Аксессуары для ванной, удобный сайт 
А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  AZ

 

.. В общем, когда она пришла в себя, раввин уже наставлял молодоженов.
Догадайся Маша минутой раньше, она могла бы просто извиниться перед собравшимися и улизнуть - пусть, мол, продолжают без нее. Однако теперь поздно, слишком поздно. Теперь уж она - не она, а мужняя жена.
Даже если Маша и не растолстеет в замужестве, то все равно - отныне в каждом своем движении она будет зависеть от некоего Эдика Светлова... И что самое прискорбное - она осуждена на исполнение супружеских обязанностей, хоти никакой страстью здесь даже и не пахло.
Одной рукой Эдик крепко взял Машу за талию, а другой полез разбираться с её накидкой. Катя, старшая сестра Маши Катя, исполнявшая обязанности свидетельницы со стороны жениха, принялась распутывать ленты, чтобы добраться до белых кружев, отбросить их вверх и таким образом предоставить Машиному супругу наилучшие условия для проникновенного поцелуя... Словом, уж если предает родная сестра!.. Впрочем, сама Катя уже успела нажить в законном браке одного ребенка и "спланировала" следующего. Что и говорить, дурное дело - нехитрое. Маша невольно уклонилась от проворных пальцев сестры, но та цепко ухватила её за плечо.
- Ну же, миленькая, - зашептала она, - все ждут, чтоб ты его хорошенько поцеловала. Давай, не усложняй жизнь!
Мокрые губы Эдика припечатались к Машиным губам, которые были крепко-накрепко сомкнуты, чтобы не пустить внутрь его лопатообразный язык.
Присутствующие и в самом деле чего-то ждали. Маша вдруг почувствовала себя актрисой, которая участвует в ответственном спектакле на соискание звания народной артистки, и вся её дальнейшая карьера зависит от того, как она сыграет эту ключевую сцену.
Сбросив накидку прямо на пол, Маша тряхнула головой, рассыпая по плечам и спине целый каскад русых волос.
"Что ж, - отчаявшись подумала она, - пусть публика получит то, чего с таким нетерпением ждет!" И взасос поцеловала новоиспеченного супруга. Публика дружно разразилась овацией.
- Браво! Бис! - закричали все.
С горькой усмешкой Маша представила себе, что в отместку за все эти поганые овации хорошо бы сейчас сбросить с себя одеяние невесты, сорвать его лоскут за лоскутом, обнажиться догола, оставив на себе разве что белый кружевной пояс, белые чулочки и белые остроносые туфельки. Что потом?.. Потом встать на четвереньки, по-русски говоря "раком", задрать повыше зад и смачно... выпустить на собравшихся стаю утробных голубиц! Эдика, естественно, подобные изыски только больше разожгут, и - последует несусветная инициация - прямо под ритуальным покрывалом, а гости начнут ободрительно прихлопывать в ладоши в такт тазобедренным усилиям Эдика, святотатственным манером проникающим в её тело. Просто-таки очаровательная картина: румяная, словно домашняя колбаса, Эдикова затычка, роняющая капли сока... Мечты, мечты!
Держа Эдика под руку, Маша начала движение в обратном направлении. Теперь все происходило до крайности медленно. Ее волосы находились в беспорядке. Крошечная дочурка Кати несла за ней длинный шлейф платья. Девочке помогал какой-то безымянный ребенок со стороны Светловых в пурпурном вельветовом балахончике. Маша услышала треск надрываемой материи, когда мальчик злокозненно наступил на шлейф. Впрочем, это уже не имело никакого значения. Больше этого платья Маше не надевать.
Итак, каковы же результаты произошедшего? Во-первых, как уже было сказано, папа невесты заполучил пожизненный шахер-махер, а славянофильствующая родительница, то бишь мама, облегченно вздохнула, выполнив свое жизненное предназначение, а именно, успешно сбыла с рук двух дочерей, выдав их за безусловно состоятельных мужчин, хотя бы и евреев. В общем, семейство Семеновых преспокойно игнорировало всякую чепуху вроде баптистско-евангелической бодяги, а также предало забвению темное прошлое с материнской стороны, когда в старорежимные времена её далекие предки основательно мочили кагал мужниных предков, ещё не носящих гордой фамилии Светловых. Стоит ли говорить о том, что Семеновым не было абсолютно никакого дела, желает ли их младшенькая дочурка Машенька выходить замуж за этого или какого другого претендента.
В общем, в положенный момент грянул зубодробительный Мендельсон, а затем и опиумно-гашишный вальс "На сопках Маньчжурии" - специально для молодоженов. Уже будучи супругами, Эдик и Маша пустились в свой первый танец. Эдик крепко прижал Машу к себе и, шумно дыша прямо в ухо, доверительно сообщил:
- Уж я тебя сегодня оттрахаю до полусмерти!
Одобрительно покачивая головами, гости смотрели, как молодожены изображали нечто, отдаленно напоминающее вальс На мамочке сверкали фамильные дворянские бриллианты, чудом сохраненные в славные времена Ленина-Сталина-Брежнева, как и глубочайшая тайна самого мамочкиного благородного происхождения Папа импозантно посасывал сигару. Приторно-сердечное выражение на лице свекрови и развратная физиономия свекра. Да ещё все эти друзья, лучшие люди подавляющего национального меньшинства, празднующие событие, которое было для Маши все равно что дурной сон. Даже напарник папы по теннису был тут как тут - статный русак-государственник, тот самый, который недавно пострадал в известных смутных событиях, немножко переусердствовав в общенациональном вопросе. Его пригласили, чтобы продемонстрировать демократизм, которым Светловы славились ещё со времен "оттепели". И чтобы уж окончательно прославить в подобном духе идеи демократии, была приглашена также домработница, полуграмотная, но преданная баба Маня, которую усадили на всеобщее обозрение на почетном месте...
И вот посреди этого чудненького семейного торжества-пиршества кружилась в темпе вальса Маша Семенова, обладательница дипломов многочисленных литературных и филологических олимпиад, едва закончившая школу и подавшая документы на журфак, мечтая о карьере журналистки. Причем кружилась она не с кем-нибудь, а со своим законным супругом - с человеком, который намеревался её сегодня не просто трахнуть, а поиметь до полусмерти.
III
Два дня спустя Эдик и Маша отправились в мать городов Киев, где, можно сказать, и начался их медовый месяц - обстоятельное турне по местам и местечкам пока ещё братской малоросской республики с конечной остановкой в населенной многочисленными родственниками Одессе-маме - перед тем как возвратиться в Москву-матушку.
В то первое киевское утро, невольно поглядывая из окна интуристовского гостиничного номера в направлении горделиво прорисовывающегося на горизонте гинекологического центра, Маша размышляла о запланированной Эдиком экскурсии к Бабьему Яру. Эдик вознамерился осмотреть не только страшный яр, но и посетить мемориальную экспозицию архивных фотоматериалов - как трофейных, так и сделанных в период эксгумации массового захоронения. Он желал, чтобы Маша непременно сопровождала его в этой "экскурсии".
Жуя пирожные и запивая их "пепси", Маша размышляла о том, действительно ли упомянутые ужасы имели место, и удивлялась, что вообще согласилась составить Эдику компанию. К тому же ей было досадно, что она не нашла в себе сил хотя бы отказать ему, ведь другого такого случая, увы, больше не представится.
Эдик, то есть тот самый мужчина, с которым Маша теперь делила постель, пока что, судя по всему, так и не поимел её до полусмерти. Маша пришла к такому заключению на том простом основании, что ещё не потеряла способности спокойно и трезво размышлять.
Вообще-то, когда Эдик хрестоматийно насаживал её на себя, она действительно испытала некоторый кратковременный дискомфорт. Что-то наподобие гинекологической манипуляции, когда двумя неделями раньше докторша в районной женской консультации устанавливала Маше допотопную контрацептивную диафрагму. Не обращая внимания на её крики (сама того хотела!) и без колебаний докторша принялась орудовать своими гинекологическими железяками, а именно, специальным зеркальцем для обследования девственниц, поскольку дело об аборте в медицинской карточке у Маши зафиксировано, естественно, не было... Эдик тоже игнорировал её крики, шумно дышал, сопел, после чего вдруг издал странного свойства всхлип и разрядился в Машу, выплеснув общих нерожденных детей в надежную, как отечественная противотанковая надолба, импортную резиновую преграду.
- Тебе было хорошо, любимая? - спрашивал он Машу после каждого мимолетного раза, коих было всего шесть.
Шесть раз Эдик впрыскивал в её плоть свою жидкость, не подозревая, бедняга, о противотанковом заграждении.
- Что значит "хорошо", Эдик? - переспрашивала она, зябко пожимая плечами.
Откуда ей было знать, что такое хорошо - как, впрочем, и что такое плохо - если единственное серьезное сексуальное впечатление имело место почти год назад, ещё в школе.
- А что у тебя было с тем гаденышем? - насупившись, поинтересовался Эдик.
- Сам ты гаденыш, - обиделась Маша.
- Ну ладно, - смирился Эдик, - с тем, как его...
- Вообще-то у нас с ним были идеологические разногласия. Я хотела на него положительно повлиять, переубедить. Ведь он просто обчитался Бакуниным... В первый же день мы с ним побежали к Белому дому. Он очень хотел посмотреть, как гэкачеписты будут его штурмовать. А я сразу догадалась, что ничего такого не предвидится... Мы с ним много спорили, и нам было интересно вместе. А потом мы пошли к нему домой...
- Зачем? - буркнул Эдик.
- Как зачем? Перекусить, согреться, выпить вина... А кроме того, в тот вечер передавали мое любимое "Лебединое озеро"...
- Да нет же! - снова перебил Эдик. - Зачем тебе понадобилось переубеждать этого гаденыша? Или тебе просто хотелось, чтобы он тебя трахнул?
На том доверительная беседа молодоженов закончилась. Маша так никогда и не рассказала Эдику, как она сочувствовала и жалела "гаденыша", задолбанного школьными порядками и родителями - застрельщиками перестройки с кафедры марксизма-ленинизма МГУ, которые с самыми лучшими намерениями пытались внушить сыну азы "нового мышления". А мальчик почитывал не только Бакунина, но и ещё кой-кого. Был он на год старше Маши и провалился со своим Бакуниным в институт. Напившись дешевого вина у него дома, они упали на диван в его захламленной программной литературой комнате, и он чрезвычайно нежно овладел Машей под оргастическое потрескивание автоматных очередей, начавших раздаваться со стороны Садового кольца, которое находилось в прямой видимости из его окна. Стало быть, дело происходило вовсе не в лифте, как это предполагал папа. Хотя драные кожаные штаны тут несомненно фигурировали. Потом они вскочили и побежали на улицу наблюдать за тем, как развиваются события. На стене дома уже кто-то успел вывести пульверизатором "По Кремлю - без промаха!" и "Коммуняк - на фонари! "... А через два месяца мальчик загремел в армию, откуда через некоторое время сбежал воевать в Приднестровье, где и сложил свою голову, сраженный пулей румынского стрелка. Ну а школьница Маша при помощи папы и киевского вивисектора убила тем временем их общего ребенка.
* * *
Эдик вывалился из ванной комнаты, где только что принимал душ, и вокруг бедер у него было обернуто красное махровое полотенце. Его плечи и грудь покрывали черные курчавые волосы, влажная веснушчатая кожа лоснилась, а лицо было сплошь усеяно ярко-красными прыщами. Рассматривая своего мужа, Маша пришла к вполне объективному выводу, что если бы у него имелось хотя бы какое-то подобие подбородка, а нос был немного покороче, то он, возможно, был бы не так уж и плох. Да ещё эта буйная волосяная растительность-Эдик плотоядно потер ладонь о ладонь и, усевшись около чемодана с деликатесами, немедленно приступил к завтраку. Маша устроилась рядом, поджав под себя ноги, в шелковой ночной рубашке розового цвета. Всякий раз, когда она тянулась, чтобы выудить из огромной коробки шоколадную конфету, её левая грудь слегка показывалась на свет божий и обнажался матово-темный сосок.
- Полегче с конфетами, не то тебя разнесет, - предупредил Эдик. - Ты ещё не одета! - проворчал он немного погодя. - Я хочу успеть к Бабьему Яру, пока ещё нет такой жары...
Маша пристально посмотрела на него, ещё раз попытавшись понять, почему к тому же Бабьему Яру она относится куда серьезнее, чем её еврейский муженек. Ах, если бы только Эдик мог понять, что на Бабий Яр невозможно смотреть иначе, как на величайший позор всех времен и народов! Соглядатайство с национально-мазохистскими и прочими оттенками неуместно и дико, особенно когда речь идет о вопиющей подлости рода человеческого как такового. Если бы только Эдик мог понять, что созерцание подобного должно возбуждать у человека не столько праведный гнев, сколько жгучий, непереносимый стыд... Если бы он это понял, она была бы век ему верна! Но увы, увы...
- Я собираюсь принять ванну, - сказала Маша, потягиваясь.
В этот момент Эдик уставился на Машу таким тупо-целеустремленным взглядом, что у неё не осталось никаких сомнений в его пробуждающихся намерениях.
Она поспешила запахнуть грудь, чтобы не дать ему лишнего повода, однако слишком поздно - он уже завелся. Он ухватил Машу за руку и завалил на постель. Пробормотав что-то нечленораздельное, он принялся гладить её груди и ловить губами один из сосков, а Машину руку употребил на то, чтобы по мере сил стимулировать свой неспешно набухающий отросточек. Маша не сопротивлялась по той простой причине, что сопротивление отняло бы у неё гораздо больше сил, чем если бы отдаться по-быстрому. Решив действовать оперативно и энергично, она покрепче сжала пальцы и ощутила его горячую пульсацию. "Его" или "он" - именно так Эдик имел обыкновение с незамысловатой иносказательностью именовать свой член, который по этой причине Маша мысленно окрестила "третьим лицом".
- Полегче! - приказал он. - Не то я слишком быстро кончу!
Однако она не сбавила темпа, уже успев сообразить, что то, что для него означает "кончить", для нее, для Маши, означает "начать".
Когда же "третье лицо" уже проникло в Машу, та вдруг вспомнила, что забыла вставить предохранительную диафрагму.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53


А-П

П-Я