– Вы, хозяин, зря покойниц с утра поминаете. Присосется, упырище, и житья от нее не будет.
– Да я… ничего, просто к слову пришлось. – Илиодор привычно макнул пальцы в плошку с мылом и неожиданно задумался, зачем он это сделал? Мыться с похмелья совершенно не хотелось, но Пантерий всем видом дал понять, что не даст поганить чистое полотенце, и буркнул:
– Когда просто к слову, тогда с карманами, полными золота, домой не возвращаются.
– Какое золото?! – уставился на мальчугана Илиодор, проследил за его выразительным взглядом и не поверил собственным глазам.
Суконная куртка, грязная до каменного состояния, валялась в углу, завязанная в мертвые узлы, однако таким манером, что было сразу видно – кто-то пьяный пытался на скорую руку соорудить из нее подобие походного мешка. Хотя и без особого успеха, поскольку брошенная на пол куртка бесстыдно рассыпала все свое содержимое. Странные монеты червонного золота с гербами неведомых стран, словно змеиные языки, торчали изо всех дыр. Они были грязныи вонялитиной, словно их выкапывали прямо из болотной жижи.
– Зря вы, хозяин, ее обокрали. Теперь житья не даст, так и будет всю дорогу хвостом волочиться.
– Бася? – снова тупо переспросил Илиодор.
Я поскребла когтями по столу, поскольку меня эти разговоры уже начинали нервировать.
Это был бабушкин запасной план.
– Если застукает тебя, ты – Бася. Пришла за золотом, – наставляла бабуля.
И тут же, как ножом по сердцу, из своего угла подала голос противная сестрица:
– Бася! Да ты – ведьма?!
Я закрыла глаза, быстро сосчитав до тысячи, но все равно не успокоилась. Мне и в голову не могло прийти, что эта нечисть, этот банник, Митрыч, который жил не одну сотню лет на Лисьем хуторе, оказывая ведьмам различные услуги, – такой пустобрех! И считала, что, вырвавшись из рук златоградца, снова могу ходить с гордо поднятой головой. Однако стоило Ланке сунуть нос на Лисий хутор, как по ее зубастой улыбке я поняла, что моя жизнь кончена.
– Бася! – радостно раскинула она руки, удивительно точно копируя златоградца.
Вот поэтому я и терзала стол когтями, намекая, что пора бы черту и о деле поговорить. А дело было такое, что бабка назначила нам с сестрой по телохранителю. Ланке достался боярин, а мне – Илиодор.
– И чтоб в одиночку даже до ветра не ходили, – сурово пристукивала она сухим пальцем по столу. – Кончились хиханьки, чую, пока эта змея подколодная всех не перебьет – не успокоится.
– Как же мы ее ловить-то будем, если ты нас так пугаешь, бабушка?
– Резво будете ловить, – отрезала бабуля, – вон вам, целого чиновника Разбойного приказа даю, – и она с сомнением посмотрела на осоловевшего Мытного, – хотя с ведьмами у него не очень получается. Ну да, может, волколаков сыщет. Там же целый медведь.
– Да, – умно покивала головой Ланка, – медведь – это не иголка.
Я побегала по двору, сжимая руки в кулаки, но так и не нашла причины, по которой не должна ехать с Илиодором. Сколько я ни фантазировала, столько мне казалось, что бабка меня враз раскусит. А раскусив, сотрет златоградца в порошок и свиньям скормит за растление любимых внучек. «Значит, не буду думать о нем вовсе, – решилась я наконец, настраивая себя на деловой лад, – в конце концов, что важнее: Фроська, которая моей смерти хочет, или какой-то там златоградец? – И, чувствуя как ноги становятся мягкими, я взвыла: – У-у, губосос!»
– …а еще вы с Адрианом Якимовичем об заклад побились, что изловите банду Фроськи Подаренковой раньше него.
– Я?! – сделал удивленное лицо златоградец, до этого придирчиво выбиравший, какую из двух абсолютно похожих друг на дружку батистовых рубашек ему на себя натянуть. – А велик заклад?
– А десять тысяч кладней,– важно заявил Пантерий закашлявшемуся Илиодору, сгреб все золото, что лежало в углу, и, сунув в руки тощий кошелек, осуждающе покачал головой: – Азартный вы человек, хозяин, что кушать-то в дороге станем? Это ж вы все до последней медяшки втюхали в свое пари.
Илиодор неверяще сунул нос в кошель, хищно блестевший голодной шелковой изнанкой: в нем не было даже соринок.
– От, – важно поднял палец черт и тут же спрятал руку за спину, тихо недобрым словом помянув нашу бабулю, от которой и он начал перенимать вредные привычки.
Илиодор так и смотрел завороженно на груду уплывающего мимо рук богатства вплоть до того момента, пока Ким Емельянович не захлопнул перед его носом тяжелую дверцу сейфа. Этот сейф был специально сработан и заклят от воров еще в ту пору, когда существовала Академия Магов, а потому стоил существенно дороже того золота, что мог в себя поместить.
– Ну-с, господа, – пожал он руки обоим спорщикам, – удачи.
Вид у златоградца был такой, словно он только что схоронил родственника. А я подумала: «Вот мерзкий тип. Так убивается из-за денег. Ведь накануне он гораздо больше потерял – меня». И, словно услышав мои мысли, Илиодор спросил у Митрухи, который, как он полагал, знает все местные байки, легенды и сплетни:
– А скажи-ка, малой, не могло ли такого случиться, что ваша Бася была ведьмой?
Я снова зажмурилась, быстро считая, безошибочно угадав в гомоне толпы мерзенький смешок сестрицы:
– Бася! Да ты – ведьма?!
– У-у! – застонала я отчаянно, а оба моих спутника покосились на меня.
– Чего-то сегодня Муська не в духе. Слушай, а как же это чудище, которое ее схватило?
– Не знаю, – пожал плечами Митруха, – домой она ничего не приносила. Может, прикопала где. Кошки ведь они запасливые. Не хуже собак.
Илиодор скептически улыбнулся, поощрительно потрепав Пантерия по шевелюре, но тут к нему как раз подвели коня по кличке Бес, выданного щедрой рукой Мытного во временное пользование златоградцу. Илиодор лишь глянул в его мутные, налитые кровью глаза, так с первого взгляда и понял, что дружбы между ними не получится. Бес относился к той породе коней, которые родились в княжеской конюшне и, с рождения питаясь отборным овсом под присмотром десятка влюбленных в них конюхов, грезят заливными лугами, свободой и целыми табунами кобылиц. Считая, что единственным препятствием на пути к их счастью являются назойливые людишки.
– Оно меня съест, – уверенно заявил златоградец.
– Да ну, он травоядный, – неуверенно пробормотал Пантерий, пятясь к своей лошачке.
Помесь ослицы и коня звали Мышкой за серый цвет. У нее были огромные глаза, в которых плескалась романтическая грусть.
– Ну что, кошка! – довольно осклабился черт. – Поедешь на Мышке?
Лошачка с укоризной посмотрела на него, дескать, и ты туда же. Но черт наш был твердошкурый и чужих укоров не понимал, взлез в седло и радостно воззрился на народ, словно это он тут боярин Мытный и всеми командует.
Илиодор, уезжая, все оглядывался назад с тоской, словно оставил в Малгороде любимую и не чаял уж ее найти.
– Кого искать-то хоть, Митруха? – со слезой в голосе вопрошал он в который раз, и обстоятельный черт ему втолковывал о том, как тремя неизвестными был обижен местный предстоятель. Выслушивая подробное описание преступной четверки, состоящей из «ведьмы – одна штука, оборотни – три штуки», он грустнел и ник головой, явно не веря в свои силы.
К обеду войска добрались до развилки. Широкий тракт, словно серая лента, петлял среди взгорков, маня путников пуститься либо на север – в Серебрянск, либо на юг, через многие княжества – на родину Илиодора, в Златоград. Десяток дорог и тропок поскромнее никуда не манили, но и они с надеждой ждали своего путника, все как одна стекаясь к крыльцу роскошного, сложенного из красного кирпича трактира.
– А не пора ли нам промочить горло? – бодро вытянул шею, вглядываясь в вывеску, Мытный, а Бес, не спрашивая своего хозяина, развязным шагом направился к трактирной коновязи.
– Ну, вы это… – сделал рукой Адриан Якимович старшему сотнику, имея в виду, что войску не стоит задерживаться из-за такой мелочи, как потеря командира.
Обоз поплыл мимо. Носы стрельцов и егерей невольно, как флюгера на крыше в ветреный день, поворачивались в сторону манящего крыльца, а егерский каптенармус тяжело вздохнул, не в силах побороть чувства. Телохранители последовали за боярином.
– Пропал боярин. Этот черт Серьга так присосался, что живого не отдерешь, – вздохнул сотник Прокоп, а кухарь Петро мечтательно закатил глаза:
– От черта, если с ним по-умному, большую пользу можно поиметь.
– Ты уже поимел неразменный кладень, – накинулись на него друзья и тут же привлекли внимание улан.
– Вы чего бузите, братцы? – попридержав коня, присоединился к ним невесть откуда взявшийся рядом седоусый бывалый десятник.
– Да вот спорим, можно от черта пользу поиметь или нет? – Петро попытался расправить куртку, помявшуюся в том месте, где раздосадованный сотник хватал его за грудки.
– Ну вы даете! – восхитился улан, сверкнув по-кошачьи глазами. – Прям философы! – и тут же, понизив голос, доверительно сообщил: – Вот я слышал, начальник ваш набольший душу нечисти продал и через то огромную власть в Северске имеет. Его, – он опасливо стрельнул глазами, – сам Великий Князь побаиваться начал, говорят. Только та нечисть – беглянка из пекла. – Он заговорил так тихо, что пришлось к нему склоняться, бархатный голос обволакивал. – И вот за той-то беглянкой послали черта, которому ежели подсобить… – И он многозначительно повел глазами в сторону удаляющейся четверки.
– Дак он это че, против отца?! – задохнулся от догадки Петро и тут же схлопотал в ухо.
– Вот и думайте, бывает ли польза от чертей и нужна ли она вам, – самодовольно отвалил в сторону улан.
Бабуля сидела, ломая пальчиками булку, и кидала огромные куски птичкам. Птички – ворона и неясыть – угощение игнорировали, брезгливо отшвыривая лапами, при этом ночная хищница, словно не замечая, что на улице день, сурово разглядывала бабушку, а под конец не выдержала и спросила-таки:
– Ты уверена?
– Да! – тявкнула бабушка и запустила в нее куском, который ворона ловко перехватила, глухо щелкнув клювом.
– Хватит уже души друг дружке рвать. Решили – делаем. Да и поздно уж поворачивать, пошел слух…
Все трое посмотрели на Илиодора, который пытался привязать к коновязи хищно скалящегося Беса.
– Не похож он на колдуна, – с неудовольствием сказала бабушка.
– Похож, не похож… – каркнула Августа. – А только к вечеру Фроська точно будет знать, что внучки твои наняли убивца, я так и сказала – зверюга, ведьм напополам рвет! Возьмет за одну ногу, за другую дернет – и все! Последний архимаг Конклава.
Конь попытался куснуть златоградца, и тот, поняв, что добром с ним не управится, сунул ему в морду кулаком, тут же получил сдачу, и они сцепились.
– Лют, – согласилась бабушка, глядя, как златоградца вытаскивают из поилки, и, хлопнув себя по коленям, решилась: – пойдет.
Ефросинья Подаренкова сидела в кабачке с игривым названием «Чарочка» и так злобно таращилась в окно, что было непонятно, как ее ненавидящий взгляд выдерживают прозрачные стекла. В отличие от постоялых дворов «Чарочка» не зазывала клиентов плюнуть на все и остановиться на ночь, а предлагала лишь свернуть и промочить горло. Даже двор у нее не был огорожен. А чтобы гость не волновался за оставленный на улице воз, все столики стояли около окон, так что приезжий купец или местный завсегдатай отлично видел, не воруют ли у него товар и не бежит ли благоверная с тяжелой скалкой в руке. А еще «Чарочка» стояла как раз напротив «Веселой ночки» – постоялого двора, куда свернули Мытный с колдуном.
На колдуна сейчас Фроська и смотрела.
– Не, какой-то он… – Медведь покрутил пальцем, подбирая словечко пообидней, но, пока шарил глазами по столу, забылся, схватил сушку и, с хрустом ее разжевав, с шумом втянул в себя полчашки медового чая. Волк сидел справа от него, понуро созерцая горку жареных карасей. От глаза вниз по щеке у него пролегла свежая рваная полоса – это Фроська пыталась выцарапать ему глаза за то, что не сумел свернуть шею одной из Лапотковых, когда была возможность. При всей своей звериной натуре Волк откровенно боялся своей хозяйки. Хрупкая на вид, словно фарфоровая, Фроська имела над ним странную власть, и он каждый раз цепенел, глядя в ее равнодушные синие глазки. Что-то было в ней такое, что заставляло матерого, битого жизнью волка поджимать хвост и, скуля, припадать к земле, даже если он был в человеческом обличье. Только Хорек улыбался во все свои мелкие острые зубы, жадно припав к окну.
– О! – подпрыгнул он, тыча по-звериному черным ногтем в стекло.
От Малгорода по дороге летела на невысокой резвой лошадке девица в штанах. Две косы, как летучие змеи, полоскались по воздуху. Она лихо остановила свою кобылку возле самого колдуна, и тот удивленно раскинул руки, словно знал наездницу.
– Да это ж Лапоткова! – ткнул сушкой в окно Медведь, и серебряная ложечка в кулаке Фроськи приняла вид подковы. Увидев, что натворила, ведьма опомнилась и сунула ложку Медведю – разгибать попорченный столовый прибор, а сама начала нервно тыкать ножичком в стол.
– Что от шептуна-то слышно? – бросила она взгляд на Волка.
– То и слышно, – буркнул он, – что продал Мытный папаню с потрохами, а ведьмы, вишь, ему черта да колдуна дали. Сейчас начнется веселье. Не устоять нам против Разбойного приказа, Фрося. – И он задумчиво потер шею.
Воспоминания о том, как люди Мытного-старшего при помощи удавки уговаривали его поработать на девицу Ефросинью, были до болотного сражения самым неприятным из пережитого. И Волк до сих пор гадал – правильно ли он поступил, согласившись? Фроська после его слов сделала губки куриной гузкой и, чеканя каждое слово, зло заявила:
– Разбойный приказ – это Яким Мытный, а не этот тупоголовый щенок. И глава приказа – за нас, и разбойники местные – за нас! А это, – она мотнула головой в сторону «Веселой ночки», – это тьфу! Просто прийти и добить, чтобы под ногами не мешались.
– Младшего трогать нельзя, – напомнил Медведь на всякий случай.
И Фроська опять подумала: почему он медведь, а не кабан? Такому в свинью оборачиваться хорошо. Лицо у Медведя было круглое, мясистое, вечно красное, загривок зарос салом, короткие волосы были мокры и стояли дыбом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61