.. Вторую, и она тоже повисла, как простая проволока...
- Зачем ты это? - попытался вмешаться Иванчик. - Что ты делаешь!
Андрей не обратил на Иванчика никакого внимания. Еще рывок - и оборвана третья струна. Потом он выхватил у молчавшей Риты смычок, поднял скрипку и провел смычком по единственной оставшейся струне. Он будто швырнул звук к ногам Риты. Андрей вначале не думал срывать струны, а хотел их только спустить с колков, кроме одной. Но так получилось... Он не владел уже собой.
- Танец на одной струне, - объявил Витя.
Андрей полным смычком и на полную силу начал играть ритмичный танец. Он посчитается за все, что с ним произошло в школе, потом здесь, в гостях у Риты!
Смычок прыгал, кувыркался. Андрей перебрасывал его за подставку, и опять за подставку, и опять обратно. А потом пальцами по корпусу скрипки, как по барабану, а потом опять смычком - и-а-а!.. И опять пальцами... Андрей оскорблял скрипку и себя. И пусть... И пусть... Вундергайгер! Ослиный мост!.. Но так он сейчас защищался и ничего другого придумать не мог. Он никогда ничего не мог придумать.
Ребята молчали. Только Витя Овчинников крикнул:
- Андрюшка гений!
Рита смотрела на Андрея. Она чувствовала себя виноватой во всем, что случилось теперь вот со скрипкой, с Андреем. Она знала, что умеет быть виноватой, но тоже ничего не могла с собой поделать. Никогда вовремя. И в особенности в ее отношениях с Андреем. Она их еще сама не понимала и не хотела заставить себя это сделать. Почему-то для этого требовались усилия, и это ее смущало.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
По коридору шел Всеволод Николаевич, директор. Он только что вернулся из консерватории, где обо всем окончательно договорился - помещение для распевки хора, орган, рояли, артистическая комната, раздевалки, буфет. Надо предусмотреть и проверить все до мелочей. Лучше всего попытаться это сделать самому, так спокойнее. Хотя бы в той степени, в которой вообще может быть спокойным директор школы.
Всеволод Николаевич подошел к двери кабинета, толкнул дверь заперто. Пожал плечами и отправился дальше.
Директор заглядывал в классы, показывал руками - не отвлекайтесь, репетируйте. Сейчас нет чинов и званий, все равны в своей ответственности перед завтрашним днем. В одном классе - фортепьянный ансамбль. В другом арфы. Бежали под пальцами струны, будто мелкие волны на ветру. В репетиционном зале собрался школьный хор. Тоже все были очень серьезными. Горел свет в нотной библиотеке. Там, известное дело, сидел Гусев. Директор решил в библиотеку не заглядывать - Гусева ему и без того хватает, - и он направился в учительскую. Только открыл дверь, как к нему подскочила диспетчер Верочка и начала обеспокоенно говорить:
- Звонил Савин-Ругоев. Приедет на концерт. Страшновато как!
- Вы перепутали, Верочка, Савин-Ругоев, очевидно, просто приедет в консерваторию по своим делам.
- Он спрашивал, когда начало концерта.
Из другого конца учительской прозвучал голос Ипполита Васильевича:
- Это я его позвал.
Старейший педагог школы сидел в своей среднего размера карете, и было непонятно, дремал он или о чем-то думал.
- Ипполит Васильевич, как вы могли... - опять обеспокоенно заговорила Верочка. - Пригласить знаменитого композитора так вот... К нам. - Верочка при этом взглянула на директора, ожидая поддержки, но директор молчал.
Ипполит Васильевич выглянул из кареты и качнул головой:
- Пускай послушает злодеев.
Голос у него был насмешливым. Насмешливыми были и его глаза под седыми низкими бровями. Брови были похожи на козырьки, опущенные в солнечный день над витринами.
- Юный господинчик показал мне свое сочинение. Полифонией увлекается. Имеет собственные мысли о Беле Бартоке.
В учительскую заглянула комендант Татьяна Ивановна:
- Всеволод Николаевич, я вас повсюду ищу. Ключ от кабинета у меня. Там сидит Ладя Брагин. Занимается.
- Где Кира Викторовна?
- Премьера у ее мужа.
- Ах да... Я забыл.
- Всеволод Николаевич, так его можно отпирать?
- Кого?
- Брагина.
- Еще один злодей, - сказал Ипполит Васильевич.
- Идемте. - И директор поспешил выйти из учительской.
По коридору директор шел быстро, но Татьяна Ивановна все же сумела его обогнать и первой оказалась перед дверью кабинета. Поворачивается ключ в замочной скважине. Татьяна Ивановна и директор входят в кабинет. В кабинете никого.
- Куда же он подевался? - Татьяна Ивановна растерянно смотрит по сторонам, а затем почему-то на потолок.
Директор тоже удивлен. Ладонью потер подбородок, сказал:
- "Картинная галерея" сошлась, надеюсь, Татьяна Ивановна?
- "Могилу Наполеона" я раскладывала.
- "Могила" - самый сейчас подходящий пасьянс.
В полуподвале, как раз под кабинетом директора, располагается склад музыкальных инструментов. Окна узкие, темноватые, почти у потолка. Сквозь все помещение тянутся длинные деревянные полки, на которых громоздятся ящики, коробки, футляры от инструментов. Два огнетушителя украшают собой толстый опорный столб, покрашенный, как и весь полуподвал, неопределенной серой краской.
В углу склада, будто египетская пирамида, возвышалась гора скрипок. Среди скрипок лежало много маленьких, которые не больше школьного пенала. На скрипках мелом было начерчено "списать" и поставлены номера. Подобная надпись и номер были на рояле, который стоял без крышки, без клавишей, струны завязаны в пучок. Вдоль стен выстроились большие медные трубы, которые надевают через плечо и которые способны заглушить оркестр, черные кларнеты, красные фаготы. Присел в углу контрабас: он сегодня много потрудился. Его даже пытались возить на стульях вместе с партитурами симфоний и клавирами.
Павлик Тареев смотрел на старые, покрытые пылью скрипки, и в глазах его были растерянность и недоумение.
- Их выбросили? - спросил Павлик у кладовщика.
Кладовщик, с худым обиженным лицом на длинной шее, плоскогрудый, невзрачного вида человек, разбирал скрипки.
- Больше не нужны.
- Как узнали, что больше не нужны?
- Утиль.
Кладовщик взял скрипку, повертел, а потом разломил надвое, как сгнившее яблоко, и швырнул обратно. Взметнулась пыль над пирамидой. Стук эхом отозвался в больших медных трубах. Покачнулись и снова застыли черные задумчивые кларнеты, сверху донизу застегнутые на металлические пуговицы-клапаны.
- Перепилили. Такие вы тут артисты.
Кладовщик взял ручку с обыкновенным пером, макнул в чернильницу и, склонившись над ведомостью, вычеркнул из нее номер уничтоженной скрипки.
- А тебе, собственно, что?
Павлик молчал, потрясенный.
- Зачем пришел?
- Струну получить.
- Можно. Пойдем. Струны в шкафу в коридоре.
Но Павлик не двинулся с места. Он все еще не отрывал взгляда от скрипок.
Кладовщик вышел в коридор, отпер шкаф, достал пакет со струнами, но Павлика в коридоре не было. Кладовщик вернулся к дверям склада, толкнул дверь - не поддается. Удивленно посмотрел и подналег плечом. Ни с места. Тогда начал стучать кулаками.
- Открой! Эй!
- Не открою, - сказал Дед.
- Как же понимать? - растерялся кладовщик.
- Не открою, и все.
Из-за дверей послышался резкий скрип: Павлик сдвинул с места рояль, он хотел забаррикадировать дверь. В решительную минуту он решительный человек. Личность. Павлик вспотел, словно опять был на уроке. Он изо всех сил упирался ногами в пол и медленно двигал рояль по направлению к двери.
Кладовщик грозился, просил, убеждал, но Павлик был неумолим. Он не допустит, не позволит, чтобы на его глазах ломали скрипки.
Павлик вел сражение с кладовщиком, а у Франсуазы были свои заботы: она пыталась научиться кататься на коньках, хотя бы стоять. Для чего это надо было, она не знала, но очень хотелось этого. Неужели такая неспособная, что ничего не получается? Это сердило и огорчало. В школе в Париже она играла в ручной мяч, в стрелы "дартс", и потом, у нее лучше всех трещали шары на веревочке, "бульданги". Встряхиваешь шары, и они друг о друга стукаются, у кого дольше. Все ребята в Париже увлекаются "бульдангами". И в конце концов, ее отец гардиян, и он научил ее не пугаться черных быков. В Париж отец никогда не приезжает. В Париже Франсуаза живет только с мамой. Почему это так? Ей неизвестно.
На спортивной площадке во дворе музыкальной школы горели огни. Летом на площадке играют в баскетбол, зимой залит каток. Несмотря на приближение весны, к вечеру подмораживало, и еще можно было кататься.
Ребята гоняли шайбу в одни ворота, тренировались. Воротами служил ящик из-под апельсинов. На другом ящике сидела Франсуаза. Она долго надевала коньки, примерялась, встала на лед и сделала несколько шагов. Но опять ничего не получилось - Франсуаза упала. Подъехал один из мальчиков, протянул клюшку:
- Держись.
- Mersi bien! Спасибо!
Франсуаза ухватилась за клюшку. Мальчик показал - смелее, вперед!
Франсуаза отпустила клюшку.
А минут через десять в школе раздались протяжные рыдания. Всеволод Николаевич замер. На лице его был испуг.
- Уби-ился наш француз!..
Теперь директор узнал еще и голос Татьяны Ивановны.
Первой в кабинет директора вбежала Франсуаза. За ней Татьяна Ивановна. У Франсуазы было оцарапано лицо, вспухла на лбу шишка, по щекам бежали слезы, перемешанные с талым снегом. Волосы рассыпались по плечам, и в них тоже был снег.
- Я учился коньки...
- Тебе больно?
- Выступать... Non! Non! - закричала Франсуаза и показала на свое лицо.
- Тебе больно?
- Non, - упрямо сказала Франсуаза. - Выступа-ать... Oh, non!
Перед директором была настоящая француженка, которая прежде всего была потрясена испорченным лицом.
Всеволод Николаевич растерянно смотрел на Франсуазу.
- Где же Кира Викторовна? - задал себе вопрос директор и сам ответил: - Ее не будет. Non.
Директору бы сейчас походить из угла в угол кабинета широким шагом, постучать каблуками, но он это не умеет. Он ничего такого не умеет, хотя он и директор.
Появилась Верочка.
- Я вызвала такси, - бодро сказала она. - Не волнуйтесь, Всеволод Николаевич.
Через несколько минут Франсуаза оказалась в такси. Мелькали за окнами машины светофоры. Куда ее везут? - думала Франсуаза. Что с ней будут делать?
Такси резко остановилось. Франсуаза увидела большое здание, узнала проспект Калинина. Так она совсем рядом со школой! Они с Машей ходят сюда в магазины за красивыми открытками и еще покупают диски - грампластинки.
До половины окна здания были задрапированы белым. Пусть только попробуют положить ее в больницу, она такой крик устроит, погромче еще, чем в школе кричала! Она пожалуется правительству! Она не хуже Деда разбирается в жизни, будьте спокойны! Завтра концерт, вот что ужасно. Кто ее теперь успокоит? Мама далеко, а то бы она сказала: "Bonne huit. Dors bien. Je te raconterai le contenu du film"*. Мама - комментатор парижского телевидения. А если бы мамы не было дома, Франсуаза включила бы телевизор, и тогда мама, возможно, появилась бы на экране.
_______________
* Спокойной ночи. Хорошо спи. Я тебе расскажу фильм (франц.).
Год назад мама провожала Франсуазу в аэропорту Орли, когда отправляла ее сюда, в Россию. Уже подкатил к дверям самолета выдвижной коридор, по которому прямо из вестибюля Орли входишь в самолет, а мама все не отпускала Франсуазу, крепко прижимала ее к себе...
В приемной Института красоты стоял аквариум с золотыми рыбками, росли финиковые пальмы в кадушках, в большой клетке бегала белка. Несколько женщин негромко разговаривали, обсуждали рецепт диеты на очки: булочка двадцать пять очков, кусок сыра - пол-очка, макароны - тридцать семь очков, а гусь почему-то ноль очков.
Освещенная большой лампой, Франсуаза сидела в кабинете врача. На высокой табуретке перед ней - врач-косметолог. Тампонами, щеточками, кисточками обрабатывала лицо Франсуазы, гладила маленьким утюгом, но только утюг был не горячим, а, наоборот, совершенно холодным. Франсуаза понимала, что она в Институте красоты. Ей здесь очень нравилось, и она успокоилась. Морщила нос. А как же: пусть врач обратит внимание на морщинки, лишних нет? Не завелись еще? Стареть совсем не хотелось, а хотелось научиться кататься на коньках.
Пока Франсуаза сидела в кресле в институте, в школе, в полуподвале, разгорался скандал: кладовщик стучал в дверь склада все громче:
- Открой!
- Не открою.
- Что случилось? Я струну тебе подобрал.
- Ничего мне от вас не надо, - угрюмо отвечал Павлик.
На шум прибежал директор.
- Вот! - И кладовщик показал директору на закрытую дверь.
- Почему вы, Тареев, так странно себя ведете? - сказал директор скорее не Павлику, а закрытой двери.
- Никому не открою, - категорически заявил Павлик.
- Но мы не понимаем, что произошло! Разумные люди должны разумно объясниться. Вам не кажется? - Всеволод Николаевич с надеждой посмотрел на дверь.
Но дверь голосом Деда закричала:
- Скрипки ломают! Говорят, пилите, пилите... Не хочу пилить!.. Мы скрипачи. Музыканты!
Директор беспомощно стоял у двери, надо было что-то предпринимать, а что? Сказать Павлику воспитательную речь или стучать в дверь кулаком?
Прибежала Верочка.
- Француженку отправила, - сказала Верочка.
Но директор показал ей на запертую дверь:
- Вот!
- Что? - не поняла Верочка.
- Не "что", а "кто", - сказал директор.
Верочка, как всегда, была на высоте: постучала в дверь одним пальцем и без всяких меморандумов сказала:
- Вызову пожарных.
Послышалась возня, и дверь открылась. На пороге появился Павлик, он поглядел на кладовщика и сказал:
- В суд подам. Товарищеский.
Кладовщик в удивлении открыл рот, потом закрыл: никаких ответных слов у него не нашлось. А Павлик, гордый, удалился.
В кабинете директор взглянул на гипсовый слепок руки знаменитого музыканта и, может быть, вспомнил, что и он был знаменитым музыкантом. До того памятного дня, когда его пригласили в Мосгороно и предложили быть директором. "А музыка?" - спросил Всеволод Николаевич. "Можно быть музыкантом и директором", - сказали в Министерстве культуры.
ГЛАВА ПЯТАЯ
В Большом театре шел балет, красочная премьера - принцы, принцессы, пажи, заколдованные звери.
Это если смотреть из зала на сцену, на премьеру. Кира Викторовна смотрела так вот, из зала.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38