитана приложить свои печати, и их люди стали бы сражаться. Но все было оговорено и подготовлено заранее.
— Значит, — уточнил Кадфаэль, — в замке под общим командованием де Сулиса находилось еще пять капитанов со своими отрядами?
— Да. И помимо того, около тридцати рыцарей и сквайров, не имевших свиты, но и ни в один отряд не входивших.
— О них-то я знаю. Большинство этих людей оказалось в плену, потому как они не захотели перейти на сторону противника. А капитаны, выходит, все согласились сдать замок?
— Все до единого. Иначе захватить его было бы не так-то просто. Простые ратники хранят верность не королям да сеньорам, а своим командирам. Воин идет туда, куда его ведет капитан. Не будь на том пергаменте хоть одной печати — а одной из них в особенности, — дело не обошлось бы без битвы. Я говорю о печати капитана, которого любили и которому доверяли все воины.
Голос бывшего ратника дрогнул.
— Этой? — спросил Кадфаэль, коснувшись свернутого пергамента.
— Этой самой, — подтвердил Фортрид и на какое-то время умолк. Он глубоко задумался и как будто перестал воспринимать окружающее.
— И тот капитан, как и все прочие, приложил свою печать к соглашению? — прервал затянувшееся молчание монах.
— Его личная печать — вот эта самая — красовалась под тем пергаментом. Я видел ее собственными глазами, а иначе бы не поверил.
— А как его зовут?
— Джеффри Фицклэр. А Клэр, которому он приходится сыном, это не кто иной, как Ричард де Клэр, прежний граф Хэртфорд. Нынешний граф, Гилберт, — его сводный брат. Джеффри ведь побочный сын, незаконный отпрыск дома де Клэров, но что с того? Дети греховной любви порой превосходят рожденных в супружестве, хотя, насколько я знаю, граф Гилберт тоже человек весьма достойный. Во всяком случае, он и его сводный брат любили и почитали друг друга, хотя все Клэры горой стоят за Стефана, а Джеффри воевал за императрицу. Они и выросли вместе, потому как граф Ричард привез своего бастарда домой чуть ли не новорожденным. Его воспитали как родного, хорошо обеспечили, и когда он вырос, то смог занять приличное для незаконнорожденного положение. Это тот самый человек, копию печати которого ты носишь с собой.
Откуда у Кадфаэля взялась эта копия, Фортрид не спросил.
— А где можно найти этого Джеффри? — поинтересовался Кадфаэль. — Раз он со всем своим отрядом перешел на сторону Стефана, то, наверное, и сейчас вместе с другими капитанами служит в Фарингдоне?
— Он в Фарингдоне, это точно, — отозвался каменщик, и в его тихом голосе послышались стальные нотки. — Только вот больше не служит. Сразу после сдачи он по случайности упал с коня. В замок его принесли на носилках. Он умер еще до ночи и ныне покоится на церковном кладбище в Фарингдоне. Печать ему больше не нужна.
Повисло молчание. Кадфаэлю даже почудилось, что в наступившей тишине он услышал эхо — эхо слов, которые не были и не будут сказаны. Между каменщиком и монахом установилось взаимопонимание, не нуждавшееся в словесном подтверждении. Фортриду, бесспорно, следовало держать рот на замке. Ему ведь предстояло и дальше жить рядом с могущественными людьми, которым есть что скрывать, а он и так слишком разоткровенничался, пусть даже и перед монахом. Не стоило принуждать его открыто говорить о том, на что он достаточно ясно намекнул. Ведь он до сих пор даже не знал, откуда у Кадфаэля знак саламандры.
— Расскажи-ка мне, как все происходило, — осторожно попросил монах. — Главное — точно и последовательно.
— Ну что тут скажешь — насели они тогда на нас крепко. Лето, как назло, выдалось жаркое, а воды для такого большого гарнизона запасли маловато. Говорят, Филипп из Криклейда слал к отцу за помощью гонца за гонцом, да все попусту. И вот как-то раз проснулись мы — глядь, а в замок уже вошли люди короля. Бриан де Сулис собрал всех на дворе, велел сопротивления не оказывать и показал нам договор, скрепленный и его печатью, и печатями остальных пятерых командиров. Те молодые рыцари и сквайры, которые защищали замок сами по себе, в этом соглашении не участвовали. Они отказались перейти к Стефану и угодили в плен — нынче это все знают. Ну а у простых ратников выбора не было — куда их лорды, туда и они.
— Значит, печать Джеффри на том договоре была?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33