Впрочем, "удивилась" - это слишком слабое слово. "Офигела" - подобный энергичный глагол из лексикона Бориса Петрова подошел бы больше.
Поднимаясь по засраной лестнице, по всем её тридцати девяти ступенькам, Маша ощущала нежную и сильную мужскую руку под своими ягодицами, то есть на той части тела, которая Борису Петрову показалась самой роскошной и за которую он теперь взялся с таким естественным видом, словно всего лишь придерживал даму, помогая подниматься по лестнице. Потом он отпер дверь и пропустил её в квартиру. Сделав два шага через крохотный коридорчик, она оказалась в спартански обставленной и очень чистой комнате. Маше показалось, что здесь пахнет свежескошенным сеном. Но потом она сообразила, что так, наверное, должно пахнуть там, где живут молодые мужчины.
Прежде чем присесть на широкую софу, застеленную красным клетчатым пледом, Маша сказала:
- Сначала мне нужно позвонить.
Борис молча указал на телефон, а сам вышел на кухню. Работа в милиции подразумевала наличие аналитического склада ума, и он мгновенно постиг смысл её фразы. В особенности оценил это её "сначала". Как-никак она была замужем, а значит, требовалось соблюсти определенные меры предосторожности. Это была своего рода оперативно-профилактическая деятельность, и Борис одобрительно хмыкнул.
Маша набрала номер Эдикова офиса и дождалась, пока перечница-секретарша прогнусавила:
- Добрый день, вас слушают.
- Добрый вечер, Серафима Наумовна. Позовите, пожалуйста, Эдика.
- Простите, а кто его спрашивает?..
Якобы за два года нельзя было научиться распознавать по телефону Машин голос. Не говоря уж о том, что последнее время Маша регулярно вещала стране с телеэкрана.
- Это его жена, Серафима Наумовна, - терпеливо ответила Маша.
Она бы ничуть не удивилась, если бы её тут же переспросили: "Простите, какая такая жена?", и перед её мысленным взором нарисовался образ секретарши - высохшей и, по слухам, чрезвычайно активной в сексуальном отношении пожилой дамы с химически-рыжими волосами, похожими на мокрую вату, и кроваво-красным маникюром. Плюс короткие кривые ноги, обтянутые черными сетчатыми чулками.
- Это Маша Семенова, - прибавила Маша, не удержавшись.
Вообще-то Серафима Наумовна была очень дельной секретаршей - так сказать, старой закваски. Она в совершенстве владела машинописью и стенографией, а с бумагами управлялась так лихо, что на её локтях так и мерещились профессиональные нарукавники. Она досталось Эдику от его папаши как бы в качестве ценного подарка в ознаменование открытия собственного дела. Расстаться с секретаршей у Светлова-старшего были веские причины. Не так давно Серафима Наумовна похоронила мужа, в память о котором на её жилистой шее осталась нитка крупного жемчуга и кулон с изумрудом, и теперь, в качестве новоиспеченной вдовы, находилась в состоянии интенсивной брачной активности и вознамерилась приобрести ещё одного супруга, чем до смерти напугала Светлова-старшего. Он-то ведь ещё был не вдовец.
- Эдуард Михалыч занят на коммерческих переговорах, - с уморительно ледяной любезностью сказала секретарша. - Вы можете подождать?
- К сожалению, Серафима Наумовна, у меня сейчас важное интервью, а затем монтаж материала, - вздохнула Маша. - Будьте так любезны, передайте Эдику, что я постараюсь вернуться к одиннадцати.
- ...интервью, монтаж материала... - как эхо повторила секретарша. - Я записала. Что еще?
- Пусть не скучает.
- Это все?
- Да, Серафима Наумовна. Душевно вам признательна, - улыбнулась Маша и положила трубку.
На душе у нее, однако, было неспокойно, а по телу прокатывалась легкая дрожь. Не то чтобы она чувствовала себя преступницей-рецидивисткой. С точки зрения морали и нравственности, а тем более уголовного права, она была вполне чиста. В конце концов, ведь не развращала неё она малолетних и не совокуплялась с животными! Грех же супружеской неверности, по её твердому убеждению, целиком и полностью искупался тем, что она вообще терпела подобные брачные узы... Источник её волнения не имел никакого отношения к чувству вины и заключался совершенно в другом. Машу смущало, что на этот раз и, кажется, впервые в жизни она сближалась с мужчиной не потому, что тот достаточно настойчиво добивался возможности заняться с ней любовью, а потому что она _сама_ хотела с ним переспать.
В этот момент появился Борис Петров с бутылкой хорошо охлажденной водки и рюмками.
- Дернем, - деликатно предложил он, понимая состояние Маши. - А потом потанцуем.
Маша всегда ненавидела водку, но сейчас с благодарностью опрокинула рюмку одним большим глотком, который показался ей глотком очень горячего чая и мгновенно истребил как дрожь, так и всяческое смущение. Закусывали ещё не остывшей снедью из бумажных пакетов от "Макдональдса".
Борис Петров включил магнитофон и протянул Маше руку. Оказывается, он был большим поклонником тяжелого рока. Тонкие блочные стены завибрировали от низких частот, а стекла зазвенели от верхних.
Несмотря на сумасшедший ритм музыки, Борис и Маша танцевали медленный танец. Маша сразу устроила голову на плече у партнера. Голова у неё кружилась так приятно, словно она пила не водку, а шампанское. По причине приятно нарушенной координации она сбросила свои новые дорогие туфли. При каждом темпераментном барабанном пассаже Борис все крепче прижимал её к себе - так что её носки уже едва доставали до ковра.
Исполнение подобного интимного танца способствовало тому, что очень скоро Маша сделала для себя весьма важное открытие. Бориса Петрова, в отличие, скажем, от Эдика Светлова или господина Зорина, можно было по праву наградить эпитетом "арабский жеребец". Далее более того. Это был просто-таки какой-то наш родной Сивка-бурка "встань-передо-мной-как-лист-перед-травой". Погрузившись в свойственные ей философские размышления, Маша не преминула отметить, что две коннозаводческие характеристики существенно между собой различались. Говоря научным языком, градации фаз распределялись от нулевой точки абсолютного покоя - к промежуточным состояниям - вплоть до функциональной готовности. Однако в данном случае можно было и не быть профессором сексологии. Элементарный эмпирический опыт убеждал в том, что через плотную ткань мужских брюк прощупывался именно Сивка-бурка. Если арабского жеребца можно было идентифицировать, так сказать, постольку поскольку, то легендарный подвид жеребца ощущался просто как таковой и ни с чем не сравнимый - без всяких оговорок. Музыка продолжала греметь.
- Ну как? - спросил Машу Борис Петров.
В вопросе содержалась некоторая неопределенность, и Маша решила, что он касается предмета её размышлений.
- Беру не глядя, - ответила она.
Потом без всякого контрапункта они вдруг начали целоваться и целовались до тех пор, пока Маша не почувствовала, что вся она превратилась в один огромный рот. Только когда губы Бориса опустились ниже и тронули её левый сосок, она обнаружила, что уже раздета по пояс. Безотчетно подавшись вперед, она направила грудь к его приоткрытому горячему рту и в следующий момент почувствовала, что превращается в один зудящий, словно пронизываемый слабым электрическим током сосок.
Логика развития событий привела к тому, что после цепочки превращений, во время которых Маша становилась то ступней, то ягодицей, то пупком, она вдруг осознала, что совершенно обнаженная лежит на софе, покрытой красным пледом и ощущает себя одним бесконечным, вселенским лоном, раскрытым навстречу всем галактикам. Более того, с несказанным изумлением она обнаружила, что уже успела принять в себя все то, чем был Борис. Все нарождающиеся млечные пути сплелись в единый вихрь и достигли заветного центра, где сотворялись новые миры.
Космическая одиссея Маши Семеновой длилась ни много ни мало - часа два с половиной. Почувствовав себя снова на грешной земле, а вернее, на софе, покрытой клетчатым пледом, в объятиях мужчины, с которым она познакомилась на похоронах всего несколько часов назад, Маша не испытала ничего, кроме приятной истомы, и благодарно погладила мускулистое тело, которое, надо думать, изрядно утомилось после непрерывной гонки за космическими наслаждениями. Маша была уверена, что стоит ей только "крикнуть-свистнуть" и скачки возобновятся в том же былинном аспекте, однако решила, что пора, как говорится, и честь знать.
- Что это? - спросила она, услышав какие-то звуки со стороны кухни.
- Брат вернулся с работы, и мама поит его чаем, - ответил Борис Петров.
- Посмотри, что с моей щекой, - попросила она. Он притронулся кончиками пальцев к её подбородку, и она вздрогнула от саднящей боли.
- Я, кажется, поцарапал тебя своей щетиной. Не мажь ничем, пусть само подсохнет, - как ни в чем не бывало сказал он и тут же пообещал: - В следующий раз обязательно побреюсь!
- Я надеюсь, - проворчала Маша. - А теперь проводи меня в ванную.
Он легко перекатился на бок, и она смогла из-под него выбраться и встать с постели. Колени у неё дрожали.
- Хорошенькое дело, - смущенно улыбнулась она, прижимая к груди одежду, - даже колени дрожат.
- Понято, - бодро сказал он и, вскочив следом за ней, легко подхватил на руки.
Она не успела опомниться, как он распахнул пинком ноги дверь и донес её на руках до ванной. У неё перед глазами промелькнула кухня и сидящие за столом мать и младший брат Бориса. Слепенькая мать, держа в руке вилку с котлетой, недовольно шарила невидящим взглядом в пространстве, а олигофренического вида юноша улыбался открытым ртом и, тряся головой, радостно приветствовал голого старшего брата и его голую подругу.
Когда, приведя себя в порядок, Маша осторожно вышла из ванной, то увидела, что Борис Петров, даже не потрудившись надеть трусы, уже сидит за семейным столом и что-то жует.
- Давай, подсаживайся! - пригласил он широким жестом.
На столе, кроме водки, появилось несколько бутылок пива.
- О нет! - затрясла головой Маша, попятившись к двери. - Мне пора линять!
Накачанная семенной жидкостью Бориса Петрова, которая, видимо, пропитала даже речевой центр, расположенный у неё в мозгу, Маша переняла и соответствующий лексикон.
- Ну хотя бы поздоровайся, - попросил Борис.
- Да-да, - пролепетала она. - Добрый вечер! Очень приятно познакомиться... Отопри мне, пожалуйста, Борис!
- Она не заразит нас СПИДом, Боря? - сурово поинтересовалась слепенькая мама.
- Что ты, мама, - успокоил её сын. - Я же у неё первый.
- А я тебя видел! Ты оттуда! - вдруг воскликнул младший брат, тыча пальцем то в экран телевизора, то в Машу.
- Ага! - гордо усмехнулся Борис. - Она оттуда. - Подожди тридцать секунд, - сказал он, обращаясь к Маше. - Я тебя подвезу.
- Приходи еще, - сказал ей младший брат.
- Обязательно, - кивнула она.
- Он что, у тебя правда первый? - спросила её слепенькая мама.
- Сегодня - да, - призналась Маша и выскочила за дверь.
. За удовольствия нужно платить.
Однако Борис Петров нагнал её, когда она ещё не успела выбраться из подъезда.
- Я же сказал, что подвезу! Она покорно села в машину.
- Ты же пил, - робко напомнила она, когда он усаживался за руль.
- Не больше, чем ты, - пожал он плечами.
Они благополучно доехали до дома на Пятницкой улице. Окно спальни было освещено. Эдик, похоже, ещё не спал.
- Ты, наверное, решила, что тебе больше не стоит со мной встречаться? - спросил Борис Петров.
- Я замужем, - сказала Маша, подразумевая именно это.
- Я уже в курсе.
- И тебе не все равно... быть со мной?
- А что тут такого? Разве нам было плохо?
Какие он вынес впечатления из их общения - об этом она судить не могла. Но что касается её, то и теперь слабые электрические заряды то тут, то там мучительно-сладко зудели в её теле.
- Значит, увидимся? - подмигнул он ей и, притянув к себе её голову, нежно поцеловал в губы.
Больше его ничего не интересовало.
- Конечно, - вздохнула она и, вылезая из машины, оглянулась, чтобы ещё раз посмотреть на этого красивого и счастливого мужчину, с которым, вне всяких сомнений, ещё неоднократно будет заниматься любовью, ничуть не смущаясь тем, что ему-то эта ситуация видится несколько под другим углом, а именно: "Как славно лишний раз перепихнуться с замужней телкой с телевидения, часом, не еврейкой ли..."
Это было написано на его красивом нагловатом лице, и все-таки, повинуясь неискоренимой женской потребности, Маша искательно заглядывала ему в глаза и старалась найти в них признаки настоящего ответного чувства. "Он тоже в меня влюбился! - убежденно говорила она себе. - Но не скажет об этом, потому что эти глупые слова для него пустой звук..."
И, надо сказать, она была недалека от истины. Он конечно её любил. Он вообще любил хороших людей. А плохих не любил. Как всякий нормальный человек... Это ведь у неё было не все в порядке с мозгами.
- Я тебе позвоню, - бросила Маша на прощание.
- Годится, - ответил он и добавил: - Но будешь молчать больше двадцати четырех часов, придется вызывать тебя повесткой. Я ж не железный.
Значит, все-таки будет скучать, обрадовалась она.
- Но если снова будешь небритым, - пошутила она, - больше не увидимся. Разве я могу показываться в эфире с таким подбородком. Зрители подумают Бог знает что...
- Подбородок чепуха! - не замедлил усмехнуться Борис. - Ты лучше на свои локти и коленки полюбуйся!
Взглянув вниз, Маша в ужасе всплеснула руками.
- Тебе смешно!..
Поднимаясь в лифте, она подумала: семь бед один ответ. Давно пора объясниться с Эдиком. Входя в квартиру, она призвала на помощь всю свою решительность. Она прошла прямо в спальню - как ей показалось, уверенной и даже развязной походкой.
Эдик и правда не спал. Он лежал животом поперек их царской кровати из голубого гарнитура и в руках у него был калькулятор. Погруженный в какие-то расчеты, он время от времени делал пометки в записной книжке.
- Эдик... - начала Маша.
- Погоди, - нетерпеливо отмахнулся он. Маше пришлось ждать.
- Эдик, - снова начала она, чувствуя, что падает духом, - на похоронах я сломала каблук, а потом...
- Секундочку, - попросил Эдик. Она переминалась с ноги на ногу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53