Путешествие затянулось из-за того, что Гребешок, который несколько лет в эти места не наведывался, перепутал проселки и, лишь прокатавшись без толку целый час, вышел на верную дорогу.Деревня называлась Конец. Когда Гребешок поведал об этом товарищам в первый раз, народ бурно заржал. Известно, какой предмет в обиходе именуется «концом». Само собой, неоднократно то один, то другой, то третий начинали гоготать насчет того, что Гребешок потерял Конец. Миша, само собой, не оставался в долгу, и ржачка продолжалась всю дорогу.Когда впереди показалась колокольня, уцелевшая в центральной усадьбе бывшего колхоза, развалившегося на несколько ТОО, и Гребешок понял, что на сей раз находится на правильном пути, то невольно скаламбурил:— Ну вот, скоро и Конец…— Этот, что ли? — хихикнул Налим, указывая на колокольню, увенчанную куполом. Действительно, для человека с фантазией, работающей в определенном направлении, найти знакомые черты в этом культовом сооружении труда не составляло. Креста на луковице купола не было, церковь, несмотря на новые веяния, не функционировала — то ли денег на восстановление не было, то ли прихожан.— Нет, — мотнул головой Гребешок, — это село Воронцово. Имение тех самых чуваков, которые парком в облцентре владели. А Конец в семи километрах отсюда, на горке.На центральной усадьбе стояло домов семьдесят, вытянувшихся вдоль трех-четырех улиц, сходившихся к небольшой площади, где и располагались церковь с колокольней, магазины и сельская администрация, над которой реял вылинявший трехцветный флаг, казавшийся белым, как знамя капитуляции.— Надо в магазин забежать, — предложил Агафон, — бабульке конфет купить или бутылочку. Слышь, Михаил, она у тебя чего больше уважает?— Я уж забыл, — сознался Гребешок. — Вообще-то раньше от ста граммов не отказывалась.— Мы тут народ не напугаем? — озабоченно спросил Луза, у которого здорово распух нос и была крепко ободрана щека.Осмотрелись. Налим и Агафон никаких серьезных внешних повреждений не имели. У Гребешка была прокушена нижняя губа, а правый кулак ободран до крови, распух и посинел. Крови на одежде почти не было.— Сойдет для сельской местности, — резюмировал Агафон. — Тут и не такие красавцы гуляют.Из машины вылезли вчетвером, неторопливо вошли в магазин.— Мать честная! — воскликнул Гребешок. — Да тут как в городе…Действительно, бывшее сельпо преобразилось, глаза разбегались. Одних водок стояло сортов двадцать! Коньяки, французские и итальянские вина, сигареты, о которых раньше лишь московские стиляги мечтали и готовы были променять на них свою комсомольскую совесть. Колбас было сортов пять. Сыра — три, масла — четыре. Даже красная и черная икра в маленьких баночках стояла в охлаждаемой импортной витрине. А про баночную селедку и вспоминать не стоит. И никакой очереди. Единственно, чего в магазине не было, так это хлеба. На пустых лотках белела пришпиленная записка: «Сегодня завоза нет. Обращайтесь напротив».Кудрявая продавщица, от нечего делать читавшая дамский роман в мягкой обложке, услышав шаги и увидев сразу четырех представительных мужчин, встрепенулась и поглядела на дяденек так, что даже не самый проницательный психолог увидел бы в этом взоре смесь тревоги с надеждой. С одной стороны, девочка, безусловно, надеялась, что молодые люди находятся при деньгах и могут что-то купить. С другой, ее, конечно, посетила весьма тревожная мысль насчет того, что эти четыре гражданина, не выглядящие рафинированными интеллигентами, пришли грабить торговое заведение.— Женечка! — сказал Гребешок с огромной воодушевляющей улыбкой, и страх сразу испарился с лица юной продавщицы. — Узнала?— Мишка! — просияла Женечка. — Сколько лет, сколько зим! На своей машине приехал?— А зачем чужую занимать?! На своей надежней.— К бабке-то заезжал или еще нет?— Да нет, пока еще не доехал…— Болеет Евдокия Сергеевна, — доложила Женя. — Сильно болеет. Ноги прихватывает, голова кружится. Ты бы ей лекарств каких привез, что ли.— Она же мне не писала, что больна.— Так она матери твоей писала!— Да-а… — удивился Гребешок, напряженно вспоминая, когда он последний раз заходил к родителям. Выходило, что не меньше четырех месяцев назад.— Чудные вы там в городе, обалдеть! — констатировала Женя. — Живете рядом, а друг к другу не ходите…— Да, мы такие, загадочные… — пробурчал Гребешок, заметив, что Женя присматривается к его разбитой губе и распухшей руке, а также рассматривает Лузу с явными следами мордобоя на лице. — Короче, решили мы тебе помочь план выполнить…Женя едва не упала в обморок, когда Гребешок вынул из поясного кошелька десяток стотысячных бумажек и стал тыкать пальцами в разные продовольственные товары. Луза с Налимом раскрыли огромную сумку, а Агафон с Гребешком стали загружать туда все подряд. У бедняжки было ощущение, что Гребешок в конце концов махнет рукой и скажет: «А хрена мелочиться? Заверни весь магазин с прилавками!»Но Гребешок просто бабушку хотел порадовать. Товарищи это понимали. Правда, далеко не хилые Луза и Налим донесли сумку до машины с некоторым напрягом, а Агафон почти всерьез спросил, выдержит ли задний мост лишние сто килограммов.— На фига ты столько купил? — спросил Агафон. — Даже если ты тут месяц торчать собрался, столько не нужно. Думаешь, завтра все налетят и раскупят?— Нет, насчет этого я не боюсь. А вот если завтра, скажем, дождик польет, мы с Конца не слезем. Надо еще хлеба купить, а то раз бабка болеет, то могла и не сходить. Семь километров пехом ходить — это нездорово.Зашли в булочную напротив. Там хлеб был, но по таким ценам, на которые народ не очень решался. Гребешок оставил там еще тысяч тридцать, набрав, кроме хлеба и булок, калачиков и баранок. На одном ценнике баранок была надпись: «Соленые, к пиву». Луза припомнил, что в предыдущем магазине было пиво, которое они не купили. Гребешок инициативу одобрил, Агафон утвердил, и они приобрели два ящика «Балтики».После этого наконец поехали. Прокатили через все Воронцово к мосту, перебрались на другую сторону реки, стали помаленьку въезжать на косогор. Через пару километров дорога опять вошла в лес.— Пока сухо, — пояснял Гребешок, — вполне ничего, проехать можно. Но одна гроза с ливнем — и сутки сиди. Только на тракторе.Некоторое время дорога постепенно поднималась по краю холма, а затем вдруг круто пошла вверх. Потом открылась просторная поляна, а на ней полтора-два десятка старых деревянных домов, вытянутых в две линии. Никаких столбов с проводами к деревне не подходило, из чего можно было догадаться, что в эти края электрификация так и не дошла. Телефонизация — тоже. Казалось, что здесь никто не живет, но огородики соток по пятнадцать-двадцать, на которых густо зеленела картофельная ботва, говорили об обратном. Некоторые дома стояли с наглухо заколоченными окнами, часть была уже полуразобрана. На улице, истоптанной коровьими и овечьими копытами, лежали свежие лепешки. Стало быть, кто-то здесь держал скот.— Вот сюда, — сказал Гребешок, притормаживая около крепкого дома, крытого шифером и обшитого тесом, крашенным в темно-зеленый цвет. Во дворе было несколько кустов смородины и крыжовника, три-четыре грядки с клубникой, заросли малины и крапивы вдоль забора. Из деревьев росли только черемуха и рябина.Во двор вошли через калитку в низеньком заборчике — Луза его мог бы просто перешагнуть, но застеснялся и поступил как все.До крыльца дотопали по крепкому деревянному тротуарчику. А с крытого и застекленного крыльца-терраски уже спускалась навстречу гостям невысокая старушка в темно-зеленом платочке, в валенках с калошами и теплой телогрейке. Она радостно улыбалась и облобызала подошедшего Гребешка.— Мишенька! Мишенька приехал! Здравствуй, золотенький, с приездом! А у меня сердце чего-то томило. Либо, думаю, к беде, либо к радости нечаянной. Вот оно и вышло, что к радости. А это друзья твои?— Само собой, бабуля. Это Сева, — Гребешок похлопал по спине Лузу, скромно повернувшегося в профиль, чтоб не отсвечивать ссадиной на щеке. Но Евдокия Сергеевна вдаль хорошо видела.— Батюшки, да тебя вроде побил кто? — сочувственно произнесла она. — Пойдем-ка, Севочка, я тебе компресс приложу, а то завтра все синью пойдет. А с другими позже познакомишь. Меня можно бабой Дусей звать. Вы для меня все внуки.На крыльце бабушка, оперевшись на плечо родного внука, скинула калоши с валенок. Тут и все прибывшие, без слов, сняли кроссовки.С крыльца-терраски по скрипучей крашеной лесенке — перила голубые, ступеньки коричневые — поднялись на «мост». В принципе это можно было назвать и сенями, и прихожей, и даже холлом, если у кого хорошее чувство юмора. Но сени бывают лишь в малогабаритных деревенских домишках центральной и южной России. Сразу представляешь себе некое тесное помещеньице площадью в два квадратных метра. Прихожая или холл — это из городского обихода. Ежели в нормальной хрущобной квартире, то прихожая занимает те же два квадрата, что и сени, но имеет стены из бетонных плит, оклеенных обоями. А «мост» был чем-то вроде довольно широкого (больше двух метров) и длинного (около пяти метров) поперечного коридора, отделяющего хозяйственную половину от жилой. Гребешок хорошо знал, что у бабушки все называется по-особенному и у каждого помещения есть свое специальное название.Помещение, куда они прошли, поднявшись на «мост», свернув налево и открыв низкую, плотно пригнанную и обитую войлоком дверь, называлось «двойни». Это были две просторные комнаты, каждая с пятью окнами. В одной из них чуть ли не четверть площади занимала огромная русская печь, точь-в-точь такая, как в сказочных мультиках. С лежанкой, на которой Емеля из фильма «По щучьему веленью» вполне мог бы покататься вместе с Несмеяной, да еще и прихватить «на броню» мотострелковое отделение. А в другой комнате была парадная горница, с иконами в красном углу, с никелированной кроватью образца послевоенного восстановления, с набивными ковриками, домоткаными полосатыми дорожками на крашенном в коричневый цвет полу и кисейными занавесками на окнах.Ребята втащили сумку в кухню и принялись ее разгружать. Гребешок, воспользовавшись тем, что бабуля увела в горницу Лузу, взял на себя подготовку торжественного ужина. Агафон и Налим подчинялись без возражений, тем более что Гребешок отлично разбирался, где что у бабки лежит. И скатерть расстелил, и тарелки нашел, и рюмки, и ложки с вилками.— А из тебя классный официант получился бы! — сказал Агафон, поглядев, как Гребешок сноровисто расставляет приборы. — Озолотился бы, блин, на чаевых, наел бы рожу, как у Коли из «Филумены». На фига ты в менты пошел?— Значит, так, — понизив голос, произнес Гребешок. — Давай сразу уговоримся: мы есть те, кто есть по официальному статусу, частные охранники в отпуске. Здесь, учти, несмотря на отсутствие средств массовой информации, все про всех все знают. О том, что меня из органов уволили, здесь каждая собака знает. Болтать, что мы менты, — лишние приключения. Участковый мигом дознается, в Воронцове телефон есть. Поэтому прогулок в клуб и танцев до упаду рекомендую не предлагать.— Учтем, — кивнул Агафон, — очень своевременно предупредил. Как будто и не было часа езды.— Там я на дорогу смотрел, — сказал Гребешок сердито. — Ладно, режь колбасу!Тем временем Евдокия Сергеевна, достав из темно-голубого самодельного шкафа какие-то не менее самодельные препараты, усадила Лузу на табурет и стала смачивать марлевый тампон жидкостью со спиртовым запахом и мерзковатым бурым оттенком. Когда она приложила этот тампон к Лузиной щеке, тот аж взвыл:— Уй, бабушка, а ничего менее щипастого нету?!— Нету, милый. Но зато лечит в два счета. Сейчас примотаю тебе эту штуку к щеке, покушаешь, выпьешь, а завтра проснешься — и как не бывало всех болячек. А тебе наука будет — не дерись. Ты вон какой большой. Небось думал, что тебе и сдачи не дадут? Дадут, еще как. У нас-то тут еще ничего, а вот на центральной усадьбе мужики больно злы. Как изопьют, так и изобьют. Вербованных много осталось, бомжей. А милиционер-то один, да и сам пьет больно крепко. Его как ни разбудят, все лыка не вяжет.— Вот жизнь! — Луза скромно порадовался за сельских жителей, и ему ужас как захотелось остаться в таком месте, где есть только один-единственный мент, и тот алкаш.— А то нет? — сказала бабушка Дуся, обматывая бинтом Лузину башку. Она-то думала, будто он возмущается поведением нерадивого стража закона.Когда Луза с перевязанной щекой появился перед публикой, народ не отказал себе в удовольствии малость поржать.— Где-то я такого типа видел, — заметил Агафон. — По-моему, в «Веселых ребятах» такого показывали, с флюсом.— Ладно вам! — вступилась бабушка. — Потешаются! Небось не вам попало! Что же вы, друзья-то, не заступились за малого?Определение «малой» (с ударением на последнем слоге) применительно к двухметровому Лузе заставило присутствующих заржать еще громче, так, что стекла в окнах зазвенели.— Мы заступались, бабуль, — сказал Налим, — вот видите, Мишка всю руку разбил, пока защищал.— И прячется, нехристь! — проворчала Евдокия Сергеевна, хватая внука за руку. — Ой, да она синяя вся! Ну-ка пошли-ка, и тебе припарку поставлю.— Да чего там, — отмахнулся было Гребешок. — Она не болит. Я даже машину вел больше часа.— Иди-иди! — строго сказала баба Дуся, поддав внучку по мягкому месту (до затылка не доставала, ревматизм мешал поднять руку повыше). — Ишь, отговаривать бабку вздумал!Луза злорадно захихикал.— Красиво стол уставили! — похвалила Евдокия Сергеевна. — Надо бы по такому случаю и соседей позвать, да вот угораздило ж вас подраться-то! Эка срамота! Нет, сами уж повечеряем сегодня. Надо бы огурчиков, лучку принести. Давай-ка, Мишка, пока руку не замотала, сходи с ребятами, нарви. Небось не забыл еще, где чего растет.Гребешок прихватил с собой Лузу и вышел на двор.Набрав пакет лука, огурцов, укропа, они вернулись.— Агафоша, — сказал Гребешок, — пойдем-ка курнем на воздухе, чтобы в избе не чадить.Агафон сразу понял, что дело вовсе не в заботе о чистоте воздуха.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66