Кладовщик пока молчал. Мастер с мебельной фабрики тоже молчал. Очень хотелось выступить Павлику. Он ждал удобного случая. Он готов приветствовать идею Иванчика и Сережи, он за технический прогресс.
По Петербургу шел человек в темном пальто и в глубоко надвинутой на глаза шапке. Было холодно, дул зимний ветер.
В Петербургской консерватории, в Малом зале, сегодня решалась его судьба. Нет, судьба его давно уже решилась: он знаменитый профессор, почетный член Русского технического общества, американского Института горных инженеров, вице-председатель английского Института железа и стали.
Но он с юных лет очень любил музыку и хотел разгадать секрет Страдивари, пытался сделать скрипку.
После лекций в артиллерийской академии садился дома и выпиливал, выстругивал деки, покрывал грунтом и лаком в пять, десять, пятнадцать слоев. Изменял форму деки, размер бокового выреза, колковую коробку. Он старался получить один-единственный, итальянский звук. Но звук не получался. Профессор тратил годы жизни. Он присутствовал в скрипичной мастерской "на реставрации со вскрытием" - когда скрипку Страдивари разобрали на части. Можно было все измерить и исследовать детально. Вместе с другими мастерами-реставраторами он исследовал Страдивари, сделал подробные чертежи. Он нашел копии с рисунков и набросков отдельных деталей скрипок самого Страдивари. И опять ничего не добился.
Только теперь он сделал инструмент, к которому стремился. Кажется, сделал. На семидесятом году жизни. Из ели, которую привез с Кавказа еще восемь лет назад, и клена, который привез с Урала. Сам его спилил. И вот, кажется, что-то получилось. Этот последний инструмент он продержал три года у себя: скрипка сушилась в лаборатории, где он разрабатывал технологию изготовления бронебойных снарядов. Он ждал, когда она станет легкой, как лист клена осенью.
Сегодня скрипка вступит в соревнование с итальянскими. Никто в зале из специалистов не должен знать, когда исполнители будут играть на его скрипке, когда на итальянских. Его скрипка "карась", задача специалистов поймать "карася". Может, и не надо будет стараться: поймают без труда. Он шел медленно, не торопился. Он боялся торопиться.
Когда профессор Чернов вошел в вестибюль Малого зала Петербургской консерватории, он прежде всего спросил у швейцара:
- Играют?
- Играют, Дмитрий Константинович. Еще не поймали.
Профессор Чернов сделал двенадцать скрипок. На его скрипках играли Ауэр и Изаи. После гражданской войны скрипки Чернова пропали. Все до последней. Может быть, в мире они существуют. Хотя бы одна из двенадцати. И может быть, кто-нибудь когда-нибудь ее найдет. По звучанию она почти не отличается от самых именитых итальянских.
...В новой лаборатории стоит специальное устройство, на котором "гроссы" закрепили скрипку Страдивари.
Скрипку выдали в Госколлекции. И это было, пожалуй, самое пока что трудное в их работе - получить скрипку. Имелось гарантийное письмо от завода, помог комитет комсомола консерватории. В комитете "гроссы" изложили идею, ради которой заводу требовался подлинный Страдивари, рассказали о ходе предполагаемых опытов, а главное, объяснили, что инструменту не будет нанесено ни малейшего ущерба. Володя, из консерваторской мастерской, это подтвердил. Все равно скрипку долго не давали. Ребята не обижались. Они понимали, что они просят.
Иванчик сказал заведующему Госколлекцией:
- Астрономы отдают на время свою звезду, чтобы за ней понаблюдали другие.
Заведующий улыбнулся и уже не мог ничего возразить. Но поставил условия: во-первых, на опытах со Страдивари должен присутствовать Володя, во-вторых, на ночь скрипку следовало возвращать в Госколлекцию, в специальные условия хранения. Приносить скрипку должен будет или Володя или Андрей, который уже имел доступ к этим инструментам.
И вот наконец первые испытания.
В маленькой комнате при испытательной станции собралась вся группа "Соперники Страдивари".
Горели трубки дневного света в плоском футляре, прикрепленном к потолку двумя тросиками. В мягких войлочных прокладках была укреплена скрипка. Лента из конского волоса, наканифоленная - концы ее были связаны, чтобы получилась одна петля, - заменяла смычок. Вращал ее мотор. Он был подвешен на пружинах-амортизаторах. Мотор и петля из конского волоса - это бесконечный смычок, а значит, создается и бесконечный звук.
Над скрипкой установлен звукосниматель, и звук, превращаясь в пульсации, подается на электронный спектрометр-анализатор, и на матовом экране высвечиваются сигналы обертонов, которые формируют основной звук.
К верхней и нижней декам тоже приставлены чувствительные датчики улавливают колебания дек. Шуршат бумажные ленты под самописцами.
Смычок-петля делает круг за кругом по струнам. Надя подносит к нему брусок канифоли. На механическом смычке канифоль сгорает быстро.
В комнате около дверей стоит Андрей Косарев. Он смотрит на зажатого в тисках Страдивари, на котором он играл в Югославии и победил, и старается не видеть его в таком положении. Ему казалось, что это его теперь раскладывают на составные элементы, к нему подключены датчики, самописцы и экраны.
"Гроссы" обрадовались приходу Андрея. Им нужна была его помощь. И вообще "гроссы" любили Андрея.
Андрей наблюдал за испытанием и думал, сумеет ли он играть на физико-акустической скрипке? В каждую скрипку мастер вселяет свое видение и понимание прекрасного, свой талант. Каждая скрипка, у одного и того же мастера, по-разному живет и дышит. Может быть, это сентиментальность? Чувствительность? Ветхозаветность? И этого не должно быть в современном человеке? А то, что каждый исполнитель подбирает себе инструмент, проверяет, как он будет на нем "устроен", это что такое? Ветхозаветность? Сентиментальность? А Сеня Сташиков, Володя, кладовщик, они кто?
Андрею все последние дни казалось, что он сам себя загоняет в угол, что он не помогает себе, а мешает. И что так он не выберется снова на ясную и определенную дорогу. Иванчик и Сережа будто пытаются узнать секрет Андрея, раскладывают его талант на импульсы, диаграммы, спектры. А разве у Андрея есть тайна собственного таланта? Его тайна? Андрей теперь не защищен, и сам себя защитить пока что не в состоянии. Скрипку защитить он не в состоянии, хотя он уверен, что никакой копир никогда не заменит единичности прекрасного.
Вечером Андрей вышел с завода. Он нес чехол со Страдивари. Опять вспоминал, как с этим инструментом он был счастлив, ему все удавалось. И Рита тогда была. И сейчас она ехала с ним вместе в троллейбусе по городу, в ботинках из нерпы, в коротеньком спортивном пальто и в неизменном шарфе. От брови до края верхнего века наложен тон под цвет глаз. Так она красила глаза в последнее время. Никому не позволяла догадываться, что она больна, не позволяла себя жалеть.
Или это он успокаивает себя, оправдывает. Она рисковала каждый день, каждый час. Он этого не понимал по-настоящему, по-серьезному. Она смеялась и гладила ладонями снег, сметенный в сугробы. Ей всегда, очевидно, было лучше зимой, или это он придумывает сейчас, потому что зимой он ее поцеловал в первый раз, и теперь это была первая зима без нее.
Андрей сошел с троллейбуса на остановке около Выставочного зала Манежа и по улице Герцена направился в консерваторию.
Клуб МГУ со своей маленькой афишей, напротив - Зоологический музей, и в его окнах можно увидеть чучела зверей. Булочная с очень узкой дверью на жесткой пружине, дальше - рыбный магазин, в который утром в цистерне привозят свежую рыбу и вынимают ее большим сачком. На другой стороне, на углу, небольшой галантерейный магазин, где из пуговиц на витрине составляют забавные орнаменты. Делает их продавщица Зоя, она бывает на всех студенческих концертах.
Андрей свернул к дверям консерватории, разделся и через буфет прошел в Большой зал.
В фойе горели только дежурные лампы. В зале репетировал пианист. Андрей поднялся на балкон левой стороны и прошел по темноватому коридору. Пианист перестал играть, и было очень тихо. За большими окнами был город, был снег. Вдруг Андрей увидел, что кто-то сидит на бархатной скамеечке, недалеко от дверей Госколлекции. Это была младшая Витя. На полу стоял ученический портфель.
Витя заметила Андрея и встала. Он подошел к ней. Она улыбнулась.
- Мне сказали, что вы скоро сюда придете, и я вот... - Она развела руками. - Я осталась, чтобы вас подождать. Там в зале кто-то играет. Я слушала. - Девочка Витя говорила и, очевидно, боялась, что Андрей скажет что-нибудь строгое, что разрушит ее настроение. - И потом, знаете, когда он там в зале перестает играть и вздыхает, сюда слышно.
- Я рад, что тебе понравилось здесь, - сказал Андрей. - Я отдам скрипку и покажу консерваторию, хочешь?
- Хочу.
Андрей сдал в Госколлекцию скрипку и вышел к девочке Вите.
- Он опять вздыхал там, на сцене, - сказала она.
- Пойдем туда.
Они спустились с балкона и вошли в партер.
Репетировал студент третьего курса.
- Тебя долго не было видно в консерватории, - сказал студент Андрею.
- Сыграй нам, - попросил Андрей. Он не хотел, чтобы его спрашивали о чем-нибудь.
- Я готовлю Генделя.
Андрей и младшая Витя сели в первый ряд. Портфель Витя поставила на пол. Студент начал играть, Андрей опять подумал, что никто лучше Генделя не передал это еле слышное падение снега.
Потом Андрей и младшая Витя пошли дальше по консерватории, наполненной вечерними звуками. Звуки рождались и исчезали среди притушенных огней, стен и паркета, который иногда поскрипывал под ногами, каменных ступенек, вытертых, похожих на корытца.
Андрей и младшая Витя переходили с этажа на этаж. Андрей показывал знаменитые классы с мемориальными досками: "Класс проф. Гольденвейзера", "Класс проф. Нейгауза". Оперная студия со своей сценой, выставка нотной литературы, методический кабинет, фольклорный кабинет. На стенах картонные таблички: "Просим не шуметь!" Кто-то дописал цветным карандашом на одной из табличек: "Здесь занимаются современно-вековые рыцари Белой и Черной клавиши".
- А вы мне покажете класс, в котором вы учитесь? - спросила девочка Витя.
- Покажу.
Андрей шел между белыми дверями с бронзовыми ручками. Вспомнил строчку из стихов - начало иногда бывает в конце. А может быть, жить значит постоянно рождаться? Это Экзюпери.
Когда Андрей и девочка Витя расставались, она сказала:
- У меня сегодня день рождения. - И быстро добавила, потому что боялась, что он ей не поверит: - Это правда. Я родилась в семь часов утра. Мне рассказывала мама.
Андрей посмотрел на нее и увидел перед собой лосенка с белой меткой.
ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ
Каждое утро звонит в коридоре телефон, и один и тот же голос говорит Оле good morning - доброе утро. Когда это случилось в первый раз, Оля растерялась. Никак не ожидала звонка: древний по виду телефон - отдельно наушник и трубка для разговора, - предназначенный для внутреннего пользования, вдруг зазвонил. Теперь она привыкла. Звонит портье гостиницы, будит проживающих, чтобы они не опоздали на завтрак. В оплату за место в гостинице входит и оплата завтрака. Завтрак всегда одинаков - бекон, яичко, апельсиновое повидло, круглая булочка и чай с молоком. Оля к этому привыкла. Ей даже нравилось такое постоянство, как и звонки портье.
Оля живет в отеле "Эмбасси" - Embassy Hotel. Рядом с Гайд-парком. Из окна видно небольшое озеро. На нем плавают по утрам дикие утки. Они не пугаются больших тяжелых двухэтажных автобусов "доппельдеккеров", которые с шумом проезжают совсем недалеко от озера.
Как только приземлился самолет и Оля подошла к эмиграционному чиновнику, который регистрировал приезжающих в Лондон - кто? откуда? цель поездки? на какой срок? - в зале аэропорта она увидела мистера Грейнджера. Он стоял за барьером эмиграционной службы, высокий, сухощавый, коротко стриженный. Совсем такой, каким был четыре года назад в Москве. Оля хорошо его запомнила. Кажется, и он тоже хорошо ее запомнил, потому что поднял шляпу и повертел над головой. Оля подняла руку и тоже повертела над головой, потом смутилась: вдруг перепутала и это не мистер Грейнджер?
Визит продлится неделю. Открытие европейского органного симпозиума в соборе St. Mary, потом поездка в Оксфорд, в Виндзор и в Стратфорд-на-Эйвоне, где родился Шекспир.
Английский язык Оля учила в школе еще с третьего класса, но потом с пятого класса перешла на немецкий. Немецкий - это язык великих органистов, язык Баха. Оля должна была его знать, хотя бы в той степени, чтобы разбирать тексты к нотам. Но ей хотелось знать его лучше, хотелось читать об органистах книги, изданные в Германии и Австрии. Книгу Швейцера. Никто еще до сих пор не написал серьезнее о Бахе, чем Швейцер. Оля помнила фотографию Швейцера - он сидит за органом в белой рубашке с закатанными рукавами, лицо усталое. Очевидно, только что кончил играть.
Оля выучила немецкий язык, как она выучила и древнерусский. Сейчас ей нужен был английский: хотелось быть самостоятельной в чужой стране. Но то, что в аэропорту оказался мистер Грейнджер, Олю обрадовало. Значит, он действительно хочет ее видеть на симпозиуме, и, значит, действительно он ее не забыл.
С мистером Грейнджером Оля виделась в Москве после концерта в Малом зале еще раз. Мистер Грейнджер приходил в музыкальную школу, посетил органный класс, где стоял "Опус-19". Он хотел взглянуть на учебные органы. Оля сыграла ему Прелюдию и фугу си-минор. Мистер Грейнджер сказал, что у нее хорошее Werktreue*.
_______________
* Правдивость, взыскательность (нем.).
Мистер Грейнджер сел за "Опус-19". Подрегулировал скамью, тронул педальные клавиши. В органный класс проникли ученики школы. Гусев и Юра Ветлугин стояли в первом ряду. Юра Ветлугин заинтересовался органом. Недавно он попросил Олю, чтобы посмотрела его сочинение, там есть партия для органа. Над сочинением работал все эти годы. Так он сказал. "Ты композитор, - сказал он еще, - и ты поймешь меня как композитора".
Мистер Грейнджер сам поставил регистровку, но постепенно Оля начала помогать ему.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38