Гусев тащил огромную папку, а композитор был, как всегда, нестрижен. Андрей почти наскочил на них, но они не обратили внимания, потому что Гусев что-то возбужденно говорил, а композитор наклонил голову и внимательно слушал.
На Палашовском рынке Андрей и младшая Витя покупали картофель, иногда морковь и лук. Витя отыскивала еще какую-нибудь старушку посимпатичнее, которая торговала солеными огурцами, просила взвесить один огурец и потом с удовольствием его грызла.
Андрею нравились походы на рынок. Никогда прежде Андрей не ходил ни в какие магазины и тем более на рынки, этим всегда занималась мать. Андрею полагалась только скрипка. Ничего отвлекающего. Теперь он брал большую плетеную кошелку, и они с младшей Витей отправлялись на рынок, а попутно и в булочную.
По дороге они разговаривали. Вначале девочка каждый раз рассказывала Андрею о своей школе, о том, как она работает пионервожатой в четвертом классе "Б", как готовится поступать в комсомол, как участвовала в соревнованиях по гимнастике (ее любимый снаряд - брусья) на первенство района. Но вот Андрей заговорил о Дубровнике, о конкурсе. Он ведь никому еще не рассказывал, как было в Югославии. И теперь так случилось, что первым слушателем в Москве оказалась девочка Витя. Ей было интересно все: и как выглядел атриум - передний двор княжеского дворца, окруженный портиками; как вытаскивают запечатанные конверты с номерами; кто из конкурсантов за кем будет выступать; как нелегко справиться с незнакомым залом, с его акустикой, преодолеть страх, потому что борешься с именитыми соперниками; как потом, когда пройдешь два тура, приятно чувствовать себя уверенным, что и ты скрипач международного класса и, главное, что ты можешь победить, и теперь совсем реально.
Андрей рассказывал, как перед последним туром он вечером плавал в море. Адриатическое море очень соленое, и плавать совсем легко. Луна над тобой, звезды, башни древнего города. Он долго плавал, чтобы устать и чтобы потом сразу уснуть и быть наутро совершенно свежим. А если будешь совершенно свежим, то и музыка твоя будет совершенно свежей, хватит на нее и смычка, и пальцев, и нервов, и дыхания.
Младшая Витя слушала Андрея и волновалась так, как будто все это происходило с ним снова. Она смотрела на него, и зрачки в ее глазах, тоже карих, как у сестры и брата, расширялись, и она вскрикивала или хваталась за концы воротника своего пальто. Поднимала воротник и пряталась в него от страха за Андрея, будто он на этот раз не победит. Требовала повторять детали борьбы на третьем туре, когда Андрей играл с оркестром и у него неожиданно перестала держать строй одна струна. И как он вспомнил, что профессор Мигдал мог взять расстроенную скрипку и сыграть на ней все чисто. И он продолжал играть. Он мог тогда все!
Андрей ставил на землю кошелку с картошкой и показывал девочке Вите, как он иногда переворачивает смычок и водит пальцем по нему, как по рельсу, на ощупь, без скрипки, а скрипку слышит, каждый ее звук.
Витя тоже стояла рядом с Андреем и водила пальцем, словно по смычку. Андрей тихонько напевал мелодию, чтобы она поняла, как это можно слышать. Потом он брал ее палец и водил им, как надо, чтобы совпадало с мелодией.
Они снова шагали с картошкой, и Андрей снова говорил. Он устал молчать. Ему хотелось рассказывать ей не только о себе, но и о музыке: что музыка обозначает звуками и их сочетаниями явления природы и человеческой жизни; что она обозначает структуру вселенной, и об этом говорил еще Аристотель в древности. Музыка похожа на математику, на архитектуру, и есть такие произведения, которые прямо называются "Небоскребы", "Интегралы". Андрей слушал их в Югославии, в Белграде. Музыка - это прежде всего образы, которые отражают реальную действительность, подчиненную художнику, или вымысел, но тоже подчиненный художнику, его восприятию реальной жизни.
Он рассказывал ей о музыке тональной и атональной, о взаимодействии этих направлений. О композиторах Шенберге, Менотти, Стравинском. Он не уставал повторять ей, что лучше музыки может быть только музыка.
Андрей теперь поджидал, когда младшая Витя возвращалась из школы, чтобы побыть с ней. Иногда они сидели в "банановой роще", девочка занималась уроками или переписывала протокол заседания совета отряда четвертого класса "Б"; Андрей читал.
Однажды Витя спросила:
- Что такое настоящая скрипка?
- Я не могу тебе объяснить, - сказал Андрей. - Она одна - и симфонический оркестр и голос, и все это принадлежит тебе и всем, кто с тобой. Ее лак от пальцев нагревается и слегка плывет. Он живой, понимаешь! И звук у нее живой! Не как живой, а живой изнутри, по-настоящему, как ты или я. Звук начинается не сверху, а изнутри. Ты этого не поймешь, и никто этого не поймет!
- А где взять скрипку еще, чтоб такую же?
- Их делали триста лет назад.
- Теперь не могут?
- Нет.
Витя поглядела на Андрея с недоверием: летают ракеты на Луну, на Венеру, а скрипку никто не может сделать, как делали триста лет назад? Шутит он над ней, как над маленькой. Он скоро уйдет из их семьи, вернется к своим занятиям и к своим друзьям и вот на прощание решил ее развлечь.
- Скрипка - последняя тайна на земле, - сказал Андрей.
- Не надо, - вдруг сказала девочка Витя.
Андрей непонимающе на нее взглянул.
- Не надо со мной так, - попросила Витя. - Я знаю, вы от нас уже уходите.
Андрей подумал, что он действительно скоро уйдет. Домой к матери, к Петру Петровичу. Он не бросит свое привычное, и в семье Вити Овчинникова он оказался, наверное, еще и потому, что рядом была музыкальная школа и консерватория, и ему хорошо только тогда, когда все это рядом с ним. Андрей хотел быть к себе безжалостным, даже несправедливым.
Он взглянул на Витю. И еще ему, наверное, было хорошо потому, что она сейчас тоже была рядом с ним.
Девочке Вите он сказал, что все, что он говорил о скрипке, - это правда: никто до сих пор до конца не отгадал секрета, как делал инструменты Страдивари.
- Честное слово?
- Честное слово.
- Я верю. Я вам верю! - закричала она радостно. - Скрипка до сих пор еще тайна! - потом опять переспросила: - Честное слово?
- Да, - кивнул Андрей.
И вдруг прямо на глазах кончилась осень и началась зима: пошел снег, крупный, нехолодный, самый первый. Он полетел из темной тучи, и все гуще и гуще. Он падал, еле слышный в тишине вечерней улицы. Андрей подумал, что только, пожалуй, Гендель сумел передать в музыке это еле слышное падение снега.
Андрей вздрогнул. Вместе со снегом он перестал видеть рядом с собой Витю, а увидел Риту, и вечерний город в снегу, и совсем близко лицо Риты, ощутил концы ее длинных ресниц, мех ее воротника и услышал ее слова: "Мастер, ты потерял голову".
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
Андрей шел сюда все эти дни. Он видел, как он останавливается у железных ворот кладбища, где всегда стоят группами притихшие люди, где в простых железных ведрах продают вечнозеленые ветки. И он видел, как он быстро уходит, так быстро, что почти убегает. Андрей хотел себя убедить, что все это должно происходить не с ним, и это не он идет сюда все эти дни.
Так Андрей поступал в детстве, отстранялся от того, что причиняло ему серьезную боль, что пугало его, чего бы он не мог перенести спокойно; он стоял сам от себя в стороне, и тот, другой, был для него чужим. Это удавалось. Потом Андрей прочел, что подобным образом поступают на Востоке многие из тех, кто поклоняется какому-то определенному учению, определенным истинам. Андрей в детстве ничего такого не знал, никаких истин и учений. Подобное состояние было ему свойственно, и не потому, что он именно боялся чего-то, а потому, что он слишком все болезненно чувствовал. Многие даже несложные обстоятельства становились для него сразу критическими, способными привести к потере контроля над собой, над своими чувствами. Он не пытался кому-нибудь объяснить это, чтобы его поняли и поверили, что у него все бывает так, даже Рите не пытался. Но она сама поняла, убедилась в том, какие он иногда совершает поступки, нелепые и обидные, которых потом стыдится, от которых мучается еще больше, потому что в тот момент, когда он их совершает, он как бы не присутствует. И она умела в такие минуты управлять его настроением и его поступками.
Риту он потеряет для себя окончательно, как только перешагнет эти ворота. Так он потерял отца. Окончательно. И теперь он останется один, и не кто-то другой, на кого можно будет смотреть со стороны, а именно он.
И Андрей всегда даже в мыслях уходил от ворот. Войти сюда - это значило видеть потом все то, что будет за этими воротами. Убедить себя, как в детстве, что все было не так, он не сможет. Но и продолжать вести себя как в детстве он тоже больше не может.
Сегодня Андрей был здесь. Он приехал из дому. Мать объяснила ему, как он все должен здесь найти. Он ничего у нее не спрашивал, и она сама это сделала, она понимала, что это время наступило. Она знала своего сына.
Андрей идет по неширокой дорожке, присыпанной свежим песком. По краям дорожки снег, еще неглубокий, и сквозь него пробивается осенняя трава. Пустые кроны деревьев четко обозначены на сером остуженном небе. Пахнет свежим печным дымом, очевидно, от домика сторожа или от длинного, похожего на барак здания конторы.
Вдали за оградой движется нестихающий поток грузовых машин, и Андрей хочет слышать шум их моторов. Грузовики ему сейчас нужны, они помогают ему идти по эту сторону ограды. Скоро он останется совсем один... Сейчас он останется совсем один...
КИРА ВИКТОРОВНА - ОБ АНДРЕЕ
В тот день, когда я позвонила матери Андрея и узнала, что Андрей ушел и его нет, я сказала, чтобы она оставила его в покое. Все, что случилось, настолько серьезно для него, что он один должен все это попытаться понять, если это можно как-то понять и преодолеть. Никто ему не поможет - ни она, ни я, ни друзья. Никто! Только скрипка, музыка. Скрипка в состоянии заставить его преодолеть это. И я подумала, что Андрей придет ко мне, когда ему вообще захочется к кому-нибудь прийти. Не надо его искать, в особенности ей, матери. И он пришел ко мне. Я ни о чем его не спросила, даже о Югославии. Сел в коридоре.
- Я должен выступить с отчетом о конкурсе? - спросил он.
- Так обычно делают лауреаты, - сказала я.
- Можно, я выступлю в школе?
- Конечно. Мы будем очень рады.
- А вы скажете об этом Валентину Яновичу?
- Скажу.
- И вот...
- Что это?
- Медаль "Золотой Дубровник". Хочу передать школе.
- Может быть, ты это сделаешь сам?
- Лучше вы.
- Хорошо.
- Я хочу сыграть вальс Наташи из "Войны и мира" Прокофьева. Подготовил за эти дни.
Я не спросила, за какие дни. Ничего вообще не спрашивала.
- Я пойду, - сказал Андрей и поднялся с места.
- Приходи опять, когда захочешь.
Он сказал:
- Хорошо.
Из окна я видела - Андрея ждали двое ребят. Он вышел из подъезда, они подошли к нему, и все трое медленно ушли. Это были не наши ребята. Очевидно, друзья Риты Плетневой.
Андрей выступил в школе, сыграл вальс Наташи из оперы "Война и мир". Вальс, который звучит и постепенно затихает, как бы ускользает во времени. Ускользает, уходит у людей юность - так написал его Прокофьев и так сыграл его Андрей.
Когда последний звук ушел, повис где-то далеко, никто в зале не пошевелился, хотя в зале сидела сама юность, у которой еще ничто не ускользнуло и не ушло.
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
На грифельной доске, которая занимала всю стену заводской лаборатории при испытательной станции, была мелом нарисована скрипка. С мелом в руках стоял Сережа. Иванчик был рядом, руки заложил глубоко в карманы (признак максимальной сосредоточенности) и слушал Сережу.
- Ель раз в пятнадцать лучше проводит звук, чем клен, поэтому верхняя дека как вибратор, нижняя как резонатор. Между ними тонкая палочка. Она соединяет деки, создает одномоментность колебаний.
- Конечно, - кивнул Иванчик.
Сережа обозначил верхнюю деку "a", нижнюю "b", бока "c" и "c1".
- Чтобы вывести из ничего все, достаточно единицы. Верно? - Сережа любил формулы.
Иванчик вытащил руки из карманов, подошел к доске и взял мел. Провел жирную черту вдоль верхней деки.
- Ровность звучания должна зависеть прежде всего от верхней деки.
- Почему только верхней?
- Источник колебаний.
- Формула должна быть единой для всего аппарата, - возразил Сережа.
- Я не отрицаю формулы, но я выделяю главный элемент, с чего надо начинать поиск.
- Согласен.
- Мне кажется, секрет, по-видимому, в едва заметных отклонениях, продолжал Иванчик. - Самое непонятное в скрипке то, что она понятна.
- Замерим частоту колебаний всех точек области резонанса, сделаем график акустических частот, одним словом, заведем фотометрическое досье.
- Все-таки странно.
- Что?
- Страдивари постиг законы акустики, конечно, интуитивно. Как практик.
- Да. Иначе быть не может.
- Спустя десятки лет физик Савар открывает законы акустики на основе изучения скрипок Страдивари. Я повторяю - физик.
- Ну!
- На основе скрипок Страдивари.
- Ну! Ну!
- Почему мы вынуждены начинать все сначала?
- Данные Савара нас в чем-то не устраивают, - спокойно сказал Сережа. - Потому что самое непонятное то, что скрипка понятна. Твои собственные слова.
- Так же точно думал Савар, не сомневаюсь.
- Возможно. Но он не учел едва заметных отклонений. Опять твои собственные слова.
В комнату заглянула девушка в беретике, который лежал на ее голове синим блюдечком. Увидела чертеж.
- Вы еще не ушли? Что это, ребята?
- Скрипка, - ответил Сережа. - Будем делать.
- Кто? - Девушка растерялась.
- Мы. И ты тоже.
Девушка в беретике сомнительно посмотрела на ребят.
- Игнорабимус, - сказал Иванчик и взмахнул рукой, будто набросил себе на плечо полу старинного плаща. - "Никогда не познаем". Так сказал латинянин о смысле жизни. Скрипка - смысл жизни для музыканта.
Девушка не уходила.
- Но если кто-то когда-то уже делал, - сказала девушка, - то почему теперь игнорабимус?
Это было почти триста лет тому назад. В итальянском городе Кремоне на площади святого Доменика стоял двухэтажный дом. На крыше дома, в сушильне, где обычно сушилось белье и фрукты, сидел человек в белом шерстяном колпаке и в переднике из белой кожи.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38