- Ты удивлена?
- Ты мне не говорила.
- А разве вы меня слушаете?!
Катя вопросительно взглянула на мать, а та быстро проговорила:
- Блажь! Очередная блажь! Я вот никогда не работала. Так пожелал ваш отец. Эдик в состоянии содержать семью и, понятно, тоже не желает, чтобы Маша работала...
- Какая чепуха, - снова пожала плечами Катя, подсаживаясь к сестре и осторожно беря её за руку. - Ведь одно другому не мешает.
- Заботиться о муже - это тоже труд, - заявила мама как само собой разумеющееся. - Если, конечно, и муж старается для семьи. Взять хоть тебя, Катенька. Ты ведь счастлива тем, что можешь заботиться о Григории и детях. И тебе ни к чему другие хлопоты. Разве нет?
- Но я - это я, а она - это она. Если она хочет работать, то никто ей не может запретить... Если бы я захотела выйти на работу, если бы это было необходимо для моего счастья, Григорий не только не стал бы возражать, но был бы рад сам меня куда-нибудь пристроить - лишь бы от меня была какая-нибудь польза...
- Ты смеешься, - горько всхлипнула Маша, - как тебе не стыдно!
- Екатерина, - одернула Катю мать, - если ты намерена разговаривать в таком тоне, то лучше уходи!
- Никуда я не собираюсь уходить, пока Маша сама меня не прогонит, заявила Катя, улыбаясь сестре.
- Нет-нет, - поспешно проговорила та, сжимая её руку, - не уходи, пожалуйста!
- Если ты такая умная, - проворчала мать, обращаясь к Кате, - то объясни своей младшей сестре, что ей, по крайней мере, не мешает немножко похудеть!
- Что правда, то правда, - спокойно сказала Катя, - но Маша и сама это прекрасно понимает.
Маша со вздохом кивнула, а мама тут лее сняла телефонную трубку и принялась прозваниваться к знакомому врачу-диетологу, большому специалисту в своем деле. Кажется, по совместительству он был ещё не то гипнологом, не то сексопатологом. Как бы там ни было, после его курса стремительно худели не только кошельки пациентов, но и сами их владельцы. Кроме таинственных и экзотических восточных процедур, он кормил пациентов пилюлями собственного изготовления, от которых не только худели, но и вновь обретали радость бытия.
- Да, доктор, - защебетала мама, - конечно, доктор. Как скажете, доктор. Все что угодно, доктор... Огромнейшее вам спасибо!
Положив трубку, она даже потерла от удовольствия руки.
- Завтра у тебя начнется новая жизнь, - победно заявила она.
- Ты пойдешь? - осторожно поинтересовалась у сестры Катя.
Однако Маша медлила с ответом. Смысл жизни все ещё ускользал от нее.
Переворачиваясь на постели так, чтобы слезы и сопли красноречиво размазались по подушкам, она закричала:
- И не подумаю! До тех пор, пока не буду точно знать, что со мной будет!
- Ну не знаю, - проворчала мама, потянувшись за своей сумочкой, - с тобой невозможно говорить! И ты неблагодарная, как всегда.
- Что ты хочешь знать? - спросила сестру Катя.
- Я хочу знать, - заявила та, - обещаете ли вы убедить Эдика, чтобы он позволил мне чем-нибудь заниматься.
- Глупенькая, это совершенно ни к чему, - сказала с улыбкой Катя. Просто делай что хочешь, и черт с ним, с Эдиком.
- Чем, интересно, она будет заниматься - без образования, без специальности? А когда Эдик её бросит, то кто, интересно, будет её кормить-одевать? Может, ты? Я, например, этого делать не собираюсь!
- Она может учиться заочно, она найдет работу... - начала Катя, но взбешенная и как всегда непреклонная родительница схватила сумочку и вышла вон, громко хлопнув дверью.
* * *
Спустя три недели после аккуратных посещений замечательного доктора и усердных занятий на корте Маша сбросила целых пять килограммов, укрепилась духом и добилась того, чтобы её восстановили на заочном отделении факультета журналистики, который она бросила прошлой осенью при первых же признаках токсикоза беременности. А главное, она набросала очерк для газеты или журнала. Про себя она решила - как только она снова начнет влезать в свои прежние наряды, то любой ценой устроится хоть штатным, хоть внештатным корреспондентом в какое-нибудь приличное издание.
* * *
Когда однажды вечером Эдик вернулся домой из офиса, Маша торжественно вручила ему рукопись очерка. Для прочтения. Накрывая на стол, она наблюдала, как, механически встряхнув листками, он уселся на диван и, закинув ногу на ногу, приступил к чтению. Кажется, он ещё толком не понимал, что именно она сунула ему в руки. Вдруг он побледнел как смерть, схватился за сердце и стал ловить ртом воздух.
- Что с тобой? - испугалась она.
- Сам не пойму, - с трудом выдавил Эдик, ослабляя галстук. - Что-то мне нехорошо. Принеси попить...
Она стремглав бросилась за водой и, вернувшись, протянула стакан умирающему супругу. Ее рука дрогнула, и она слегка облила его дорогой английский костюм.
- Идиотка, - закричал он, - посмотри, что ты наделала!
- Господи, ты меня напугал, Эдик. Я подумала, что у тебя схватило сердце.
Маша взяла его за руку и попыталась нащупать пульс.
- Отстань! - снова взвизгнул он, отдергивая руку. - Со мной все в порядке. Это нервное.
Он прошаркал в спальню и уселся на кровать, неподвижно уставившись в окно с видом на золотые купола. Маша молча смотрела на него.
- Зачем тебе эта дурацкая писанина? - вдруг запричитал он. - Чтобы меня расстраивать? Ты же знаешь, я должен быть в форме. Если я выбит из колеи, то не могу работать. Не могу зарабатывать деньги нам на жизнь! Думаешь, мне легко все дается?
- Нет, я так не думаю, Эдик. Но я тоже хочу чем-то заниматься, работать. Ты пойми...
- Нет, это ты пойми! Я тебе хочу кое-что объяснить! - перебил он. - С самого начала ты ведешь себя совершенно недопустимо... А теперь посмотри, тебя так отвратительно разнесло, что с тобой даже стыдно появляться на людях. Но дело даже не в этом. Главное, ты убиваешь во мне все желание. Ты как будто добиваешься, чтобы во мне умерло все мужское. Это настоящее неуважение ко мне как к мужчине!
Раньше Эдик никогда не говорил с ней об этом. По мере сил она старалась оказывать ему это самое "уважение". Но теперь его словно прорвало.
- С тобой я скоро стану полным импотентом! - зловеще сообщил он.
То есть "неполным" он был всегда.
- Ты меня перестаешь возбуждать! - добавил он. А как насчет Маши? Если Эдик и возбуждал в ней что-то, то это было чувство вины. Проклятое и незаслуженное вечное чувство вины.
- Я старалась как могла... - прошептала она.
- Как могла! - саркастически усмехнулся Эдик. - Ты только доказала полную свою несостоятельность в этом смысле. К тому же ты неспособна иметь здоровых детей.
- Но в этом-то почему я виновата? - прошептала Маша, и у неё на глаза навернулись слезы.
Но Эдик как будто ничего не замечал.
- После твоего безответственного поведения...
Ужасные роды, мертвой ребенок... и это он называл теперь её безответственным поведением!
- После всего этого у тебя ещё хватает наглости чего-то требовать от меня!.. Ты довела меня до того, что я не могу сделать тебя беременной! Мне неприятно на тебя смотреть, не то что...
- Неужели ты думаешь, что мне самой нравится, как я выгляжу? Это все беременность... - заплакала Маша. - Ты думаешь, я не страдаю?
- Молчи и слушай, - оборвал её Эдик. - Меня абсолютно не интересуют твои переживания. Я поступал, как настоящий мужчина. Я хотел создать тебе достойную жизнь. А ведь найдутся сотни девушек, которые готовы ползать за мной на коленях, лишь бы носить мою фамилию!
- Ты хочешь, чтобы я ползала на коленях?
- Не кривляйся! - заорал Эдик. - Я выразился фигурально. Даже в возвышенном смысле!
- Эдик, - вдруг прошептала Маша, - скажи мне, пожалуйста, кто у меня тогда родился: мальчик или девочка? Мне очень нужно это знать.
Он взглянул на неё с презрением и злостью.
- Ты снова об этом?
Это была запретная тема. Он наотрез отказывался разговаривать о мертворожденном младенце. Он заручился поддержкой врачей, которые полагали, что если Маше станет известен пол ребенка, то в её воображении он сделается более реальным, она будет непрестанно думать о нем, а это повредит её нервной системе... Какая чушь! Наоборот, чтобы примириться с происшедшим, Маша должна была знать, кого она носила почти девять месяцев. Только боль могла её излечить. Она действительно не хотела рождения этого маленького существа, и теперь ей казалось, что именно её нежелание вызвало какие-то фатальные изменения в организме.
- Ну, пожалуйста, Эдик! - взмолилась она.
- Только в том случае, - процедил он сквозь зубы после многозначительной паузы, - если ты пообещаешь, что больше никогда не будешь приставать ко мне со своей работой и постараешься сделать меня счастливым.
В его тоне было столько высокомерия и самодовольства, что на неё нахлынула спасительная ярость.
- Ну и черт с тобой! - спокойно сказала она.
VIII
В тот последний день в мятежном городе Грозном Маша и Волк зашли на прощание в крохотное заведение, вероятно, что-то вроде духана, но громко именовавшееся рестораном. Три столика под навесом. Цены как в "Славянском базаре". Само же заведение вполне могло бы называться славяно-кавказским, поскольку в меню были представлены лишь два блюда - окрошка и шашлык. Вообще-то Маша и Волк не были голодны, однако им хотелось побыть вдвоем в обстановке, которая хотя бы призрачно напоминала место романтического свидания. Хозяином, метрдотелем, шеф-поваром и официантом в одном лице был человек совершенно неопределенной в национальном отношении наружности, который, однако ж, говорил с кавказским акцентом. Было душно, и они заказали окрошку. Маша заглянула в тарелку и с изумлением обнаружила в окрошке макаронные изделия.
- По-моему, - заметила она, - окрошка не бывает с лапшой. По крайней мере, в "Славянском базаре" её готовят иначе...
- Вай! - степенно и звучно отвечал хозяин, презрительно дернув носом. - Что они там понимают в окрошке!
Волк и Маша переглянулись, едва сдерживая смех.
- Принеси-ка, братец, шашлык, - сказал Волк. - И кувшинчик вина.
- А шашлык у вас из говядины? - поинтересовалась Маша.
- Какой говядина, шутишь? - последовал ответ. - Чистый баран!
Они не расставались с того самого момента, когда загрузили в самолет цинковый ящик. Теперь они сидели под навесом, густо окруженным абрикосовыми деревьями, и медленно пили красное виноградное вино. Каждый из них мучился в душе своими сомнениями. Впрочем, мучилась, пожалуй, одна только Маша. Она вспоминала мамины слова.
- Нельзя построить счастье на несчастье другого, - твердила ей та.
- Но мама, - защищалась Маша, - ведь Эдик медленно убивает меня!
- Пусть лучше он, чем ты, - заявила мама. - Пусть он почувствует свою вину.
Но сейчас Маше не хотелось вспоминать о прошлом. Тем более о жизни с Эдиком... Но не хотелось ей думать и о тех счастливых ночах, которые она провела с Волком, когда, разгоряченные и усталые, они засыпали на несколько часов, чтобы, вдруг проснувшись одновременно, снова заключить друг друга в объятия. В течение дня они вместе колесили по городу и окрестностям. В эти дни неожиданно наступило благословенное затишье в войне, как будто специально для того, чтобы они могли насладиться своей любовью. Они много говорили и, казалось, понимали друг друга с полуслова... А сегодня она сообщила, что уже завтра утром должна уехать в Москву. Очередная кавказская командировка закончилась, и когда она снова окажется здесь - неизвестно. Он конечно знал, что скоро ей придется уехать, но не догадывался о том, что она не собирается возвращаться назад. Со времени начала чеченского конфликта её командировки были столь частыми и длительными, что, казалось, она находилась здесь безвыездно. На этот раз она твердо решила, что ей не следует возвращаться - из-за него, вернее, к нему.
Маша была чуть жива после кошмара, через который ей довелось пройти, когда у неё на глазах погиб Рома Иванов. Теперь в её жизнь ворвался этот чудесный полковник Волк. Он до того смутил её, бедную, что она потеряла всякую способность сосредоточиваться на самом главном в её жизни - своей работе...
Но в данный момент Маша прохлаждалась в обществе своего полковника, который церемонно раскурил уже знакомую ей маленькую черную трубку и со счастливым видом выпускал через ноздри струйки вкусного табачного дыма. Словно беспечные и праздные влюбленные, они вели задушевную и откровенную беседу, совершенно забыв и о времени, и о пространстве.
* * *
- Наверное, ты не очень старался, чтобы твоя семейная жизнь протекала нормально? - предположила Маша, сделав глоток вина.
Она словно подыскивала для себя новую роль, вжившись в которую можно было бы без потерь выпутаться из этого военно-полевого приключения. Показать себя женщиной мудрой и способствующей восстановлению семейного мира - значило бы успешно самоустраниться из наметившегося любовного треугольника и избежать очередных душевных терзаний, ощущая себя злой и коварной разлучницей, которая сравняла с землей счастливый семейный очаг. Ее уже сейчас легко покалывали угрызения совести.
- Так, как же, Волк? Ты с женой испробовал все средства?
Она почувствовала себя добрым доктором-сексопатологом, который самоотверженно заботится о своем сбившемся с истинного пути подопечном. Нужно поучить его уму-разуму, прочесть соответствующие наставления, дать ценные советы касательно интимной сферы и отправить домой для вдумчивого и самоотверженного исполнения супружеских обязанностей. Иначе говоря, убедить полковника, чтобы тот занялся любовью с собственной женой. И желательно со всей возможной нежностью и лаской, вместо того чтобы растрачивать их на стороне...
В какой-то момент Маша даже успокоилась, упиваясь своей мудростью и проницательностью. Однако если она такая умная, то почему бы ей не позаботиться немного и о себе самой?.. Вот всегда так - она была готова заботиться о ком угодно, только не о себе.
Полковник сначала улыбнулся, а потом посмотрел на Машу долгим взглядом, в котором засквозила подозрительность. И зачем это ей понадобилось заводить разговор о его неудачном супружеском опыте? Зачем омрачать воспоминаниями эти счастливые минуты?.. Тем не менее он ответил.
- Понимаешь, - сказал он, взяв Машу за руку, - не то чтобы я совсем не старался, чтобы у нас с Оксаной все было хорошо.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53