— Тебе звонок этот очень нужен?— Да хоть бы и не звонили вовсе. Инопланетянам только спокойнее. Я их, бедных, и так достал небось своими бреднями, дальше некуда. Они меня скоро вот так же подкараулят, по башке, в тарелку — и кровавым маньякам на съедение.Волков вдруг остановился и взглянул на Александра:— А ведь верно…— Точно, — кивнул Гурский. — Умыкнуть они хотели дедулю нашего.— Ну-ка пошли.— Слушай, — Гурский на ходу запахнул поплотнее куртку, — а кому вообще может быть нужен муляж трубки? Теоретически?— Ну… в театре.— В реквизите настоящие, как правило. Дым пустить иной раз, для правды жизни. Ну ладно, а еще?— На витрине.— Уж это нет. Это только кренделя какие-нибудь да колбаса телячья раньше гипсовые лежали, чтоб оголодавшее народонаселение не сперло, помнишь? А трубки самые настоящие выкладывают.— Ну, я не знаю.Ступая по грязной снежной слякоти и обходя лужи, они подошли к парадному входу казино «Палас», который обрамляли два широких крыла восходящих ступеней.— Ну вот, — осмотрелся вокруг Волков. — Тут все как на ладони. И охрана — вон. Теперь дальше. Как ему идти удобнее? Вот так, — он указал в сторону Планетария, — как я и говорил. Пошли. Здесь тоже все открыто, да и машины стоят. Значит, охрана поглядывает. И видно все отовсюду. Чувствуешь? Все правильно, не просто так они на него напрыгнули. Готовились. Теперь дальше, у театра налево… А это что здесь?На колоннах фасада театра «Балтийский дом» висела яркая растяжка: «Восковые фигуры».— Так восковые фигуры, собственно, — сказал Гурский. — Я месяц назад заглядывал, мне Ленка Тарасова нужна была, она здесь работает.— И кто у них тут?— Да я особо не разглядывал. Петр Первый есть, Елизавета, Пугачев… — Гурский вдруг осекся.— Ты чего?— Сталин.Волков с Александром переглянулись и через минуту уже поднимались по широкой лестнице театрального вестибюля на третий этаж, где располагалась экспозиция.— Добрый день, Раиса Михална, — обратился Гурский к женщине, присматривающей за порядком в зале и отрывающей корешки билетов. — А Лена работает сегодня?— Здравствуйте. Лена каждый день работает, она же у нас менеджер, — улыбнулась Раиса Михайловна. — И я каждый день работаю, но я не менеджер, — она опять улыбнулась и развела руки. — Она в магазин за печеньем вышла, это напротив, сейчас вернется. Подождите. Посмотрите пока, походите.— Спасибо. — Адашев-Гурский и Волков вошли в полутемный зал, где каждая фигура была подсвечена особыми фонариками таким образом, что восковые лица выглядели почти как живые, а стеклянные глаза будто бы наполнялись каким-то внутренним светом.— Ну, — спросил Петр, — где Сталин?— Да был вроде. Я же помню. У него глаза желтые. Давай искать. Только методично: по часовой стрелке, слева направо.— Ага… И понятых пригласим. Они пошли к началу экспозиции, где за длинным столом восседали апостолы во главе со Спасителем.Экскурсовод, молоденькая девушка с умными глазами за толстыми стеклами больших очков, усталым голосом подробно рассказывала группе посетителей о каждом из персонажей Тайной Вечери. Она закончила и пригласила экскурсантов пройти дальше.— Подождите, девушка! — остановила ее полная дама в длинном кожаном плаще и массивных золотых серьгах. — Я что-то не поняла, а который из них Иоанн Креститель?— Вот этот, — экскурсовод обреченно указала на апостола Петра и взглянула на Волкова. Тот ободряюще кивнул.— Ну вот, а вы говорите… — ни к кому не обращаясь, удовлетворенно сказала дама.— Пойдемте дальше, — девушка повела группу к следующим экспонатам.Петр и Гурский обошли всю экспозицию, но Сталина так и не нашли.— Приветик! — подошла к ним их давняя, еще со студенческих лет, подружка.Были это не такие, казалось бы, давние времена, когда все они большой разношерстной компанией учились на разных факультетах университета. Кто-то был старше, кто-то младше, кто-то нервничал по поводу сессии, а кто-то на настоящий момент «вылетел», но собирался восстанавливаться и пока, как, например, Адашев— Гурский, работал в университетском издательстве грузчиком, катал по двору громадные, чудовищной тяжести рулоны бумаги.В обеденное время вся компания собиралась в буфете столовой Академии наук, где можно было перекусить, выпить пива и поболтать. Особо дисциплинированные, а их было немного, наскоро хлебнув принесенного кем-то вина, возвращались в аудитории и на рабочие места, а остальные оставались в «Академичке» до самого закрытия, периодически совершая, при наличии денег у кого-нибудь из вновь прибывших, экспедиции на улицу Зверинскую, где в демократичном питейном заведении по весьма доступной цене можно было подкрепиться стаканом разливного вина, закусив одной конфеткой на двоих.Причем наполнение стакана происходило примечательнейшим образом: на широкой стойке высились стеклянные цилиндры-мензурки с нанесенными на стенки делениями, продавщица поворачивала краник того или иного цилиндра, в зависимости от сорта вина, которого желал клиент, и в мензурки, аппетитно пузырясь и пенясь, откуда-то снизу, из каких-то неведомых закромов, поступало прохладное терпкое «Вазисубани» или волшебная горьковатая «Мадера». В тот момент, когда мензурка наполнялась до определенного уровня, краник поворачивался еще раз, вино замирало на уровне, как правило, отметки в двести миллилитров и уже только потом, после еще одного поворота краника, стекало в стакан.— Марина Васильевна! — звонил Гурский из автомата, который находился в вестибюле «Академички», в отдел сбыта издательства, жалуясь своей начальнице. — Вы знаете, я в столовой, здесь такой дождь! Просто стеной, а я зонт в кабинете забыл, он там на вешалке, видите?— Да, Саша, вижу. Надо же, а у нас тут солнце…Для того, чтобы читателю стад понятен неповторимый дух того времени и вся прелесть отношений между сотрудниками академических учреждений, необходимо отметить, что расстояние между Александром, звонившим практически из Кунсткамеры, и его начальством, которое находилось в этот момент на своем рабочем месте, сразу за зданием Двенадцати коллегий, составляло, если по прямой, не более восьмисот метров.— Саша, а как вы полагаете, этот дождь у вас долго продлится?— Даже уж и не знаю, Марина Васильевна, так все обложило…После закрытия «Академички» наиболее стойкие выходили на набережную, садились в десятый троллейбус и ехали в «Сайгон». Близилось шесть часов вечера. Сакральный смысл слов «Симон-Симон, пошли в Сайгон?» — раскрывать на сегодняшний день бессмысленно. Кто не знает, тому не объяснить. А у того, кто знает, автор готов сентиментально всплакнуть на плече.— Петька, я тебя тысячу лет не видела, — улыбалась Лена. — Пойдемте, я вас кофе угощу.Она повела Гурского и Волкова в угол зала, аккуратно прошла вместе с ними между одетым в камуфляжные брюки и черный свитер Шварценеггером и обольстительно, даже в восковом исполнении, полураздетой Мерилин Монро, отодвинула на стене темно-зеленую драпировку и открыла дверь маленькой комнатки.— Раздевайтесь, здесь тепло. Сейчас кофе будет, — она воткнула в розетку вилку электрического чайника.— Ленка, — Гурский повесил куртку на спинку стула, — признавайся быстро— быстро, куда Сталина девала?— А он… отправлен, в числе прочих, к новому месту пребывания,— По этапу? — Петр сел к столу и достал сигареты. — В Магадан?— В Магадане у меня Берия был. К нам там пришел дедуля такой, походил— походил, а потом у меня спрашивает: «Вы скоро уезжаете?» Я говорю: «Нет. Еще недели две побудем». А он: «Хорошо. Успею». Я, честное слово, не поняла, а он через несколько дней появляется, билет опять купил и говорит: «Я на минуточку». Я ему: «Зачем же вы платите, проходите так». А он: «Нет-нет, за все платить надо. Все должно быть по закону». Вошел в зал, вынул из-за пазухи молоток — и к Берии. Представляете? Еле перехватили.— Не судьба… — вздохнул Гурский.— Ага… — Лена наливала кофе. — Тебе жалко. А знаешь, сколько он стоит? И все они на мне числятся.— Так надо же соображать, кого куда возить. Ты бы еще Гитлера в Биробиджан привезла. Я кофе не буду.— Почему?— Леопарды сена не едят.— А мне водички поменьше, — попросил Петр.— Ну, кого куда возить, это не мы решаем, а во-вторых, и Гитлер ездит везде. И с ним народ фотографироваться очень любит.— Нет, правда, Лен, Сталин в Магадане? — Волков ложечкой размешивал в чашке сахар.— Нет, в Магадане сейчас, по-моему, никого нет. Одна выставка наша в Комсомольске-на-Амуре, а другая во Владике вроде бы. Это те, которые на Дальнем Востоке. А еще в Иркутске, в Воркуте и где-то здесь, недалеко.— А сколько их всего, выставок?— Передвижных — шесть или семь, я точно не знаю. Но Сталина в Комсомольск отправили. Я сама их собирала: Сталина, Хрущева и Ельцина. Фигуры тусуют постоянно, освежают композиции. Кого-то туда, кого-то сюда. Нам вот Арнольдика, Монро и Чаплина привезли взамен тех.— Лена, а Сталин с трубкой был?— Какой же Сталин без трубки?— Точно помнишь?— Я же выставку принимаю по описи. И передаю. Там все атрибуты каждой фигуры указаны: Суворов — трость и шпага, Пугачев — бревно, Сталин — трубка. Я же сама все и запаковывала.— А трубка какая?— Обыкновенная. Трубка как трубка. А что?— Да в том-то и дело. Не муляж?— Да вроде… У нас же постоянно что-нибудь воруют: у Жириновского — стакан, пуговицы срезают у тех, кто в мундирах красивых. Темно ведь, а когда народу много, за всеми не уследишь. Здесь — мастерские, а на маршруте мы сами исправляем. И пальцы отломанные сами прилепляем, и носы, и уши. Это здесь у Елизаветы серьги такие красивые, висячие, а в Улан-Удэ, когда я там была, только в мочках блестяшки и остались, как клипсы, а что сделаешь? Может, с самого начала у Сталина и был муляж, точная копия, а потом стащили где-нибудь в Норильске, ну, кто-то из наших и вставил трубку старенькую, какую нашел, не стоять же ему с пустой рукой. Так и ездит…— Ясно. Леночка, а ты могла бы узнать точно, куда Сталин уехал?— Да в Комсомольск. Но я могу позвонить, уточнить.— Уточни, а? Тебе не очень это сложно?— Да нет, у нас здесь телефон недалеко. А в чем дело?— Да тут… Вы когда фигуры отправили?— Когда их отправили, я не знаю, а у нас забрали неделю, по-моему, назад. Ну да, сегодня первое…— Первое декабря уже? — удивился Гур-ский.— А что?— Да так. Дело я одно, выходит, проворонил уже. Время летит…— Ну правильно, неделю назад.— А ты не помнишь, — Волков отодвинул чашку, — дедок такой…— Да их же здесь сотни. И дедули, и бабули.— Ну да, но он такой… с тросточкой.— А ты знаешь… небольшой такой?— Да, с тростью.— Помню. Я его запомнила, потому что ему позвонить нужно было срочно, он очень просил, я его и проводила. Уже после закрытия. И он как-то так странно палку свою держал, не опирался на нее, а… держал так, ну, как закрытый зонт люди носят в помещении, не складной, а обыкновенный. Это под самое закрытие было, часов в восемь. Я зал закрыла, проводила его позвонить, но он не дозвонился, расстроился очень и так и ушел. А мы этим же вечером фигуры разобрали, упаковали, и утром их от нас увезли. Как раз неделю где-то назад. А что случилось-то на самом деле?— Да пока толком непонятно, — Гурский надевал куртку. — В гости приглашаешь?— А что, нужно какое-то специальное приглашение?— Ну, тогда держись…— Пока, Ленка. Извини, — Волков открыл дверь комнатки. — Спасибо за кофе. А когда ты уточнишь?— Да сейчас пойду и позвоню. Вы торопитесь?— Честно говоря, да. Ты, если не трудно, когда узнаешь, перезвони мне на трубу сразу, ладно? Вот моя визитка.— Ох-ох, визитка… Ладно, позвоню.— Ну, пока-пока. Глава 10 Выйдя из зала, Волков достал телефон и набрал номер:— Ирина Аркадьевна? Да, Волков беспокоит. Ирина Аркадьевна, вы никуда не уходите? Да… да, тут кое-что… я зайду сейчас на минуту? Хорошо, — он отключил телефон, положил его в карман куртки, потом задумчиво повернулся и пристально посмотрел на Адашева-Гурского.— Н-нет… Петя, не-ет! Абсолютно исключено. Дальний Восток! Да я уже по свету помотался, мне — во… Хватит. Для меня в редакцию-то съездить, полчаса на метро, так я неделю собираюсь внутренне. Что я там жрать буду, ты подумал? Я общепита не переношу. Я старенький.— Еще скажи, тебя девушки не любят…— Не скажу. Ложь унижает.— Икру ты там будешь есть жировую, кету, горбушу, кижуча. А селедочка тихоокеанская, а?— Слабой соли?— Естественно. Она же размером с поросенка, а жирок так и капает…— Под рюмочку?— Это уж я не знаю. Сторона чужая.— Не поеду.— Ну немножко, если отнестись к процессу скрупулезно.Они спустились по лестнице и вышли на улицу.— Я высоты боюсь. Летать могу только пьяным.— А ты в окошко не смотри. Кресло-то в самолете на полу стоит. Какая высота?— У меня гипертрофированное воображение.— Ну хорошо, в аэропорту мы вместе хлопнем, только ты в самолете не догоняйся. В Хабаровске на поезд надо будет пересесть, по пьянке ты заблудишься.— А прямого рейса нет, что ли?— Вроде нет, да и на Хабару только раз в неделю из Питера. В среду или четверг, я забыл, а может, и поменялось все, я давно летал.— А в поезде — Эс Ве?— Эс Ве, Эс Ве… Чистые простыни, хорошенькая попутчица.— А если она храпит?— А ты ей спать не давай.— Прямо и не знаю… Я уже расстроился. Который час? Ну вот, уже обедать пора, а мы вместо этого дурака валяем.— Сейчас, зайдем к Ирине этой Аркадьевне… а она вроде ничего, а?— В каком смысле?— В том самом.— Ну, если в этом, то я бы стал.— А ты всех баб на «стал бы — не стал бы» делишь?— Ну давай, маму еще вспомни, романтик ты наш.— Да, кормить тебя пора. Сейчас поговорим, потом билет тебе купим — здесь рядом на Кировском кассы — и где-нибудь перекусим.— Вот ты сам и перекусывай «где-нибудь». А я общепита не переношу.— Да брось, вот, я знаю, хорошо кормят в…— Не могут они хорошо кормить. Хоть там интерьеры, хоть лобстеры. Общепит, он и есть общепит, по определению. Повар готовит в никуда, сам не знает кому, без любви ко мне лично. Может, он в этот момент о любовнике своей жены думает с ненавистью? А я потом все это есть должен?.. И какие билеты? У меня паспорта с собой нет, забыл? Все равно домой надо.— А у тебя еда есть?— Конечно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33