— Да, — хмыкнул Агафон, выворачивая вправо от арки. — Ни за что бы не поверил, что в таком дворе когда-то начальники жили.— Запустили все на фиг, — заметил Налим, — потому что ничье было. Начальники небось тут все вылизывать заставляли. А как уехали, уступили место рабочему классу, так все и рассыпаться стало. А дом-то крепкий, кстати, стены, знаешь, по полметра. Пушкой не прошибешь. Было бы у меня миллиарда полтора, я бы купил. Заделал бы евроремонт, как в Москве, двор в порядок привел. Первые этажи бы сдал под офисы, а в остальных — двухуровневые квартирки метров по сто, комнат по пять…— Ну, во-первых, — сказал Агафон, — этот домишко маленько больше двух миллиардов потянет, а может, и на все пять, даже с износом. Во-вторых, у тебя и одного нет. А в-третьих, делать из этого дерьма конфетку нет резона. Квартирки у тебя выйдут шибко дорогие. Те, кому на такие квартирки денег хватит, уж, скорее, сами себе коттедж на природе построят, а остальным просто не по карману будет. Офисы, может, и снимут, но тут место не хлебное. Прогоришь. Так куда пойдем?— Вон в тот подъезд, на третий этаж, — вздохнул Налим, прощаясь с мечтами. Даже при месячной зарплате в десять миллионов, которую ему платили в «Куропатке», перспективы накопить пять миллиардов были уж очень отдаленными.Они вошли в тот самый подъезд, по которому в роковое утро металась дворничиха Рая, пытаясь вызвать «Скорую» к старушке Артемьевне. Поднялись на третий этаж, позвонили. На первый звонок дверь не открыли, но в квартире послышался шорох. После второго звонка за дверью сперва мелко прошлепали легкие женские шажки, а потом тяжелые мужские. «Глазок» в двери осветился, потом мигнул затененный прильнувшей к нему мордой, потом опять загорелся. Лязгнул отпираемый замок.На пороге гостей встретил тот самый качковатый парень с крепкой шеей и бритыми висками, от которого Рае все-таки удалось позвонить в «Скорую помощь». На нем были все те же зеленые спортивные штаны и красная майка Стенфордского университета, который он, надо думать, не кончал.— Привет! — сказал он, пожимая руку Налиму. — Хорошо, что зашел. Я тебе позвонить хотел, а потом вспомнил, что телефон посеял.— Вот, Гриш, знакомься, это Агафон, — представил Налим старшего товарища. Поручкались. Агафон отметил, что лапа у Гриши жмет вполне круто.Коридорчик, заменявший прихожую, был заставлен коробками с импортным мылом.— Никак в бизнес пошел, Гриня? — спросил Налим.— Не, — отмахнулся тот, — это не мое. Пацаны просили подержать маленько, им на складе аренду закрыли. Сто тысяч в день платят.— У тебя гостья, что ли? — Налим мотнул головой в сторону приоткрытой двери в спальню, где на раздвинутой диван-кровати валялись черные трусики с кружевом.— Ага, — кивнул Гриша, — ты ее знаешь, наверно. Галька Шевелева, Чипполина.— Про Чиччолину слышал, — ухмыльнулся Налим, — а Чипполину не помню. Наверно, еще совсем мелкая была. Где она, в сортире, что ли?— В ванную полезла.— Понятно, — ухмыльнулся Агафон, — волосы помыть…На кухне стол был заставлен грязными тарелками, стаканами и бутылками. Окурков лежала полная литровая банка. Вчера, видать, тут хорошо погуляли. Окно, правда, было открыто, а потому перегар и табачный дух уже выветрило.— А мы к тебе с пивком, — сообщил Налим, выгружая из сумки банки с пивом«Gosser». — А вот лещ, между прочим.— Ща освободим пространство. — Гриша похватал пустые бутылки за горлышки, убрал со стола в угол, быстренько перекидал тарелки в раковину, смахнул со стола крошки прямо на пол. Агафон в это время стоял у окошка, глядел вниз во двор.Окно кухни выходило как раз на гаражи и ограду парка. Тот самый промежуток, где обнаружили труп Ростика, был как на ладони. Просматривался и сквер, и почти весь двор.Агафон подумал, что если бы у этого Гриши была привычка просыпаться пораньше, да еще при этом в окно смотреть, то он вполне мог бы увидеть отсюда труп. Вмятина посреди стеблей крапивы была и сейчас хорошо заметна. Может, и видел? Но пока не стоит торопиться.Со стороны арки по двору зацокали каблучки. Агафон увидел двух девушек, одетых в джинсовые безрукавки и кожаные юбочки. Когда подошли чуть ближе, он узнал старых знакомых из близлежащей общаги строителей на Матросова, 12. Лида и Лариса прошли через двор и деловито направились в подъезд, соседствовавший с тем, где находилась Гришина квартира.Тем временем стол был подготовлен. Сказать «накрыт», пожалуй, слишком сильно. На столе расстелили газету, нарезали вяленого леща, поставили тарелку с черным хлебом, открыли три банки с пивом. Остальные запихали в холодильник.— Кайф! — порадовался Гриша. — Вчера поквасили часов до трех. Одни приходили, потом другие, потом те возвращались… Литр водяры выхлебал, это точно. Башка была как кирпич — вот-вот расколется. А сейчас — живу!— Нормально, — заметил Налим, отхлебывая из банки, — я думал, нагреется, а оно не успело.— На улице нежарко, — прокомментировал Агафон, усаживаясь за стол. — Не июль, блин, а сентябрь какой-то.— К морю бы скатать, — помечтал Гриша, — а то я, можно сказать, всю службу мечтал в речке искупнуться, а тут приехал, е-мое, холодрыга, за все лето пару раз окунулся. Белый весь, не загорел ни фига.— На море заработать надо, — философски заметил Агафон, — и раньше надо было рубликов пятьсот припасти, и теперь без денег там не хрен делать. Ты где служил-то? Не в Чечне?— Нет, обошлось. На Северном флоте, в Североморске. Мне повезло, справка была насчет сотрясения мозгов. Я по ней, блин, несколько призывов откосил. А в последний раз она меня не выручила — на перекомиссию послали. И то ведь можно было отбрехаться. Мать, зараза, денег пожалела. Хотела с рук сбыть побыстрее, чтобы я ее хахалю кости не поломал. Я ее, веришь ли, после того, как приехал, раза три всего и видел. У него живет, наглухо. И то знаешь, зачем сюда приходила? Посмотреть, не пропил ли чего из вещей. А чего пропивать-то? Дерьмо одно.— Так ты только на то, что тебе пацаны отстегивают, живешь? — спросил Налим.— Ну а что? Нормально выходит. Сто штук в день, за полмесяца вперед полтора «лимона» дали. Еще осталось до фига, а им уже за вторую половину пора платить.— А если задержат?— Не задержат. Им тогда вообще на базаре места не будет.— Крутой ты, смотрю! — покачал головой Агафон.— Ты в парке-то часто бываешь? — спросил Налим.— Да бываю помаленьку. Скучно уже там, конечно. Нашего возраста там, считай, теперь и нет, одна мелочь. Детский сад, даже морду начистить некому, жалко. Сивый сидит, Дрозд сидит, Лерка замуж вышла, Мася в дурке, Сидор в армии на контракт остался, Ларика убили, про остальных не знаю. Из молодых там сейчас Колян в цене, крутизну катает, только так лохово, что смотреть стыдно. Месиловки и те пошли какие-то туфтовые. На днях тут пятеро с Лавровки на танцы пришли и стали пальцы веером кидать, так наши и завяли… Представляешь? Я хотел поговорить, а мне шипят: «Ты что? Это ж Лавровка… Жить надоело?» Наших человек двадцать было, а они пятерых боятся, прикинь?— Лавровка — контора серьезная, — заметил Агафон. — Иногда не грех и побояться. У вас тут, я слыхал, кого-то вообще без головы оставили?— Ты про того чувака, что у нас во дворе нашли? Это не Лавровка. Скорее, какие-нибудь чурки счеты сводят. У них, я слышал, если мстят, то разделывают, как этого.В это время щелкнула задвижка, запиравшая дверь ванной комнаты, и оттуда вышла высокая девица в темно-зеленом махровом халате почти до пят и шлепанцах на босу ногу. На голову Галя намотала полотенце.— Ой, мальчики! Здра-асьте! — пропела она.— С легким паром, — поприветствовал ее Агафон, — позвольте вам стульчик предложить.— Спасибо, — стрельнув глазками на мужика, который был заметно постарше Гриши и Налима, да и намного матерее, произнесла Галя, присаживаясь к столу.— Пива не желаете? — Агафон открыл холодильник, достал банку, сдернул крышку за колечко.Галя пригубила, отщипнула кусочек леща пальчиками с зеленым маникюром, демонстративно зажмурилась и сообщила:— Я балдю…Из окошка со двора донесся скрип открывающейся двери подъезда, какое-то пружинистое бряцание и знакомый цокот каблучков. Долетела перекличка нескольких звонких, перебивающих друг друга девичьих голосков:— Уй, ну куда ты покатила? К арке надо!— А вокруг дома объезжать не лень? За угол и через тот двор.— Во дура, там же сейчас грязь непролазная!Глуховатый голос, принадлежавший, как показалось Агафону, пожилому мужчине, произнес:— Давайте лучше к арке. А то туфельки попачкаете…— Там сейчас тоже лужа… — Агафон узнал последний девичий голос. Это был голос одной из юных малярих, Ларисы.— Обрубка своего выгуливать повезли, — хмыкнула Галя, заметив, что Агафон прислушивается к шуму со двора, — тимуровки траханые.— Не понял… — удивленно произнес Агафон, встал и выглянул в окно.Три девушки — две из них были Терехина и Зуева, а третья, постарше и порослее, незнакомая — спорили, куда катить импортную инвалидную коляску, в которой сидел вовсе не пожилой, хотя и совершенно седой парень.Агафон вообще-то был не самым жалостливым мужиком. Он с детства привык бить в драке, не жалея силушки, и особо не задумывался над последствиями ударов. Бомж, которого он до смерти забил, когда милиционером служил, был не единственным человеком, которого он отправил на тот свет. Когда-то, еще под командой Курбаши, ему довелось удушить клиента веревочной удавкой. Тот судорожно дергался, хрипел, стонал, пока витой шнур все туже перетягивал шею, но Агафон, усевшись жертве на спину и придавив обреченному руки к бокам коленями, не чувствовал жалости. И когда ему пришлось добить контрольным выстрелом в голову парня/еще недавно бывшего своим, тоже не пожалел.Но тут, поглядев на этого седого, Агафон почувствовал жалость и тихий ужас. Ужас оттого, что как-то подсознательно представил себя на месте этого пацана, которому, несмотря на седую голову, вряд ли было больше, чем тому же Грише или Налиму.У седого не было ни рук, ни ног. Левая нога была ампутирована по колено, правая — вообще от середины бедра. От обеих рук остались только подобия клешней, торчавшие из закатанных по локоть рукавов камуфляжки. На груди висел орден в форме креста — Агафон названий нынешних орденов не знал.Девушки довольно быстро решили, что надо все-таки везти инвалида к арке. Лариса и Лида встали по бокам, высокая незнакомая взялась за спинку, и странная процессия двинулась вперед.— Занятно? — спросила Галя, которая, пока Агафон глядел в окно, успела закурить. — Клево смотрится, да?— Чего ж тут клевого? — укоризненно произнес Гриша. — Обкорнали парня ни за хрен собачий. Двадцать лет — и полный инвалид. Я бы лучше сдох, если б со мной такое было…— Вы про что, ребята? — не врубился Налим. — Агафон, ты чего?У Агафона на морде было не совсем обычное для него задумчиво-рассеянное выражение.— Да там девки паренька повезли. Ни рук, ни ног. Кстати, две наши знакомые, с общаги, — ответил он на вопрос Налима.— Я его знаю, — пояснил Гриша. — Он раньше тоже в парке тусовался. В нашем доме живет, во втором подъезде. Олег его зовут. В Чечне на мине подорвался, кажется. Отец у него от инфаркта умер, еще лет пять назад. А мать после того, как его из госпиталя забрала, двух месяцев не прожила. Тоже от сердца…— Таких надо в интернаты для инвалидов отдавать, — сказала Галя, — а еще лучше — усыплять, как в Америке.— Чего ты мелешь-то? — возмутился Гриша. — Кто тебе сказал фигню такую? Придумала, е-мое!— Ничего не придумала. У них в отдельных штатах законы есть, что, если больной жить не хочет, ему разрешается сделать такую штуку… Короче, я забыла, как называется, слово такое, не выговоришь. В общем, больной подписку дает, что от жизни отказывается, и ему укол делают. Засыпает — и все, с концами.— Я тоже слыхал, — припомнил Налим, — знаю, как называется, — «эвтаназия». Только это дело не инвалидам делают, а тем, у кого рак на последней стадии или там СПИД, чтобы не мучились от сильных болей.— Думаешь, у этого не болит? — сказала Галя. — Я с Элькой разговаривала, она сестрой работала, знает. Утех, кому руку или ногу отрезали, бывают такие боли, когда вроде болит рука или нога, которой уже нет. Да и вообще, ты понимаешь, что такое ни рук, ни ног? Работать он не может. Даже коробкутакими клешнями не склеить. От одной ноги, считай, что ничего не осталось, значит, протезы разной длины будут, и ходить он нормально, хотя бы как тот же Маресьев, никогда не сможет. Да что там работать или ходить — его, извиняюсь, по-маленькому и по-большому надо в туалет носить и задницу ему вытирать. Понятно?— Погоди, — спросил Агафон, — я не понял. Ты говоришь, что у него, у Олега этого, родичи померли, так? А девки ему кто? Ну вот эти, которые его опекают?— А никто. С Элькой они вместе в школе учились. Ну, он тогда, конечно, классный парень был. Красивый, высокий, крепкий. Но они вроде только дружили. Конечно, я за ноги не держала, не знаю, но, по-моему, просто так ходили. А те, что деревенские, — помоложе. У него мать была родом из деревни, и летом они с Олегом туда как на дачу ездили. Наверно, он там с этими кисулями и подружился.— Так это они, выходит, из одних дружеских чувств его под шефство взяли?— подивился Агафон. — Из христианского человеколюбия, так сказать?— Из христианского или из тимуровского — этого я не знаю. У этого парня квартира три комнаты, приватизированная. По нашим здешним ценам — немало. Парнишка все равно долго не протянет, а наследство приличное, если какой-то повезет его замуж уговорить.— Странно, что об этом деле еще риэлтеры не расчухали, — заметил Налим.— Это чего, вроде рэкетиров, но по квартирам? — спросил Гриша.— Не совсем, но в общих чертах похоже, — ответил Агафон. — Однако странно, что ни одна до сих пор не перетянула. Элька эта, как я понял, тоже тут живет?— Конечно. На той же площадке, что и он. Только у нее двухкомнатная. Мать и отец живы. Зарабатывают, конечно, не очень, но Элька сама на своих ногах. Хи-хи!— А кем она работает? — Агафон уже уловил, что Галя знает про Эльку нечто похабное.— «Путана, путана, путана… Ночная бабочка, так кто же виноват?!» — кривляясь, пропела Галя.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66