— Товарищ капитан, — доложил он, введя задержанного. — Это вот у нас Гуров. Тьфу… Гурский, а этого второго в камере нету. Да и этот ведет себя вызывающе, требует старшего, про того Даш… Дашкевича говорит путано. А какие тут у нас побеги? Никогда у меня такого не было. Может…— Значит, так… — капитан потер глаза. — Каплан, свободны! А вы, Адашев— Гурский, если уж завели себе такую фамилию, я понимаю, у нас теперь все можно, так хоть ведите себя по-людски. Вам здесь что — цирк? Сержант, между прочим, ранения имеет при задержании. И ножевое, и огнестрельное. Так что не надо, не надо умничать.— Господин… това… тьфу ты, капитан, вы меня… — Гурский встряхнул головой и, глубоко вздохнув, окликнул уходящего милиционера: — Сержант! Сержант, погодите, пожалуйста. Вы меня извините, Каплан, серьезно, я на самом деле что— то… Просто у меня фамилия такая, понимаете, двойная — Адашев-Гурский. Ну, как Иванов-Крамской или Лебедев-Кумач. Я не хотел вас обидеть, просто я очень устал, ночь не спал. И вы оба не спали, я понимаю. Давайте, короче, как-нибудь все это быстрее… Меня куда, в тюрьму?— Не надо. Не надо суетиться. Каплан, свободны…— Да я что, — пробурчал, уходя, сержант, — бывает. Просто ведут себя некоторые, как пенделоки какие-нибудь, как будто мы здесь ради удовольствия…— Не надо, понимаешь, петлю наперед приговора. В тюрьму, если есть такое желание, всегда пожалуйста. Нет такого желания — все равно не зарекайся. А сейчас — вот ваши личные вещи, распишитесь и давайте не будем умничать. Свободны. Пока…— Я свободен?— Потерпевший, собутыльник ваш, претензий к вам не имеет. Аккуратнее выпивать надо, скрупулезнее. А за ложный вызов вообще-то взыскать бы с него надо. Мы бензин тратим, а потом на задержание трамваем добираемся, а потом вы же и говорите: менты… Ладно, гуляйте. Только скрупулезнее.— Спасибо, капитан. Всего доброго. Впредь мы будем филигранно скрупулезны.— И не надо умничать. Лучше Волчаре… Волкову спасибо скажите.Адашев-Гурский рассовал по карманам бумажник, ключи и прочее, вышел в промозглое ноябрьское петербургское утро, которое все еще оставалось, по сути, ночью, и неожиданно для самого себя произнес вслух:— Воздух свободы пьянил. «Что за дурак это сказал? — подумал он. — И зачем эта чушь живет у меня в мозгах?»— Здорово! — приветствовал его Петр Волков. — Вшей не нахватал?Это был крепкий мужик, роста чуть выше среднего, русые волосы коротко подстрижены, а в глубине серых глаз искрилось нечто такое, от чего молоденькие девушки рефлекторно краснели, а женщины искушенные старались перехватить этот его взгляд еще раз.Он стоял в распахнутой куртке, глубоко засунув руки в карманы брюк, сжимая зубами фильтр горящей сигареты, и хищно улыбался. Лазарский держался поодаль.— Дай-ка на минутку… — глядя на Михаила, сказал Волкову Гурский.Волков хмыкнул и приподнял левую руку, обнажив под курткой плечевую кобуру. Александр вынул из нее «Макарова», скинул предохранитель, взвел курок, подошел к Лазарскому и, приставив ствол к самому его носу, как это делают плохие парни в американских боевиках, тихо произнес:— Ты немедленно ложишься в больницу. Повтори.— Я не могу немедленно, Саша.— Причину назови.— Я не завтракал.— О Господи, — простонал Гурский, придержав большим пальцем курок пистолета, мягко снял его с боевого взвода, затем аккуратно поставил предохранитель на место и вернул волыну Волкову. — Петр, ну для чего люди живут на свете, а?— Так это кто как… — Тот засунул «макаров» в кобуру, пошел к машине и обронил, не оборачиваясь: — Может быть, мы когда-нибудь все-таки поедем домой? Лазарский молча смотрел на Гурского. Александр пожал плечами и полез за сигаретой. Пачка была пуста. Он скомкал ее и выбросил.— Ну и чего ты стоишь, как дурак? Поехали завтракать. Пенделок несчастный.Волков завел машину, Гурский сел справа от него, а Лазарский расположился на заднем сиденьи.— Слушай, он тебя Волчарой назвал, — сказал Гурский Петру. — Вы что, знакомы?— Одну землю вместе пасли. Операми. Но это еще когда было… Документы, по нынешним временам, носить с собой надо, Саша. Он, тебя по компьютеру-то пробил с моих слов, но бабки все равно взял. Вон, Лазарик заплатил.— А что же, он мне говорит, что за ложный вызов, мол, платить бы надо. Мы и заплатили…— Так это он тебе обозначил. А деньги взял от меня. Еще хорошо, что этот сказал, дескать, выпивали, подрались. С кем не бывает?— Со мной.— А вот эту правду свою ты бы в «Крестах» братве рассказывал, если б мы сейчас вот здесь мою неправду не втерли. Человеку надо суть дела излагать так, чтобы ему доступно было. Аккуратнее надо с правдой, скрупулезнее. Могут не понять.Волков развернулся и покатил, разбрызгивая широкими колесами ноябрьское дорожное «сало».— А куда мы, собственно, едем? — взглянул за окно Гурский.— Ну не в Бруклин же. Из нас троих я здесь ближе всех живу. Я, правда, гостей не ждал, но… короче, дело у меня в двенадцать недалеко от дома, надо бы хоть немного поспать. Встреча с клиентом. Чушь какая-то, по-моему. Но Дед попросил. Короче, приезжаем, досыпаем, все остальное потом.— Завтрак с меня, — раздался голос с заднего сиденья.— Мне, пожалуйста, лобстера с белым вином, — сказал Волков, не оборачиваясь.— А мне касуле в горшочке, бургундское, непременно урожая тысяча девятьсот пятьдесят девятого года, и чтобы в глиняном кувшине. Люблю кухню юга Франции.— А не тяжеловато будет для завтрака? — засомневался Лазарский.— Не переживай, — успокоил Петр. — Что рашэн — гут, дойче капут. Глава 7 Анемичное осеннее петербургское утро, кое-как собравшись с силами, заявило наконец о себе, когда, вздремнув и приведя себя в порядок, вся компания собралась на кухне волковской квартиры.Лазарский сидел на табурете, уставясь пустым взглядом в пространство, и вздрагивал всем телом при каждом ударе собственного сердца. Странные и необъяснимые с точки зрения обыденного сознания ощущения возникают иной раз с похмелья у человека пьющего: у кого-то мозги мурашками покрываются, у кого-то зубы в жару мерзнут.— Ну? Ты как? — спросил Гурский Михаила.— Саша… — тот приоткрыл рот, глубоко вдохнул и шумно выдохнул, повинуясь неудержимому желанию «проветрить губы». — Ты же умный человек.— Ясно.— Ну что… — сказал Волков. — У меня сейчас встреча по делу. Это у Сытного рынка, здесь рядом, там такой ресторанчик — «Тбилиси», мне там клиентка встречу назначила. Поехали?— Завтрак с меня, — оживился Михаил. — А там хаш дают?— Петь, — сказал Гурский Волкову, — а потом этого в клинику закинем?— Может, проще пристрелить?— У него родители старенькие, сын родился от американской жены. Ведь заменяют высшую меру пожизненной каторгой? Вот пусть он ее в Бруклине и отбывает.— А ты, Адашев, садист. Я всегда замечал.— Да посмотри на него, разве он достоин легкой смерти? Пусть помучается.— Встали и поехали.В этот час маленький ресторанчик был совершенно пуст, лишь за одним столиком сидел пожилой небритый азербайджанец и ел из глубокой тарелки что-то жидкое и дымящееся.Они заняли столик в углу зала, и Лазарский нетерпеливым жестом подозвал молоденькую официантку.— Девушка, у вас хаш есть?— Нет, извините.— А что же вы утром подаете? Лобстеров?— Чанахи, пожалуйста, чахохбили, сациви, хинкали, толма. И бастурма, и шашлык, конечно.— Утром?— Ну…— Где у вас кухня? Можно? Ребята, вы заказывайте, я сейчас.— Погоди, — остановил его Гурский. — Девушка, вы лучше меня на кухню проводите, а этому дайте пока сто граммов водки и сырое яйцо. Он у нас желудочник. Петь, когда твоя клиентка подойдет, ты решай свои вопросы, а я пока микстуру для больного сделаю, ладно? Да! Мне закажите два яйца всмяточку и чаю с лимоном.Официантка показала Александру, как пройти на кухню, и пошла к бару осуществлять заказ для «желудочника».— На кухне сидел молоденький белобрысый парень в белом фартуке и читал журнал.— Гамарджоба, бичо, — сказал Гурский. Парень поднял голову:— Все в зале.— Мадлопт, генацвале. — Гурский подошел к блестящему столу, на котором рядами стояли глиняные горшочки.— Вам что, товарищ? — Парень оторвался от журнала.— А вот чанахи у тебя где?— Все в зале.— Да что ты заладил, иди-ка сюда. Вот давай-ка лучше мы с тобой… это чанахи? Ага. Давай мы все из горшочка вынем, а оставим только бульончик.— Вы от Нодара Шалвовича?— Да я практически ото всех. Вот давай мы это все выложим, а потом… где у тебя зелень?— Вон там.— Ага… Давай я бульоном займусь, а ты пока зелень… как ее измельчить?— Я нарежу.— Нет, надо почти в пюре. Но только чтобы сок сохранился.— Ну, вон процессор.— Вот, давай-ка.— А чего давать? Тут петрушка, укроп, кинза и эта… сиреневая.— А вот все вместе. А это процедить бы.— Сейчас… — парень достал из шкафа блестящий сетчатый дуршлаг и подал его Гурскому вместе с чистым горшочком.— Держи, — попросил Александр.— Ну, куда ж вы…— Что «куда»? Ну что «куда»? У тебя руки или… Дай-ка фартук.— И что теперь?— Что теперь… — пробормотал под нос Адашев, обвязываясь фартуком. — Теперь я буду вынужден выпить водки, хоть и не надо бы, но… А тебе не советую, есть трагические примеры неофитов. Практику необходимо иметь, генетическую, лет хотя бы двести. Принеси-ка капельку, а? Грамм триста. Сам не пей, не надо.Поваренок ушел к буфету, а Адашев-Гур-ский взял горшочек с процеженным бульоном и осторожно поставил его на краешек большой ресторанной плиты. Затем загрузил процессор зеленью и нажал на кнопку. Процессор взвыл.Вернулся белобрысый паренек, неся графинчик с водкой.— Там в зале спрашивают, вы долго?— Нет уже. У тебя яйца есть? Ну… в смысле, два куриных яйца мне нужны. И стакан.— Вот, пожалуйста.— Гурский взял в одну руку стакан, в другую графинчик с водкой, приподнял на уровень глаз и аккуратно перелил из графина в стакан половину содержимого.— Ну, с Богом… — он выпил водку из стакана и, сморщившись, спросил сдавленным хриплым голосом:— А лимоны есть?— Вон там.— Хорошо. Теперь смотри: когда вот здесь, в горшочке, разогреется — закипать не должно ни в коем случае, — вот отсюда, из процессора, всю эту кашу выложи, пожалуйста, в горшок, перемешай и накрой, чтобы запарилось, только с огня сними, естественно. Я пойду сигаретку выкурю.— А яйца вам зачем?— Так ведь… А! Ты в этом смысле. Это потом, когда разогреется, две дырочки сделать надо, здесь и здесь и… короче говоря, я сейчас вернусь.Гурский вышел в зал и увидел, что Лазарский сидит за столом один, а Петр о чем-то беседует за столиком в отдалении с весьма привлекательной брюнеткой.Александр подошел к столу Лазарского.— Ну, чего?— Сашка, я сейчас сдохну.— Сотку принесли?— Да она мне… Ну куда ты ушел? Давай сядем уже, ведь дело к обмороку. Ведь холодеют уже пальцы рук и ног.— Все, минута. Дай-ка сигарету. — Гурский присел к столу и закурил.— Нельзя курить на кухне, — кивнул он на сигарету. — Курить на кухне, плевать за борт и ступать на татами без поклона. Не тужи, еще хуже будет. Это пока еще что…— Нельзя писать в компот и стрелять в белых лебедей.— Маму парить еще, — вернулся к столу Волков, — тоже не надо.— Ладно, умники. — Гурский погасил сигарету в пепельнице, встал и ушел к плите.— И как тут у нас?— Да вон, уж закипает почти.— Давай яйцо. Вот, а теперь видишь, вот так, чтобы только белок. Вот… А лимоны? Да снимай ты его с плиты, кипит же!— А вы-то? — пробурчал парень. — И вообще…— Извини, дружок, просто друг у меня больной, понимаешь… ему питаться необходимо по определенной методе. Давай быстренько всю зелень сюда вываливай, а я пока лимоны выдавлю. Это выжималка?— Да. Сколько лимонов?— Ну, сколько у нас тут бульона… Штуки три, я думаю.Поваренок всыпал в горшочек пюре из зелени, слил туда же оставшийся сок, перемешал и, накрыв крышкой, оставил настаиваться.— А что с вашим другом?— Да у него, видишь ли, от рождения отсутствует в организме такая фишка, которая влияет на метаболизм. И вот это ее отсутствие обуславливает его патологическую зависимость от определенных химических веществ, которые он употребляет в комплексе пищевого рациона. Перорально. То есть непосредственно через рот. Понятно?— Опасная болезнь?— Абсолютно смертельная. Чревата безумием. Но не заразная.— Тут в горшочке вроде настоялось уже.— Ага. А теперь мы весь этот сок лимонный — туда.— Не многовато?— В самый раз. И маслинок. Есть?— Есть.— Давай. Штук десять. Прямо туда. Гурский взял в руки графинчик с водкой, опять приподнял его на уровень глаз и задумчиво сказал:— Знаешь, что самое главное в кулинарии и фармацевтике?— Что?— Соотношение пропорций. Принеси-ка, пожалуйста, еще граммов сто. Только очень быстро.Паренек принес большую рюмку водки и подал Гурскому.— Так, — похвалил Александр, — молодца. А теперь маслинку.Поваренок подал маслинку.— Ну вот… — Гурский выпил сто граммов и зажевал маслиной. — А теперь последний штрих — опа! — Он влил остававшуюся в графине водку в горшок.— Вот теперь все как надо. Спасибо тебе, держи, — он дал парню пятьдесят рублей. — По кассе пусть нам пробьют как чанахи, я там в зале скажу.— А как называется болезнь?— Что? А… Да алкоголизм.Гурский перелил содержимое горшочка в большую пиалу, аккуратно взял ее одной рукой за край и ободок донышка и понес в зал.— А фартук-то?— Пардон. Сними с меня, а? Вот тут развяжи, ага, спасибо. Водки у нас там сколько получилось, четыреста? Обозначь бутылку, пусть впишут в счет. Тебе сколько лет-то?— Шестнадцать, а что?— Да так. Бывай, станишник.— Ну наконец-то… — Лазарский сидел за столом вдвоем с Волковым, и в глаза его было больно смотреть. — Саш, ну я не знаю… Мы же завтракать пришли.— И что ты заказал?— Ну, я не знаю, я вообще ничего не хочу, Петька вот салаты ест, а ты, я же не знаю, что… яйца всмятку? На самом деле?— На вот, держи, только аккуратно, горячее.— Спасибо, конечно, но как же…— Ты давай это съешь — и в больничку.— Саша, да я последние два месяца вообще ничего есть не могу. А вот это конкретно — не буду категорически.— Не имеешь права, — поднял голову от морковного салата Волков. — Старший приказал.— Да ну вас, — Лазарский осторожно взял в руки пиалу и сделал глоток. Посмотрел на Гурского, сделал еще несколько крупных глотков, подул на питье и недоверчиво спросил:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33