– Сергея Павловича очень интересовали результаты и качество измерений, полученные при полете ракеты. Было уже близко к полуночи, когда все необходимые материалы были представлены Королеву. Не тратя лишнего времени, он приступил к их просмотру и примерно в течение двух часов обсуждал полученные результаты измерений, оценивая «поведение» последней ступени на нисходящем участке траектории, выявлял особенности работы бортовых агрегатов и систем. Время пролетело незаметно. Был уже третий час ночи, но спать не хотелось – уж очень велик был душевный подъем. Сергей Павлович начал мечтать вслух, строить планы на будущее. Он говорил, что полет ракеты подтвердил правильность принятых технических решений и что ракета, после ее модификации, сможет вывести на орбиту искусственный спутник Земли...
Официального сообщения ТАСС не было долго: все мудровали, как и сказать и не говорить. Только 27 августа родился в муках этот безликий плод бюрократической тайнописи:

«На днях (когда? – Я.Г. ) осуществлен запуск сверхдальней, межконтинентальной многоступенчатой ракеты (строго говоря, было полторы ступени, ну, можно сказать, две. Но «две» это не «много» – это «две»); Испытания ракеты прошли успешно (полуправда, об этом – ниже). Они полностью подтвердили правильность расчетов и выбранной конструкции. Полет ракеты происходил на очень большой (какой?), еще до сих пор недостигнутой высоте. Пройдя в короткое время (какое?) огромное расстояние (какое?), ракета попала в заданный район (куда?)».

Ну, разве это не талант – весь мир испугать и ничего не сказать?
Успех был действительно большой. Что ни говори, а ракета уникальная.
Шутка ли – стрельнуть из казахских пустынь по Камчатке! Ракета доказала, что летать она умеет, но она не была еще боевой ракетой. И Королев это понимал. Понимал, что немалый труд предстоит еще, чтобы превратить ее в боевую.
Агаджанов не случайно подчеркивает в своих воспоминаниях, что Королева особенно интересовало «поведение» последней ступени на нисходящем участке траектории. Можно больше сказать: ничто в этом полете не интересовало его так сильно. А если быть точным, интересовала его не последняя ступень (она же – вторая), а БЧ – боевая часть – так именовалась «голова» ракеты. Дело в том, что БЧ до Камчатки хоть и долетела, но можно считать, что и не долетела, поскольку разрушилась, когда стала входить в плотные слои атмосферы. И Королев знал, что не долетит, не может долететь.
Когда за несколько лет до этого пуска Иван Савельевич Прудников, который возглавлял в ОКБ исследования по входу «головы» в атмосферу, показал ему расчеты своих ребят, Королев сразу увидел главное: чтобы сохранить «голову» нужна теплозащита толщиной чуть ли не в метр и весом в семнадцать тонн. Ясно, что это глухой тупик. Едва приступив к проектированию больших баллистических ракет, Королев, вновь используя свою многократно проверенную и почти всегда безотказную техническую интуицию, сразу почувствовал, что проблема теплозащиты «головы» – это тщательно замаскированный капкан на его пути, который может схватить его намертво, так, что он и шагу вперед не сделает. Первые работы ОКБ по входу БЧ в атмосферу датируются 1952/53 годом – ни о какой «семерке» и разговора не было. И с той поры отдел Прудникова находился под постоянным личным контролем Главного конструктора.
Мало кто знал тогда, что Королев заботится не только о БЧ, но и о будущих аппаратах, которые потребуется спускать на Землю из космоса, о Возвращении Человека.
Та теплозащита, которая спасала первые баллистические ракеты Королева, «семерку» уже не спасет: температура за ударной волной достигала 8000 градусов. Не существовало в природе материала, который мог бы выдержать такой жар.
Американцы тоже знали, что рано или поздно они столкнутся с проблемой теплозащиты. Пионер американской ракетной техники Теодор фон Карман, тот самый, которого осенью 1945 года мельком видел Королев в Куксхафене, когда англичане в своей зоне устроили показательный пуск Фау-2, писал по этому поводу: «Вход в атмосферу..., вероятно, одна из наиболее трудных задач, которую можно себе представить... Решением этой задачи заняты лучшие умы из тех, кто работает в данной области современной аэрофизики».
Американцы всегда были отличными экспериментаторами, но тут даже «лучшие умы» зашли в тупик. Они упорно старались сконструировать теплозащиту из толстой красной меди, все надеялись, что удастся подобрать такой материал, который сумеет впитать в себя эти колоссальные потоки тепла и спасти конструкцию от разрушения. Мы, по счастью, сразу нашли свой путь и, надо сказать, в решении этой проблемы ушли далеко вперед. Наши специалисты поняли, что поиски материала с невероятной теплоемкостью – это ловля сказочной жар-птицы. Надо, чтобы материал «головы» нагревался, испарялся и уносил это тепло вместе с собой. Совершенно другой принцип: не поглощать, а отбрасывать! Не защищать, а спасать, жертвуя собой!
Королев наладил теснейшую связь с лабораторией Георгия Ивановича Петрова, которая была организована в том самом, уже столько раз помянутом в этой книге РНИИ, научным руководителем которого стал теперь Мстислав Всеволодович Келдыш. Лаборатория Петрова, отдел Прудникова, несколько других групп аэродинамиков, материаловедов и прочнистов упорно бились над решением этой сложнейшей научно-технической задачи. И все-таки к моменту запусков первых «семерок» работы эти еще не были завершены.
Королев понимал, что «голова» разрушится, но об этом все должны знать заранее, чтобы это не стало неожиданностью, не породило ненужных кривотолков. Прилетев на несколько дней в Москву после второй неудачи с «семеркой», Королев на президиуме ученого совета НИИ-88 делает доклад о прочности БЧ, популярно объясняет, что, если головная часть ракеты долетит целехонькой до Земли – это очень плохо, поскольку будет противоречить всем нашим знаниям по аэродинамике и теории теплопередач.
– Мы испытываем пока ракетоноситель, а не оружие, – подчеркивал Сергей Павлович.
Только в будущем 1958 году Королев научится «спасать голову». Но чтобы научиться этому, он хотел знать уже сегодня, как все происходит там, в стратосфере, насколько похожа горящая, как метеор, «голова» на те оплавленные болванки, которые показывали ему после опытов в сверхзвуковых аэродинамических трубах? Впрочем, и труб-то таких, которые точно могли бы смоделировать невероятную скорость потока, тогда еще не было.
Камчатское ракетное стрельбище – полигон-финиш под командованием энергичного полковника Павленко – размещался в безлюдном районе полуострова, населенного маленькими злыми медведями, не боящимися человека, поскольку редкие охотники забредали сюда. Позднее, уже в начале 1960 года, для испытаний межконтинентальных ракет был определен, наверное, еще более безлюдный район в самом центре Тихого океана, расположенный в 12 500 километрах от Тюратама. Ближайший кусочек земной тверди – атолл Пальмира – находился лишь в 270 милях к востоку от этого места. Время пусков и точные координаты сообщались заранее, чтобы оттуда успели уйти (если они там были) случайные рыбаки или владельцы частных яхт, на смену которым спешили снаряженные всевозможной техникой американские наблюдатели в надежде что-нибудь разглядеть, а даст бог – и что-нибудь выловить. Но это было уже через два с половиной года после первого пуска. А пока стреляли по Камчатке.
Когда с места падения ракеты пришла шифровка, удостоверяющая, что ракету, а точнее, некий метеор в небе действительно наблюдали, но никаких осколков на Земле не нашли, Королев пришел в неописуемую ярость.
– Что, значит «не нашли»?! Это что: иголка в стоге сена?! Я требую снять Павленко как несправившегося! – кричал он на Госкомиссии, и глаза его горели от гнева.
Тут не выдержал начальник полигона генерал Нестеренко:
– Да что же это такое?! – взорвался Алексей Иванович. – Я тридцать лет в армии и не слышал, чтобы так разговаривали! Кто дал вам право командовать военными?! Павленко носит погоны...
– Мы снимем с вас погоны! – как мальчишка, по-петушиному выкрикнул вдруг Рябиков...
Толку от этой перепалки не было никакого. Засечь точный момент и координаты разрушения «головы» при уровне тогдашней техники было невозможно. Что же касается каких-то долетевших до земли обломков, то быстро нашлись любители занимательной математики, которые подсчитали, что относительные размеры головной части в сравнении с площадью полигона на несколько порядков меньше, чем размеры иголки, в сравнении со стогом сена. А если учесть, что местность была воистину богом перепаханная: вулканы, горы, распадки, речки, ручейки, болота и все это заросло непроходимой тайгой, причем не просто тайгой, а тайгой камчатской, более похожей на тропический, чем на северный лес, то станет ясно, что поиски были обречены на неудачу.
Но Королев ничего не хотел слушать: ему были нужны осколки и они должны быть доставлены, даже если упали на Луну. Он настоял на создании специальной комиссии по поискам останков «головы», в которую вошли и военные, и штатские, в том числе – два молодых сотрудника его ОКБ.
– Учти, – сказал он одному из них – Андрею Решетину, – если не найдешь – не возвращайся. Так и живи там на вулканах...
Когда комиссия прибыла на место, не разжалованный, но крепко битый Павленко, объяснил, что во время финиша ракеты здесь была гроза, стояла плотная низкая облачность и разобраться в тех «небесных огнях», которые они засекли, практически невозможно. Снова начали прочесывать тайгу. Решетин каждый день звонил Королеву и докладывал о результатах. Точнее, об отсутствии таковых. Королев только сопел в ответ. Он уже понял, что ничего не найдут и людей он зря мучает. Поэтому был очень рад, когда однажды Андрей доложил, что нашли кусок шпангоута, сантиметров тридцать, который никакого отношения, по его мнению, к головной части не имел и уж, во всяком случае, ничего о разрушении ее рассказать не сможет.
– Молодцы! – бодро прокомментировал Королев. – Но смотрите, вторую не прозевайте...
Следующий пуск «семерки» 7 сентября 1957 года прошел, как и предыдущий, без замечаний: огромная машина научилась летать. Время старта выбиралось теперь так, чтобы на Камчатке удобно было разглядеть финиш. Оседлав безлесную вершину горы Лызык, наблюдатели со своими теодолитами заметили в полночь яркую, быстро летящую звездочку – это был корпус ракеты, горевший в лучах уже невидимого с земли солнца. Потом возник всполох и красной трассой прошел метеор – это была «голова». Засекли, что разрушение произошло на высоте около 11 километров, рассчитали траекторию падения, но целая неделя потребовалась, чтобы отыскать на берегу маленькой болотистой речушки воронку, на дне которой в жидкой грязи покоились обломки БЧ...
После сентябрьского старта Королев решил, что следующая ракета полетит со спутником. Понимал ли значение задуманного? Понимал. В июне 1957 года писал Нине Ивановне: «Мечты, мечты... Но, впрочем, ведь человек без мечтаний, все равно, что птица без крыльев. Правда? А сейчас близка к осуществлению, пожалуй, самая заповедная мечта человечества. Во все века, во все эпохи люди вглядывались в темную синеву небес и мечтали».
Откуда этот пафос в письме мужа к жене? Что это, тщательно скрываемая, может быть, даже от самого себя мысль, что слова эти прочтут потомки, что они войдут в историю? Или естественное желание поделиться с близким человеком тем искренним возвышенным романтизмом, который присущ ему и который не находил выхода в суровых буднях полигонной жизни? Или потребность подняться над этими буднями и, не дождавшись от других, дать самому себе оценку происходящего и уже этим подбодрить себя? Быть может, и то, и другое, и третье, поскольку все это не противоречит логике характера Сергея Павловича.
И все-таки, несмотря на ясное представление об историчности приближающегося события, о великой миссии осуществить «заповедную мечту человечества», Королев был обуреваем в эти дни еще одним чувством, не оцененным в должной мере историками. Им владело извечное человеческое любопытство – великий двигатель прогресса. Ужасно интересно было посмотреть, а что же все-таки получится, как он, черт его подери, полетит этот спутник?

Андрей Григорьевич Костиков. 1944



56
Талант должен убедить массу в истинности своих идей, и тогда ему больше не придется беспокоиться об их осуществлении, которое совершенно само собой последует за их усвоением.
Фридрих Энгельс
В те времена, когда Леонид Ильич Брежнев был отмечен Ленинской премией за свои литературные успехи, в том числе и за воспоминания о личном вкладе в космонавтику, и даже в еще более отдаленные времена, когда сияющий Никита Сергеевич Хрущев на трибуне мавзолея прижимал к себе Юрия Гагарина, уже в те далекие времена без конца говорилось и повторялось, какой заботой и вниманием со стороны партии и правительства всегда была окружена наша космонавтика и как лично пеклись наши вожди о ее развитии.
Все это верно, но все это относится к послеспутниковому периоду, когда стало ясно, сколь громадный политический эффект космонавтика может дать, какие огромные пропагандистские прибыли можно тут получить. Если же говорить о доспутниковом времени, то заботой и вниманием она не окружалась просто потому, что партия и правительство не очень ясно представляли себе, а что, собственно, и зачем требуется окружать. Правильнее было бы сказать, что вожди не мешали ее рождению, и за это надо поблагодарить партию и правительство.
Ученые разных стран в середине 50-х годов придумали Международный геофизический год (МГГ). Дело хорошее, мирное, полезное, способствует укреплению международных связей и не тормозит построения коммунизма, – Хрущев был за МГГ. Хотят дно в океане мерить – пусть мерят, скважины бурить – разрешаю, спутник запустить – не возражаю. И в самом деле, почему не запустить?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188