– Слыхал? – ткнул в бок Серьгу Митяй Кожемяка. – И кони у них там есть, и дорога у них одна – к Решетникову. А там в избу заволочем, нож к горлу и выдвигай условия.
Ладейко посмотрел на него ошарашенным взглядом и честно признался:
– Знаешь, Митька, когда ты мне морду бил, я тебя меньше боялся.
– Только не горячитесь! – умоляюще сложил руки Сашко, но тут с ними поравнялся приотставший Туча и дружкам пришлось замолчать.
Зато Анжела, хитро обернувшись назад, с усмешкой шепнула Анне:
– А этот мордатенький-то горяч! Уже на нож тебя собрался брать. Не иначе тут какая-то любовная история.
Анна сделала комичную гримаску, только с Анжелой она и позволяла себе быть немножко девочкой – беззаботной и глуповатенькой. Никто другой из окружения княгини не действовал на нее так, как фаворитка, наверное потому, что они были очень близки по духу друг другу, с той лишь разницей, что Демцова, по ее словам, родилась где-то на самом дне и завоевывала себе место под солнцем, продираясь к благополучию когтями и зубами. Если б вокруг ее братца не было столько жадных до славы, богатств и почестей мужчин, Анна, пожалуй, рекомендовала бы Анжелу на пост министра иностранных дел. Так здорово той удавалось разведывать, вынюхивать и строить козни, разжигая страсти, чтобы в конце концов достигнуть примирения. Она любой пустяк могла раздуть до целой драмы, а драму опустить до размеров пустяка, игры, забавы, маленького развлечения. Анжеле очень бы пошло объявлять войны, низлагать правительства, свергать монархов. Если б не мужчины. Мужчины готовы устроить меж собой грызню по любому поводу, но стоит им увидеть женщину у власти, как они тут же объединяются. Да так дружно и единодушно, словно в юности давали клятву на крови – не допускать до власти бабских юбок. А потому, смиряя сердце, приходилось довольствоваться властью тайной. Так Анжела, к примеру, в дни безделья глумилась над любовниками, по ветру пуская их состояния, отнюдь не из корыстного расчета, а исключительно как месть мужскому высокомерию. За Луговской же следило слишком много глаз, и слишком хорошо было известно ее властолюбие, чтобы она могла позволить себе нечто большее, чем совет брату, и потому рассказы циничной Анжелы были ей отдушиной, за это и любила фаворитку.
Стрельнув глазами в гайдука, княгиня улыбнулась:
– Со всеми этими страстями мы упустили из виду, что Серебрянском сейчас правит не только многомудрый дипломатичный Гаврила Спиридонович, но и две прелестницы с высоким титулом гроссмейстерш Ведьминого Круга.
– Ха! Ты им льстишь! В семнадцать лет закручивать интриги и злоумышлять на коронованных персон? Это две милые деревенские дурнушки, которые от безысходности балуются ведьмовством.
– А кто в пятнадцать лет стал баронессой фон Кти?
Демцова фыркнула:
– Ну ты сравнила! Мой Альфред зарубил этого несчастного фона от непреодолимой страсти ко мне, юной и прекрасной. При этом он так трубил о своей любви, что лоси выбегали из лесу.
– Не забывай, что мы северяне, у нас другой темперамент, – подергала Анжелу за пальчик княгиня. Уж больно страстно ее подруга стала пожирать глазами юного бунтаря.
Митяй это замечал и пыхтел, одной силой воли не давая ушам покраснеть, а уж когда эта фря в ярко-алом шелковом платье танцующей походкой ринулась на него, как кошка на мыша, едва не спрятался за Тучу.
– Ой, что-то мне не нравится ее взгляд, – занервничал Сашко, а Ладейко захотелось провалиться сквозь землю. Он даже отвесил затрещину Митяю, прошипев сквозь зубы:
– Доигрался, боров, щас она нас тут порешит!
– Может, не догадалась, – приостановился Кожемяка.
– Как же, жди! – взвизгнул Сашко. – Когда вот так вот на тебя таращатся исподлобья?
– Да она маленькая, – потер шею Кожемяка. – Как же она нас всех-то порешит? – и охнул оттого, что Демцова, не сбавляя шагу, ударилась о его грудь своей грудью и, запустив свои маленькие, но острые коготки ему под кафтан, не то чмокнула, не то лизнула куда-то в шею, отчего по спине Кожемяки побежали мурашки ужаса.
– Я не только мала ростом, но еще хрупка и ранима, – подняла она лицо, доверчиво заглядывая ему в глаза.
У Митяя голова пошла кругом, он так и не понял, что его так потрясло: то ли огромные слезы в черных глазах, то ли безграничная надежда найти в нем свою опору, – но ноги стали как холодец. Все очарование испортил Скорохват, тявкнув из-за спины:
– У него другая есть.
– Ага, Маришка Лапоткова, – поддержал Ладейко.
– Ах! – вскрикнула раненой птицей Анжела, закрывая лицо ладонью, сорвалась с места и снова умчалась к своей хозяйке.
– Ну и на фиг вы это сказали? – первым пришел в себя Митяй, а Туча приобнял парней, причем всех троих дружков за раз, и еще на троих внимательно посмотрел:
– Значит, так, братцы гайдуки, чтоб с этой минуты были при мне неотлучно. Отойдете больше чем на два шага – головы как курям пооткручиваю, они все равно вам без надобности, там все равно одна каша. А бед можете натворить о-го-го, все поняли?
Два раза ему повторять не пришлось, то ли дурневские дураками не были, то ли у конюшего было такое убедительное лицо.
Анжела веселилась вовсю:
– Какой милый!
– Значит, все-таки любовная история? – Луговская погрозила пальчиком своей фаворитке, но тут же удовлетворенно зажмурила глаза. – Мир везде одинаков. Выходит, и тут правят все-таки женщины. – Она по-новому взглянула на госпожу Костричную и едва не заурчала, как случается у домашних кошек на сметану. Теперь-то ей и самой было удивительно, как она сразу не угадала в Дорофее одну из сестер. Вот же она – волос пшеничный, характер подвижный, склонный к озорству, семнадцать лет, рост… Она спрятала руки за спиной, жалея, что не наделена от природы когтями, которые иногда можно точить, – наверное, огромное удовольствие, вон как кошки млеют.
Впереди заскрипело – это Гаврила Спиридонович открыл потайную дверь, пахнуло сквозняком с запахом лошадиного пота и навоза. Анжела скривилась:
– Фи!
И Луговская не удержалась, чтобы не потрепать ее за щечку:
– Что ты, дорогуша, так пахнет свобода.
Силы у меня кончились раньше, чем болото. Когда я споткнулась уже, наверное, десятый раз, не заметив в полудреме кочку с украшением в виде зеленой квакши, Илиодор потребовал привал:
– Все, господа, моя невеста спит. Давайте же не будем доводить ее до отчаяния, ведь вы понимаете, о чем я говорю, – он заговорщицки подмигнул старикам, – гроссмейстерше Ведьминого Круга проще утонуть в болоте, чем признаться, что она хочет есть, пить и просто поваляться на траве.
– Да, господа, она же еще совсем ребенок, – засуетился Архиносквен, – вот сухая земля, давайте задержимся.
– А почему бы нам просто не перенестись к этой вашей Лысой горе? – задал кто-то дельный вопрос.
– Господа, – всплеснул руками Илиодор, – вы думаете, эта семнадцатилетняя… мм… фея, которая грудью стоит за… э-э… вековые традиции своего Круга, снизойдет до портала МАГОВ? – Он снова сделал ехидное многозначительное лицо, получив в ответ двенадцать таких же мерзеньких усмешек, и удовлетворенно заключил: – Ну, мы понимаем, что она скорей всего оседлает свое помело и на нем благополучно ускользнет.
«Вот старичье, – подумала я, засыпая, – он же их за нос водит». Шевельнулась вялая мысль, что Илиодор подозрительно восторженно относится ко всякому чуду, совершенному пришлыми колдунами. Прошлепает ли кто-то по воде, не желая петлять тропой, зажжет ли огонек, чтобы лучше было видно, он тут же всплескивает руками и преувеличенно громко радуется: «О! Да это же настоящее чудо! И сколько ж праны вы потратили на светлячка?» Совсем как вор, который решил ограбить загулявшего в кабаке дурачину и ревниво следит, чтобы тот не переплатил кабатчику, и гонит прочь от него продажных девок.
Мне начали сниться Ведьмин Лог и управляющая Лушка, одетая в великокняжеские одеяния, неспешно прогуливающаяся по скотному двору и дающая при этом поучения:
– Скотину надобно держать в чистоте. Встанешь утром – накорми, обиходь, проверь, не болен ли кто, не поранился ли. Зайдешь к поросям – посмотри: не заедают ли слабенького, если слабеньких много – проверь почему, может, болеют. В первую очередь думай о скотине, а как накормишь, так и сама ступай поешь.
Сухо щелкнули перед носом пальцы Архиносквена, я распахнула глаза и поняла, что сна ни в одном глазу.
– Поешь, – с улыбкой протягивал мне запеченную куриную ножку Илиодор.
Я с подозрением потянула носом, с виду эта нога выглядела как родная сестра той самой, за которую я унижалась. Илиодор, видимо, прочел мои мысли по лицу, поскольку тут же возмутился:
– Не надо принимать меня за чудовище, думаешь, я буду кормить тебя трехдневной кислятиной? Это мне еще мама в дорогу собрала. Кушай, вкусная.
– Ненавижу тебя, – заявила я, вырывая из его рук еду, и только на втором куске поняла, что все двенадцать старичков, златоградец и Пантерий смотрят на меня с умилением. Кусок встал поперек горла, я стиснула зубы, надеясь, что сейчас не опозорюсь, раскашлявшись, и попробовала незаметно стукнуть себя по спине два раза.
– Был у меня похожий забавный случай, – встрепенулся Пантерий, потом спохватился, глядя на меня испуганно, и с криком: – Щас я тебе морсу принесу! – унесся прочь.
– Спелись, – осуждающе посмотрела я ему вслед и попыталась вспомнить: – Слушайте, господин подлый чернокнижник, пока я дремала, я говорила что-нибудь во сне?
– Не знаю, – он почесал в затылке, – в животе у тебя урчало, а так все молча.
– Тьфу на тебя! – огрызнулась я и, чувствуя, что не могу вот так вот, как животное, сидеть в тишине и грызть курицу, потребовала: – Ну начинай оправдываться.
Все маги с интересом посмотрели на Илиодора, а я, облегченно переведя дух, сгрызла еще кусочек, делая заговор на правду и усмехаясь, дескать, сейчас посмотрим, как ты мне врать станешь, но тут же нахмурилась – как неприятно все-таки есть, когда на тебя все таращатся. Каково же королям и императорам ежедневно терпеть эту муку? Следить, чтобы соусом кафтан не заляпался, чтобы крошки на губах не висли, брр.
Илиодор, застигнутый врасплох моим требованием, сделал жабье личико и теперь моргал, не в силах придумать очередную враку. Или у него их было столько, что они теперь теснились в его воображении, борясь друг с другом за право быть рассказанной?
– Поменьше фантазий, поближе к жизни, – поощрила его я.
– А, ну это просто, – сразу обрадовался Илиодор, привстал, шагнул порывисто ко мне.
Потом смутился, спрятав глаза, и, видимо, решил, что лучше будет, если он припадет на одно колено, нежно держа меня за руку. Все было бы хорошо, если бы это была не та рука, в которой я нервно стискивала исходящую соком курицу.
– Понимаешь, – начал он проникновенно, – стыдно говорить, но я рос робким, даже запуганным ребенком. Нет, в воображении своем я был великим из великих, разил драконов и красавиц добивался. Беда, что это было лишь в моем воображении. Мы, чернокнижники, и так таимся от людей, а я был ну сущим… кротом, боящимся высунуть наружу нос. Я так опасался насмешек вульгарных девиц, что даже умолял матушку отправить меня в монастырь.
– В женский? – спросила яг видя, как моя курочка ну просто исходит слезами. Я попыталась подтянуть руку поближе, но он так вцепился и глянул на меня с таким осуждением, что смутил бы даже камень.
– Когда я тебя увидел, я захотел потрясти твое воображение, свершить нечто такое… Перевернуть весь мир! Но я ошибся, разве моя страсть не оправдание мне? Я насовершал ошибок, но неужто ты меня осудишь за любовь?
Я всхлипнула и, догадавшись, взялась за курицу левой рукой, вгрызшись в нее, шмыгнула носом:
– Хорошо сказал, мерзавец, давай еще. И не забудь, что первый раз ты видел не меня, а Ланку, или ты влюбился, когда меня тебе кошкой продавали? Лично меня как девушку это настораживает.
Он отряхнул колени, поднимаясь, ища, обо что бы вытереть руки, потом понял, что кафтан его можно смело выбросить, и потому воспользовался полою.
– Ладно, мне нет оправдания, – решительно начал он во второй раз, – семья моя всегда славилась изощренными придумками, рождая от поколения к поколению все более коварных и жестокосердных чародеев.
– О! – обрадовалась я. – Необычное начало. – Отбросила обглоданную косточку и тоже вытерла руки о его кафтан, все равно он уже начал его марать, дак какая разница.
– Я с детства бредил властью, – начал он загробным голосом, с неудовольствием осматривая свой кафтан, – истории о страшных чародеях, державших в страхе целые народы, мне бередили душу.
– У-у! – восхитилась я, старички пододвинулись ближе.
Архиносквен дал мне пряник, а из-за спины высунулась рука Пантерия. Я вполне могла ожидать в глиняной кружке болотную водицу с прошлогодней клюквой, но нет, нормальный морс, даже медком попахивает.
И вот, узнав о книге Всетворца,
А это – архимаги знают – древний артефакт,
Любая запись в нем способна изменить лик мироздания,
Я этою идеей загорелся.
Но как узнать об этой книге, кто ее хранит?
Конклав распался, колдуны сбежали,
Таятся под личиною простых людей,
Хранят до времени секрет заветной книги.
Под впечатлением я слишком громко хрупнула пряником, и на меня зашикали, как на крикуна в балагане. Илиодор благодарно поклонился и, присев ко мне, излил метания своей демонической души:
Вот я подумал, чтоб Конклав собрать,
Обрушить надобно на Северск потрясение,
Пусть будет бунт, война, чума – неважно,
Пусть мертвые восстанут
Иль ведьмы очутятся в заточенье.
Из тысячи ужаснейших причин
Какая-нибудь да заставит их собраться.
Тут главное – момент не упустить
И вырвать тайну беззащитных старцев.
Старцы захохотали, а я, наоборот, поежилась, они-то не видят, как лихорадочно блестят у него глаза.
– Зря вы, дядя Архиносквен, смеетесь! – втянула я голову в плечи, спешно запивая волнение морсом. – Он, по-моему, не шутит.
– Конечно, шутит, – успокоил меня Архиносквен, – книга Всетворца, даже если бы она имелась в нашем распоряжении, была бы для него абсолютно бесполезной вещью.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61