Он их прочитывает, как только открывает глаза. Если рядом со мной будильник, рядом с ним всегда газеты. Я осторожно кладу их на столик, потому что газеты всегда громко шелестят.
Дедушка у меня всю жизнь работал на заводе "Мосмузрадио" настройщиком-интонировщиком. Давал голоса новым пианино и роялям. У него точный слух, профессиональный. Дедушка способен уловить разницу звучания до нескольких колебаний в секунду.
Недавно я, как всегда, осторожно вошла в комнату, чтобы положить газеты. Вдруг дедушка поднял голову. "Что с тобой?" - спросил он. Я сделала вид, что не понимаю. Он повторил вопрос и поглядел пристально на меня. Как я могла объяснить об Андрее... о себе... Теперь вот Андрея нет в школе, а я не знаю, что мне делать, как ему помочь. А ему надо помочь. Его мать тогда кричала, что я виновата, что он тогда на сцене повернулся и ушел. Что все так получилось. А сам Андрей? Он меня не замечает, а если замечает - старается обидеть. Но я ведь никогда не мешаю ему, даже лишний раз не обращаюсь.
Сейчас Андрея нет в нашей школе. Где он? И надо было бы пойти к нему домой или хотя бы поговорить с Кирой Викторовной или еще с кем-нибудь. Но с кем? Ладя вот приходил. Я думала, он заговорит об Андрее и обо всем, что случилось, а он ничего не сказал, и я ничего не сказала. Легче всего промолчать. Я понимаю, это многим людям легче всего. И надо было с Ладей поговорить. Но не поговорила.
В день концерта в артистическую - перед тем как нам выходить на сцену - примчался Ладя, красный, запыхавшийся, вытащил из футляра скрипку, сказал: "Дайте ля". Ему дали. Он подстроился, и тут вдруг Андрей подскочил к нему. Если бы не Алла Романовна, то и неизвестно, вышли бы мы все на сцену.
Я еще не видела Андрея таким. Даже тогда, в раздевалке, когда я случайно толкнула вешалку и вешалка упала на меня и на Андрея, завалила нас пальто. Он был в ярости. Но что это по сравнению с тем, каким он был в артистической. Должна была начаться драка, и такая, от которой страшно становится. Бывают такие драки. Ну и потом все остальное на сцене, в школе. Преподаватели делали вид, что ничего не произошло, но мы все знали - Андрея нет. Исчез.
Вот почему я не знала, что сказать дедушке. Дедушка понял и не стал больше ничего спрашивать. Я была благодарна ему. Он у меня с сильным характером. Он даже бывает суровым стариком. Непреклонным. Вот бы мне его суровости. Вообще, нехорошо мне. И раньше было нехорошо, когда видела Андрея почти ежедневно, и теперь, когда не вижу его, когда он пропал. Даже теперь хуже.
Дома я меньше занимаюсь, не идет у меня сейчас музыка. Не идут руки, когда сажусь за фортепьяно, потому что думаю о другом. Не хочу, а думаю.
Если я отправляюсь рано утром в школу, то потому, что привыкла, и еще потому, что лучше мне уходить из дому рано. Чтобы все было, как было. Хотя бы внешне. Скорее бы только весна, настоящая и уже без снега. Зимой мне всегда грустно.
После уроков я пошла в библиотеку, чтобы переписать ноты для занятий, и тут вспомнила, что в папке у меня лежит книжка. Я раскрыла ее и начала читать. Это была книга о любви, как любовь понимали поэты Рима, Индии, Аравии, как ее понимали Гейне, Шекспир, Маяковский, Бунин. Как понимают любовь теперь.
"...Почему именно этого человека ты хочешь видеть, должен видеть, не можешь не видеть?"
"Любовь - это не только любовь, а еще и свобода, и истина, и красота, и справедливость... И когда человек любит, он не только любит - он обретает какую-то свободу, добывает какую-то красоту, творит какое-то добро, постигает какую-то истину".
Я читала книжку и не могла от нее оторваться. Я только заметила, что неподалеку от меня сидел Гусев. Он, конечно, занимался изучением тетрадей Бетховена. Мы были с ним сейчас похожи друг на друга, потому что читали самые важные для нас книги, занимались самым важным для нас делом и выясняли главные вопросы своей жизни.
Я так волновалась, что слова у меня прыгали перед глазами, и каждое из них попадало в меня, только в меня одну. Я хотела остаться одна. Только бы кто-нибудь не подошел, не помешал бы мне. Я совсем низко опустила голову над книгой, чтобы никого и ничего больше не видеть.
"Можно ли любить в человеке не только его хорошие, но и плохие стороны?.. Но все мы знаем, что человек не разграфлен на черные и белые клеточки, душевные свойства его сложны, они неизменно переходят друг в друга..."
А я Андрея сфантазировала или люблю его таким, какой он есть? Не разделенным на черные и белые клеточки? Может быть, надо разделить на такие клеточки, и тогда белых останется совсем мало? И мне будет легче? Но я Андрея не фантазирую, я его люблю. Может быть, Рита Плетнева его фантазирует, а я нет. И высчитывать черные и белые клеточки тоже не буду.
И вдруг я прочитала:
Король останавливается перед стражей в позе величественной и
таинственной.
К о р о л ь. Солдаты! Знаете ли вы, что такое любовь?
Солдаты вздыхают.
(Е. Ш в а р ц. "Золушка")
Я засмеялась и, наверное, громко, потому что Гусев взглянул на меня.
- Ты чего?
- Ничего.
Но Гусев увидел, что передо мной не ноты, а книжка.
- Чего ты читаешь?
- Я читаю сказку.
- Сказку? - удивился он. - А-а...
И Гусев снова погрузился в Бетховена.
Я решила увидеть Андрея во что бы то ни стало. Может быть, попросить Татьяну Ивановну разложить пасьянс, а я загадаю, так, для храбрости. Мы с Андреем вместе поступали в школу. Мы с ним должны быть все-таки друзьями, несмотря ни на что.
Вчера я видела Риту Плетневу. Она приходила к нам в школу. Она красивая, и это ей, конечно, помогает быть такой, какая она есть.
А я ушла. Незаметно. И потом я мучилась от этого. Ведь я у себя в школе, и почему я должна была уйти? А она независимая и уверенная в себе, и все вокруг нее бегают, даже Павлик. Наверное, Андрей состоит из одних черных клеточек и его Рита тоже, а я из одних белых, таких белых, что меня никто уже и не замечает!
Так мне и надо.
В то утро все было, как всегда: я пришла в школу, взяла ключ и поднялась наверх, в класс. Зажгла маленькую лампочку на шпильтыше. И тут вдруг в зеркальце увидела Андрея. Андрей вернулся! Он пришел! Он снова будет с нами!
ЭПИЛОГ ПЕРВОЙ КНИГИ
В ансамбле было восемь скрипачей и органистка Оля Гончарова. Первыми, как самые старшие, школу закончили Ладя, Андрей, Оля и Ганка. И они первыми должны были поступать в консерваторию. Пытаться, во всяком случае. Но Ганка отказалась. Она заявила Кире Викторовне, что вернется в село, что она хочет учить музыке ребят у себя в Бобринцах. Что так она решила. Она всегда все решала сама.
У Оли умер дедушка. И она пошла работать.
Из ансамбля в школе еще остались учиться Дед, Машенька Воложинская, Франсуаза и, конечно, "оловянные солдатики".
К н и г а в т о р а я
ГЛАВА ПЕРВАЯ
Жизнь прекрасна, Ладька уверен в этом. Даже сегодня, когда предстоял такой непростой день. Об этом дне шел разговор и на выпускном вечере в школе - "торжественный акт, посвященный выпуску учеников", - и потом у Киры Викторовны в подмосковном поселке Марфино, где она прослушивала Андрея и Ладю, "облизывала", как она сама говорила, программы по специальности для поступления в консерваторию.
Такой "облизанный" Ладька шел по городу.
Первый звук смычка. Ладька его всегда особенно ясно ощущал. Смычок стремительно съезжал с плеча и снова стремительно наезжал на плечо, и звук вспыхивал перед глазами. Плечо гудело и целиком становилось скрипкой.
Ладя не обижался, если кто-нибудь из ребят во дворе или на улице говорил ему вслед, что вон идет скрипач, пилить будет. И сегодня он попилит. Надо, и попилит - кому свежих и горячих опилок с музыкой?!
Сегодня надо, чтобы все члены комиссии загудели, как твоя скрипка, чтобы ты засыпал их штрихами и пассажами, как опилками.
- Ты его не видел? - спросила Кира Викторовна Андрея.
Кира Викторовна и Андрей стояли в коридоре консерватории на втором этаже. В коридоре было много ребят. Они приехали из разных городов, и теперь каждый рассказывал свое, но в то же время одним глазом косился на большие белые двери: там сидела экзаменационная комиссия по классу скрипки.
Открылась большая белая дверь. Андрей обратил внимание, как блестела бронзовая ручка. Ее блеск как будто передавал весь накал сегодняшнего дня.
Вышла женщина со списком и прочитала фамилию очередного кандидата в консерваторию.
Кандидат взял инструмент, достал экзаменационный лист, оглянулся по сторонам, ища поддержки или хотя бы сострадания, и шагнул за дверь вслед за женщиной. Дверь бесшумно закрылась.
- Пошел на постамент, - сказал кто-то в коридоре.
- Важно улыбаться на входе.
- Нервишки?
- Угу.
- Пошаливают.
- Повизгивают.
Девушка в узеньком темном костюме крутила винт на смычке и о чем-то думала. Винт она крутила машинально. Кира Викторовна взяла ее за руку. Девушка перестала крутить, улыбнулась, но потом опять начала крутить. Кира Викторовна опять остановила ее. И девушка опять улыбнулась и кивнула. Андрею казалось, что девушка тоже думала об этой бронзовой ручке, ждала, когда ручка медленно повернется, тогда откроется дверь и выйдет тот, кто только что с надеждой вошел туда.
Вечно эта надежда. Андрей уставал от этого. Потому что всегда на что-то надеялся - на успех в школе, на успех на первых шефских концертах, на имя в первой афише. Жизнь подбрасывала новые надежды, и он иногда не выдерживал, срывался. Как тогда со скрипкой. Он освободился от всяких надежд, и ему казалось, что теперь будет легко жить дальше. Но все это не так. Все началось сначала. И опять, и опять надо было двигаться от надежды к надежде. Каждый раз преодолевать все более сложное препятствие. Более серьезное. А Ладька? Он не меняется. Неужели он и на самом деле просто живет и просто радуется? Или раньше это было так, а теперь это уже притворство?
По коридору высоко над головой пронесли какие-то списки. Может быть, так высоко пронесли, чтобы не помять, а может, чтобы ребята не пытались заглянуть в них.
Кира Викторовна вывела Андрея на лестничную площадку. Здесь народу было поменьше. Она молчала. Все было сказано в последний раз вчера у нее на даче. Они были там вместе с Ладькой. Кира Викторовна прощалась с ними как со своими учениками.
Был обычный подмосковный летний день. Стучали колесами электрички, и иногда прорезал воздух мощный голос электровоза. Они шли втроем по опушке леса. Молчали. Даже Ладька молчал.
Кира Викторовна шла в спортивных туфлях и в брюках. Она показалась Андрею молодой, даже юной. Только глаза были грустными и совсем взрослыми.
Кира Викторовна вдруг сказала:
- Я прочитала у Сент-Экзюпери: ни в одном человеке не погиб до конца Моцарт.
Андрей вечером, когда они с Ладькой возвращались домой в электричке, думал, кого имела в виду Кира Викторовна: его, Андрея, Ладьку или, может быть, себя? Она тоже когда-то выступала.
Кира Викторовна стояла на лестничной площадке консерватории. Открыла сумочку, достала пачку сигарет.
Андрей никогда не видел, чтобы она курила.
- Я могу спуститься посмотреть его, - сказал Андрей.
- Не надо.
Кира Викторовна курила. Андрей открывал и закрывал на футляре скрипки "молнию". В коридоре опять зашумели, задвигались, отчетливо была названа фамилия:
- Брагин!
Это женщина, которая выходит из-за высоких белых дверей, вызвала Ладю на прослушивание.
- Подлец он все-таки!
- Андрей! - резко сказала Кира Викторовна.
- Извините.
Кира Викторовна бросила сигарету.
- Прошу быть совершенно свободным от всего. Никаких внешних впечатлений. Ты слышишь? Могу надеяться на тебя, что... опять, чтобы... Иди в коридор, - вдруг сказала она. - Я скоро вернусь. Пожалуйста, Андрюша.
Кира Викторовна останавливает около консерватории такси. Вид у нее был такой, что шофер понимающе спросил:
- Экзамены?
- Да.
- Родители по всему городу документы возят из института в институт. Вам что теперь - из консерватории в Институт газа или нефти?
Кира Викторовна подумала: "Неужели опять вспыхнул!.."
Таксисту, очевидно, хотелось еще поговорить, потому что он начал рассказывать об очередях в нотариальных конторах, где все теперь снимают копии с аттестатов зрелости, но Кира Викторовна просила его только об одном: чтобы он побыстрее ехал. Адрес? Самотечная улица. Но таксист все-таки спросил:
- Вы мать?
- Я преподаватель. Ученик пропал.
- Испугался?
- Если бы испугался.
Дома Лади не оказалось. Дверь открыла соседка и, как всегда, сказала:
- А я не знаю, где он со своей скрипкой ходит.
Эту фразу Кира Викторовна слышала не однажды.
Таксист ждал ее у подъезда дома. Увидел, как она вышла расстроенная.
- Совсем, значит, пропал?
Она кивнула.
Ладька всегда шел по Цветному бульвару мимо цирка, выходил на Петровский бульвар, садился в троллейбус и ехал к Никитским воротам, а там и школа рядом и консерватория. Это его обычный путь. И необычные автомашины он сразу заметил. Они стояли недалеко от цирка во дворе. Ладька немедленно свернул во двор.
Автомашины напоминали дома на колесах. Ладька о таких много читал. За границей их называют трейлерами. В них путешествуют. Очень современный образ жизни. Ладька так считает.
Машины оказались на самом деле автодомами. Именно такие Ладька и видел в журналах. Выгнутые большие окна из напряженного стекла, лестницы, противосолнечные пластмассовые козырьки, подключен шланг, очевидно с водой, и еще какой-то тонкий кабель.
Стояли и просто грузовики. Крытые. В них что-то грузили в больших сундуках, перетянутых веревками. Но Ладьку покорили дома. Водить их, конечно, удовольствие. У Ладьки в кармане лежали права, он окончил курсы автолюбителей. Он-то знал, что делал: человек без прав на вождение автомобиля теперь не современный человек, абсолютный примат. Надо изучать семь свободных искусств. Вождение автотранспорта - тоже искусство.
В одном из фургонов отодвинулась на окне шторка.
У окна стояла девочка. Взглянула на Ладьку и его скрипку.
- Будете играть серенаду?
- А хотите? - И Ладька начал доставать скрипку. Ладьку так просто не купишь.
- Арчи, тут бродячий музыкант.
Рядом с девочкой появилась морда здоровенного пуделя.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38