- Машина, - сказал Ладя.
- Трубы трогать нельзя, собьешь настройку, - предупредила Чибис.
- Ясно, - сказал Ладька и полез дальше по лестнице. - Сколько труб?
- Восемьсот. Есть орган и на восемь тысяч труб.
- Машина, - опять повторил Ладька. - Слушай! - И Ладька, не соблюдая осторожности, скатился вниз с лестницы. - Сыграй сейчас, а? Или нет, дай я попробую. Никогда не играл на органе.
Ладька уже забыл, для чего он пришел к Оле. Он только знал, что перед ним великолепная машина, что в ней восемьсот труб. И что он должен попробовать, как все это звучит, восемьсот труб, лично у него. Где он только раньше был!
А Рита и Павлик уже окончательно обо всем договорились. Они по-прежнему стояли в коридоре. Павлик сказал "да" и пошел к дверям склада музыкальных инструментов.
Кладовщик при виде Павлика глубоко вздохнул.
- Мне надо с вами поговорить, - сказал мальчик. - Вы один здесь?
- Один. Кому ж еще быть?
- Разговор секретный.
Кладовщик кивнул. При этом попытался загородить собой кучу скрипок в углу.
Павлик плотно прикрыл дверь.
- Мне нужна... - начал Павлик.
- Струна, - сказал кладовщик.
- Скрипка. Чтобы вы ее сделали.
Павлик обошел кладовщика и показал на кучу старых скрипок.
- Из этих одну можете сделать?
- Не пойму я что-то тебя, - подозрительно сказал кладовщик. - Скрипки списаны и ни на что не пригодны.
- Только вы можете нам помочь.
Кладовщик продолжал подозрительно смотреть на Павлика.
- Скрипач погибает, вы это понимаете? - вдруг закричал Павлик.
- Вот-вот. Опять за свое!
- Хотите, кровью распишусь?
- Чьей кровью?
- Своей.
- Это зачем еще?
- Клятву дам, что скрипач погибает.
Павлик взял со стола кладовщика обыкновенную ручку с обыкновенным пером.
- Положи ручку, - сказал кладовщик неуверенно. - Давай это... без крови.
- А вы "быть или не быть" знаете? Гамлета, принца Датского знаете? не успокаивался Павлик.
- Ладно, - вдруг сдался кладовщик. - Гамлета знаю и всю его семью.
- А Косарева Андрея вы знаете?
И Павлик рассказал кладовщику все об Андрее.
- Иди занимайся, - сказал кладовщик и пошел к горе скрипок.
Он долго стоял и молчал, разглядывая скрипки. Молчал и Павлик. Он хотел понять, о чем думал кладовщик.
- Попытаюсь, - тихо сказал кладовщик.
Павлик вышел со склада. Отыскал Риту. Она читала стенгазету "Мажоринки".
- Все о'кэй, - сказал Павлик. Ему хотелось, чтобы Рита окончательно поверила в его силы и возможности и что в школе он не второстепенная личность.
Рита засмеялась, может быть, "о'кэю", а может быть, чему-то в стенгазете "Мажоринки". Павлик не понял.
А через час у кладовщика сидели Кира Викторовна и Всеволод Николаевич.
- Если что-нибудь нужно, вы предупредите, - сказал Всеволод Николаевич кладовщику. - Клей, инструмент.
- Я могу попросить в мастерской Большого театра, - сказала Кира Викторовна.
Кладовщик молча разбирал старые скрипки. Он был очень серьезен. Перед ним на столе лежали головки, шейки, деки, струнодержатели. Он тихонько пощелкивал по деревянным частям, подносил их к близоруким глазам, к уху, слушал. Он слушал свое прошлое, он вспоминал его. Сейчас он не списывал инструмент, а возрождал его. И возрождал себя. Из прошлого.
- Вы не беспокойтесь, - сказал кладовщик. - Лак я достану сам, почти кремонский. Я знаю, где его можно найти. Там меня еще помнят. Грунт хороший достану.
- Может, не надо такой грунт и лак? - сказала Кира Викторовна.
- Да, - сказал директор. - Скрипка не должна быть в богатой одежде. Ни в коем случае. - Всеволод Николаевич сам начал простукивать разложенные на столе части. - Все, как есть здесь, все таким пусть и останется. Вы понимаете?
- Будут видны швы. Склейки.
- Пусть будут видны.
- Но получится инструмент, на котором пилила вся школа...
- Вот именно.
- Они обижаются, когда им говоришь об этом. Который кричал из них больше всех, он мне и заказ сделал. А теперь еще инструмент такого вида я ему дам... Позвольте сделать скрипку. Я видел скрипки Чернова, работал когда-то у Витачека. Вы же знаете. - Кладовщик полез в карман пиджака, достал потемневшую по краям от пальцев записную книжку и вынул из нее листок, похожий на обертку от лезвия безопасной бритвы. - Этикет Чернова. Храню.
Это был фирменный знак, который мастера клеили внутри сделанных ими инструментов. Кладовщик убрал бумажку в записную книжку.
Директор взглянул на Киру Викторовну. Кира Викторовна не знала, что сказать. Кладовщик, сутулый, близорукий, с длинными нескладными руками, стоял перед ними и был похож на тех певцов-иллюстраторов, которые приходят в школу и поют, помогают ребятам в занятиях по классу аккомпанемента.
Кира Викторовна никогда не могла спокойно смотреть на этих бывших певцов и певиц. Они пели с трудом, и у них было такое неподдельное волнение, такое желание не уходить от рояля, чтобы не сидеть с клубками шерсти или с книгой "Рыболов-спортсмен" в коридоре, в ожидании, когда они снова понадобятся, что Кира Викторовна старалась никогда не видеть их глаз, их неуверенных улыбок. Они работали на будущее, а сами были из далекого и часто неудавшегося прошлого. Теперь они надеялись на чужое будущее. Это было их жизнью.
Когда Кира Викторовна и Всеволод Николаевич уходили от кладовщика, он стоял над разложенными частями скрипок. Он надеялся на чужое будущее, и это стало жизнью для него, хотя бы на эти дни.
..."Что же такое музыка в судьбе человека? - думала Рита. - Или судьба человека в музыке? Разве только тщеславие, популярность, экран телевизора, эстрада? Внимание людей, которые тебя слушают и которыми ты в данный момент владеешь, если ты, конечно, настоящий талантливый музыкант? Но можно ли этим заниматься, планируя успех, славу? Потому что можно добиваться всего, только надо очень захотеть. Андрей, он что - захотел славы в музыке?" Рита никогда не давала ему возможности поговорить с ней серьезно, да и сама не думала об этом серьезно. Как сейчас. И это сделал Андрей теперь, своим поступком. Подобный поступок нельзя запланировать. Андрей его совершил в определенную минуту, потому что многое совершается именно в данную минуту, и настоящего и Лживого. Может быть, Андрей совершил что-то настоящее, хотя и очень тяжелое для себя? И для других тоже? Но прежде всего - для себя. Может быть, музыка в нем тоже была не настоящая, а лживая, запланированная? И теперь он от нее освободился, и ему стало легко, ну, не стало еще легко, а станет легче? А Рита пытается вернуть его к тому, от чего он уже отказался?
Рита стояла за столиком в кондитерской, ела пирожное. Она зашла в кондитерскую погреться, потом купила пирожное, потому что хотелось еще и подумать. Просто стоять и думать - глупый вид. А так, ешь пирожное и думаешь. И согреваешься заодно. Пирожное вкусное, черное, с орехами, думать приятно. О'кэй. Ну надо же, этот Дед их! Потешная личность. Волосы гладко расчесаны на пробор, лицо важное, и держит себя серьезно, надувается изо всех сил.
Рита застегнула пальто и вышла на улицу.
Она энергично вмешалась в судьбу человека, и это уже не шутка, за это надо отвечать. Музыка или не музыка, какая разница, важно, что решается судьба, как бы заново все. И чего ей больше всех надо! Есть там эта самая девочка, органистка. Ясное дело, влюблена. Клавиши давит и не может от них оторваться, побеспокоиться, узнать, где Андрей, что с ним. А то вот надо приходить из другой школы и устраивать все эти дела. Нет, что-то она опять не так и не о том. Ей, конечно, льстило, что Андрей ею "интересуется", это так Наташа говорит. Уж не влюблена ли Рита сама в Андрея? Ну это... не интересуется ли она сама им? Интересуется, все-таки не то слово. И неважно сейчас, какое слово тут должно быть, важны действия. А она всегда действовала, она не из тех, кто считает до десяти, а потом открывает глаза.
Рита неожиданно остановилась посредине тротуара. Медленно отошла в сторону. Парень с плетеной сумкой, в которой у него лежали пакеты с молоком, едва не наскочил на нее. Взглянул на Риту:
- Ты заболела?
- Нет, - ответила Рита одними губами, пытаясь сохранить спокойное, ровное дыхание, чтобы побороть эту всегда стремительно возникающую в груди боль. - Ничего. Со мной бывает.
- Что бывает? - Парень опустил на тротуар сумку с пакетами молока. Грипп перенесла на ногах, что ли?
Рита прислонилась к дереву. Расстегнула верхнюю пуговицу на пальто, раздвинула на груди шарф. Парень остался стоять около нее.
- А ты зачем столько молока пьешь? - спросила Рита.
- Хочу и пью, - ответил парень. - Кому какое дело.
- Купил бы уж лучше корову.
Парень обиделся и ушел.
Рита еще немного постояла. Поправила шарф, застегнула пальто. Вначале пошла медленно, потом быстрее, а потом уже пошла так, как всегда. Как будто ничего с ней и не было.
ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ
В учительской собралось заседание педагогического совета обсуждались итоги прошедшего концерта. Висели мишени, только новые, с новыми пробоинами. Висели новые объявления: "Настольный теннис", "Пианисты - квартеты". Висели продуктовые записки Аллы Романовны. Текст их не изменился.
- Я полагаю, - сказал Всеволод Николаевич, - что в общем и целом мы справились с поставленной задачей. Школа продемонстрировала определенный уровень исполнительской культуры, возможности учеников, их техническую оснащенность, зрелость.
Сидела Верочка и писала протокол.
- Мы можем отобрать ребят для нового выступления. Мы располагаем такими учениками. Нам есть, что показать.
Преподаватели взглянули на стену, на то место, где недавно висела афиша и где в скором времени должна была появиться новая, но на ней будет уже написано не "Малый зал", а "Большой зал консерватории". Поэтому сегодня разговор не только о прошедшем концерте, но и о предстоящем, более ответственном.
- Мы проделали серьезную работу, - продолжал директор, - но предстоит еще более серьезная и ответственная.
Евгения Борисовна листала свои записи, готовилась к выступлению. Ипполит Васильевич сидел в кресле и дремал или делал вид, что дремлет. Преподаватель в военной форме без погон ждал случая, чтобы самому отметить выступление своего ученика, что было справедливым. Поэтому, когда он уловил паузу в словах директора и спросил: "Что вы скажете о моем воспитаннике, Всеволод Николаевич?", все восприняли его вопрос как вполне закономерный.
- Очень способный, и вы с ним на верном пути.
Тут директор как-то смущенно замолк. Очевидно, потому, что произнес слова в отношении верного пути. Он будто почувствовал, как вздрогнула Кира Викторовна. Она сидела на педсовете очень настороженная.
- Я думаю, что могу усложнить программу и подготовить с моим воспитанником что-нибудь более серьезное для Большого зала.
- Но он же ребенок! - не выдержала Евгения Борисовна.
- Я вас не понимаю, - сказал преподаватель.
- Это я вас не понимаю! - не успокаивалась Евгения Борисовна.
Кто-то из молодых преподавателей сказал:
- Напрасно мы боимся усложнений программы.
- Ребята уходят далеко вперед, выступая в классах. Федченко, например, каждую неделю приносит мне по одному этюду Шопена.
- А Юра Ветлугин...
- Оля Гончарова!..
- Они смелее нас.
- В музыке недостаточно одной смелости, - опять вступила в разговор Евгения Борисовна. - Я бы сказала молодым преподавателям, что их ученики часто прячутся за обилием нот и сложных конструкций. Забывают об осторожности. А вещи...
Ипполит Васильевич поднял голову и сказал:
- Один грузчик мебельного магазина заявил, что когда в узкую дверь квартиры протаскивают шкаф, то люди делятся на две категории: первые кричат "Осторожно, полировка!", вторые - "Осторожно, руки!" Это я так, к слову о вещах.
Евгения Борисовна никогда не знала, как надо спорить с Ипполитом Васильевичем. Впрочем, это происходило не только с ней.
Всеволод Николаевич начал опрашивать преподавателей, кто с каким учеником выступит и с какой программой.
- Хор в том же составе, - сказал руководитель хора.
- С какой программой?
- Включим две новые русские народные песни.
- Виолончелисты?
- Петя Шимко, конечно. Я подготовлю с ним сонату Бетховена, - сказал преподаватель класса виолончели. - У него есть все для Бетховена интонации, горделивая энергия.
- Очень способный ученик, - сказал директор. - Мне кажется, мы должны усложнить программу. Я думаю, что все-таки правы наши молодые преподаватели, которые говорят, что ребята уходят далеко вперед в своих работах в классах. Будем смелее! - И при этом Всеволод Николаевич взглянул на Ипполита Васильевича. Может быть, ему хотелось, чтобы старик поставил ему сегодня шесть.
Но старик промолчал, или он все-таки уснул в своей карете. Из принципа.
- Кто еще? - спросил директор. - Какие у кого есть еще предложения?
Кира Викторовна поднялась с места. К ней повернулись все. Как будто с самого начала ждали от нее каких-то слов.
- Выступлю с ансамблем скрипачей в том же составе! - сказала она.
Всеволод Николаевич обмер, потом громко закашлялся, как будто бы подавился костью. Евгения Борисовна вытянулась вся и окаменела. Даже Ипполит Васильевич проснулся. Казалось, он сейчас выставит ей одну из своих оценок. Только какую?
Верочка улыбнулась Кире Викторовне и записала ее слова в протокол.
ОЛЯ - О СЕБЕ И ОБ АНДРЕЕ
Утро у меня начинается, как всегда: звонит будильник, и я сразу встаю, хотя никому сразу вставать не хочется - так рано, и еще зимой. Бабушку я не беспокою и все на кухне делаю сама.
Кухня у нас маленькая, поэтому можно дотянуться одной рукой до плиты, другой - до шкафа с чашками и тарелками. Я сижу на круглом вертящемся стуле. Это стул для фортепьяно. Теперь такими стульями пианисты не пользуются: они неустойчивые. Дедушка приспособил стул на кухне: покрасил белой краской, и он сделался кухонным. Сидишь и поворачиваешься на нем, то к плите - здравствуйте, чайник, то к буфету - здравствуйте, чашка, здравствуйте, тарелка.
Так я сижу, поворачиваюсь, накрываю себе на стол. Потом мне надо сбегать вниз, в подъезд, принести дедушке свежие газеты. Газеты "Вечерняя Москва" и "Известия" лежат внизу в подъезде с вечера. Я их приношу, чтобы, когда дедушка встанет, газеты были уже дома.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38