— Не могу. Я должен настроиться на экстраординарное поведение. Это сделает меня невычисляемым, а следовательно, и неуловимым. И собьет со следа погоню. Проверено.— Какая, на хрен, погоня? Кому ты нужен? Топай давай, экстраординарный ты наш.— Так я и топаю, чего пристал? Сам же раззвонил всем — и Ирине этой, и братцу ее. И про трубку, и про выставку, и про Комсомольск. Умный ты сильно, как я погляжу. Да сейчас об этом уже кто угодно знать может. А на Хабаровск еще вчера через Москву махнуть можно было с пересадкой, я узнавал, между прочим. Так что не один я, возможно, эту трубку там искать буду. Наверняка еще люди есть, которые свой отдельный интерес к ней имеют. А они, между прочим, могут быть вооружены и опасны. Понятна моя мысль?— Да иди ты… Сколько сегодня выпил-то?— Достаточное количество промиллей в организме имеем. Еще вопросы есть?— Есть: «Зачем?»— Акрофобия. Я же говорил.— Ты что, на самом деле летать боишься?— Боюсь я только выстрела в упор и микробов. От первого не увернуться, а вторых, гадов, не видно. Но они тоже убивают. А летать самолетами — опасаюсь. В аэроплане я беспомощен ситуационно. Что бы ни приключилось, от меня лично ничего не зависит. При кораблекрушении хоть за обломок доски ухватиться можно и выплыть, а тут… А от ощущения высоты еще и в заднице щекотно. Мне не нравится. Выход один: залудить и задрыхнуть. Наркоз-анабиоз.— И ты всю жизнь вот так и летаешь?— Так и летаю, — вздохнул Гурский. — Поэтому, в частности, и не долетел кое-куда однажды. Ссадили на дозаправке. А было обидно. Весьма.— Я думал, ты шутишь.— А я не шучу. Я в детстве на балкон второго этажа выйти не мог. Это врожденное.— А с собой-то есть?— Нет. Я думал, ты захватишь. У меня и рублей-то не осталось.— Так ты что, — Петр сел за руль и вставил ключ в замок зажигания, — без копейки?— Почему, — Гурский забрался в машину, — у меня баксы с собой. Только мне поменять было некогда.— Ладно, поехали.Волков выехал из двора на Малый проспект Васильевского острова, потом, проехав по Девятой линии, сделал левый поворот и вырулил на набережную. По Дворцовому мосту переехал Неву, постоял на светофоре у въезда на Дворцовую площадь и повернул направо.— Слушай, — Гурский смотрел через стекло на воду, гранитные набережные, фасады дворцов, — а ведь непогано все-таки, а? Вот так посмотришь… и как-то легче. А это что такое? — он указал на большой парусник, который стоял у спускающихся к самой воде гранитных ступеней прямо напротив Адмиралтейства. — Чей он? Почему не наш? Представляешь — жить на нем, а? Ришар же живет в Париже на барже. А это… Ты только посмотри, какие обводы! А корма!..— Для того, чтобы на нем жить, Саша, нужно свою собственную корму столько раз подставить и так, и эдак, что вообще жить не захочется. — Волков повернул налево, пересек Исаакиевскую площадь и выехал на Вознесенский проспект. — Здесь тебе не Париж.— Жалко. А иначе нельзя?— Можно, — кивнул Петр. — Пострелять, правда, немножко придется. Только потом его все равно взорвут. Сучье время.— Эпоха перемен. Глава 15 В аэропорту Волков и Адашев-Гурский поднялись к буфетам и, встав у одного из высоких круглых столиков, открыли поллитровку «Абсолюта», которую купили по дороге.— Ты как? — спросил Петр. — Не поплывешь?— Спокуха, Хрящ, бубен не напрягай.— Пойду закуски возьму.— Ну вот, начинается, — обреченно вздохнул Гурский. — Только гамбургеры всякие не бери, пожалуйста. Неизвестно, что они туда кладут.— Стаканы-то у них взять можно?— Стаканы взять нужно.Петр вернулся, неся в руках тарелку с нарезанным холодным мясом, рядом с которым лежали несколько кусков пшеничного хлеба, и два пластиковых стакана.— Наливай пока, — Гурский стал делать бутерброды. Один кусок мяса был явно великоват. Александр сделал было движение рукой куда-то за спину, но, взглянув на Петра, осекся.— Петя, у тебя ножика нету? — Давай-давай, рейнджер хренов, доставай.— Донт андерстенд.— Ага, конечно… — Волков скользнул рукой под куртку Адашева и вынул у того из-за спины большой военно-морской боевой нож.— Ну? Совсем с головой не дружишь? Ты с этим в аэроплан собрался? Ну-ка давай сюда ножны.— С ремнем возиться придется.— Снимай давай, быстро.Адашев смиренно задрал под оранжевым пуховиком камуфляжную куртку, расстегнул пряжку брючного ремня, выдернул его до половины из шлевок и, сняв, положил на стол черные деревянные ножны.— Больше ничего нет?— Больше ничего нет, — Александр заправлял и застегивал ремень.— Саша, ну ты о чем думаешь, честное слово… Как дитя малое.— Я думаю о превратностях.— Кстати, на-ка вот, — Волков достал из кармана и протянул ему железнодорожные ключи. — Это к вопросу о превратностях.Гурский взял в руки три ключа: один — с треугольной выемкой внутри круглой головки; другой — обыкновенный, похожий на ключ от врезного замка; и короткий, как широкая отвертка. Все они были склепаны на одном стержне и свободно на нем вращались.— Возьми на всякий случай. Мало ли в поезде приспичит, а сортир закрыт. Или из вагона в вагон перейти. Всякое бывает.— Спасибо. Мы выпивать будем? У меня уже, между прочим, регистрация вовсю. А я трезвею неуклонно.— Ну давай, поехали.— За победу.— За нашу…Они выпили и закусили бутербродами с холодной вареной телятиной.— Гурский, — Волков отодвинул от себя пластиковый стакан, — я тебя давно спросить хочу: вот ты барин по жизни, страшно ленивый, акрофобия у тебя, этого ты не ешь, того не пьешь, бабу тебе подавай непременно с тонкими пальцами, иначе у тебя на нее не встанет, ничего тебе не хочется. Так?— Все не так. Каждый пункт обсуждается.— Это — детали, неважно. А в принципе?— Ничего себе «детали»… Да вся жизнь из деталей, они-то как раз и важны. Впрочем, вопроса не слышу.— А вопрос таков: «Какого хрена ты каждый раз соглашаешься вписываться в мои заморочки?» Это ж головная боль сплошная. Ну, то, что я тебя прошу, мне это надо, это понятно. Но ведь ты несильно и отказываешься. И еще чему-то радуешься при этом, цирк устраиваешь.— Такой вот вопрос?— Да.— Не понимаешь?— Н-ну… любопытно, как ты сформулируешь.— Наливай.Волков налил в стаканчики водку.— Но пасаран?— Син дуда… — пожал плечами Гурский.Они выпили и закусили.— Ты спрашиваешь, — Александр смел рукой со стола хлебные крошки на ладонь и ссыпал их в тарелку, — в чем мой интерес?— Да. — Петр вставил морской нож в ножны и убрал его в карман куртки.— Отвечу тебе притчей.— Давай.— Ты комара видел?— Ну, допустим, скажу «да».— А хер, извиняюсь, у него видел?— Скажу «нет».— Но ведь он же у него есть… Как считаешь?— Изящно, — кивнул Волков. — Пошли, там регистрация заканчивается.— Момент, — Гурский достал из кармана пуховика прозрачную пластиковую флягу, перелил в нее оставшуюся в бутылке водку и протянул Петру. — Долей, пожалуйста, соком.— Каким?— Лучше бы лимонным, но если нет — грейпфрутовым.У стойки регистрации Волков раскрыл бумажник и протянул Гурскому русские деньги.— На, возьми. Где ты менять-то в дороге будешь? Грабанут еще.— Да не надо, потом разберемся.— Бери, Бюро оплачивает, я с Дедом согласовал. Считай, что ты на работе. Билеты и счет из гостиницы не выбрасывай.— Не буду так считать. — Гурский взял деньги. — Я ни на кого не работаю. Я следую «срединному пути».— Барышня, вот смотрите, — раскатав черную шерстяную шапочку, закрывшую все его лицо, кроме глаз, обратился он к девушке, одетой в форму Аэрофлота, которая стояла за регистрационной стойкой. — Похоже, что я на работе?— Похоже, что сегодня у вас выходной, — уловив запах спиртного, улыбнулась она. — И проходите скорей, самолет без вас улетит. Бомба у вас с собой?— Да, — кивнул Александр. — В ручной клади.— Хорошо. А то в багаж нельзя. Прощайтесь… — посмотрела она на Петра.— Ну что? — Гурский повернулся к Волкову лицом, закрытым раскатанной ниже подбородка черной шапочкой спецназа. — Полетел я потихонечку…— Пока.— Давай.— Да, Саша! — окликнул Петр.— Что? — обернулся Адашев.— Постарайся не подохнуть, как собака.— Так для того, чтобы попасть в рай, Петя, — глухо, сквозь ткань шлема, произнес Гурский, — как раз сдохнуть-то сначала и необходимо. Прости за назидание. А во-вторых, от пенделока и слышу.— Спасибо за внимание, — кивнул он девушке у стойки и прошел на посадку. Глава 16 Проводив Гурского на край света, Волков сел в автомобиль, выехал на Московское шоссе и не спеша поехал в сторону города.«Ну хорошо, — думал он, — сегодня у нас четверг. Сутки туда, если чистое время считать, без часовых поясов, сутки обратно. День, ну два — на то, на се. В начале следующей недели Сашка и привезет эту трубку. Посмотрим, что там в ней такого. Возможно, все сразу ясно и станет. И вообще… „А был ли мальчик?“ Может, старик и правда просто сбрендил.Есть, конечно, в рассуждениях Гурского свои резоны, не слишком-то, по нынешним временам, и навороченные, но какие-либо версии на них строить рановато.Евгений Борисыч.Ирина Аркадьевна.Брат ее — Виктор.О первом вообще пока ничего не известно, кроме того, что крутится он на антиквариате, лавку свою имеет в Голландии и дружен был с покойным Аркадием Соломоновичем Гольдбергом. Возможны гешефты, конфликты? Весьма возможны. Но и только.Ирина. Убивается по батюшке как-то не очень выразительно. И что? Это что, дает нам право заподозрить ее в целенаправленном злодействе? Странно было бы наблюдать, как нормальная, молодая, неглупая женщина, многое наверняка успевшая повидать, рвет на себе одежду, от невыносимой горечи утраты царапает до крови щеки и посыпает голову золой. Где она золу-то возьмет, в пепельнице?Виктор Аркадьевич. Бизнесмен. Крутит какие-то дела. Могли на него наехать, украв отца за выкуп? Обязательно могли. Кто? И кто его крышует? Вопрос. Вот, по крайней мере, хоть один вопрос, который на сегодняшний день конкретно стоит и за который, в силу его эрегированности, ухватиться можно. И дернуть. Глядишь, кто и вскрикнет. А на голос уже и стрельнуть можно. Попадем не попадем — главное шумнуть, чтобы забегали. На бегу думать трудно. А нам легко. Мы в засаде».Волков взял сотовый телефон и набрал номер.В квартире покойного Гольдберга трубку никто не снимал. Петр взглянул на часы.«Ладно, — решил он, — завтра». Глава 17 На следующий день Петр Волков проснулся, как обычно, в восемь утра. Еще лежа в постели, он привычно прокрутил в уме список дел, которые были запланированы на сегодня. Потом разделил их на «важные» и «важные, но не сильно».Вторые сразу вычеркнул.Первых набралось не так много, но мысленно он и их сократил втрое и перенес на завтра. Никогда не следует делать сегодня того, что можно сделать завтра. Ибо, по нашей теперешней жизни, мало того что сегодняшние проблемы завтра окажутся пустяками, недостойными внимания, но и тех причин, что породили эти самые проблемы, завтра может уже просто не существовать в природе.Мучается, к примеру, гражданин вопросом — как лучше вернуть кредитору долг, который занимал в баксах месяц назад, если сегодня у него в наличии только рубли? Отдать по курсу в долларах или поменять? А если поменять, то сегодня или завтра? Может, доллар все-таки упадет? Откладывает решение этого вопроса, а завтра, глядишь, кредитора кто-то уже и грохнул.Кому-то там, на Западе, может, и не понять такого подхода к делу, а для нас — будни. Эпоха перемен.Торопиться не надо.И вообще, живем как в поезде: проснулся, выглянул в окно — средняя полоса России; на следующий день выглянул — глядишь, а уже Китай.Петр не спеша поднялся и пошел в ванную.Полчаса спустя, чисто выбритый и пахнущий хорошим одеколоном, он сидел на кухне, прихлебывал кофе и, просматривая купленную вчера газету, поглядывал на часы.Наконец стрелки, образовав идеально прямой угол, сигнализировали ему о том, что наступило девять утра и, следовательно, настало время, когда его телефонный звонок, вне зависимости от правил, заведенных в доме телефонируемого, не может быть расценен как хамство телефонирующего.Петр снял трубку и набрал номер.— Алло… — ответил ему сонный женский голос, незамедлительно вызвавший непрошенные ассоциации с теплыми мятыми простынями и припухшими со сна губами.— Доброе утро, Ирина Аркадьевна, не разбудил?— Разбудили, конечно…— Это Волков вас беспокоит.— А я узнала, Петр Сергеич… — на том конце провода сладко потянулись. — Что это вы так рано?— Не быть мне богатым. А еще говорят, кто рано встает, тому, дескать…— И вы верите?— Верю. Вот один мальчик проснулся однажды рано-рано, пошел в булочную, чтобы сестренке к завтраку свежих бубликов купить, и нашел, пока все остальные спали, полный кошелек денег.— Назидательно. Но не однозначно.— Это как?— А вы не задумывались над тем обстоятельством, что тот, кто этот кошелек потерял, встал еще раньше?— Нет, честное слово, — с улыбкой признался Волков.— Не переживайте. Просто вам, как большинству мужчин, весьма импонирует лапидарный взгляд на вещи. Раз-два, коротко и ясно. Парадокс вам чужд.— Это грубо…— Конечно. А чего вы ждали от женщины, разбуженной вами на заре электрическим звонком?— Ну, я не знаю… беззащитного лепета.— Не дождетесь.— Хорошо, осознал. Чем способен искупить?— А свежими бубликами.— Ага… я приду, а вы меня сковородкой по башке.— Не бойтесь, я вас сегодня во сне видела. Правда.— В эротическом, надеюсь?— Надейтесь. Великий Данте не случайно на воротах ада поместил слова о надежде. Нет надежды — закончена жизнь.— А остальные две барышни?— Вера и любовь? Знаковая совокупность вовсе не тождественна совокупности понятий. Эй… Вы там где?— Я здесь. Простите, я конспектирую.— Берите свой блокнот и приезжайте завтракать. В личной беседе мои тезисы более доступны. Вы уже завтракали?— Нет, — соврал Петр.— Вот и приезжайте. С бубликами. Вам сколько добираться?— Минут пятнадцать, если в булочной очереди не будет.— Ого!.. Если не будет, идите в другую, в которой есть. Я же еще в постели. И не одета совсем.— Совсем?— Ну вот, я уже и покраснела.Петр положил на правое переднее сиденье бумажный пакет со свежими круассана-ми, завел машину и тронулся с места, стараясь ехать потихоньку.Подъехав к дому, в котором жил покойный Гольдберг, со стороны Сытнинской улицы, он оставил машину во дворе и не спеша пошел к парадной.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33