Зарыдав ещё громче, Стрекоза обхватила его за шею руками, прижалась мокрым от слёз лицом к его лицу и бормотала, содрогаясь от рыданий:
– Сама виновата… больше не буду… сама виновата… больше не буду…
А не мешало бы эту сцену посмотреть генералу Шито-Крыто. Если бы он не лопнул от дикой злости или с досады, то, по крайней мере, ему было бы о чём подумать своей огромной, без единого волоска головой. Но ничего бы он ею, похожей на арбуз, футбольный мяч или глобус, не понял! Не он первый пытался из человека сделать зверя или болвана (вспомните хотя бы гавриков фон Гадке), затратив на это мерзкое дело массу времени, подлости, сил и умения. Всё учёл генерал Шито-Крыто, всё, кроме того, что его шпиончики родились людьми, что у них были папы и мамы, пусть даже и плохие, но всё-таки люди!
Отнесись лейтенант Васильков к Стрекозе только как к младшему сержанту иностранной разведки, неизвестно, чем бы это закончилось. Может быть, и пришлось бы Стрекозу и на всю жизнь в клетку поместить (чтобы не было искривления позвоночника, которое могло произойти, если бы оставить её в мешке). Вполне вероятно, что агенточка могла даже и покончить с собой, убедившись, что ей не выполнить задания генерала Шито-Крыто, а простить себе этого она не могла.
Но лейтенант Васильков в сердцах отшлёпал её, как обыкновенную провинившуюся девчонку, и по тому самому месту, по которому шлёпают именно детей.
Вы помните, конечно, что Стрекоза умела драться, и дралась жестоко, и её били жестоко, но били по каким угодно местам, только не по тому, которое специально предназначено для шлёпанья. И обратите внимание: шлёпанья, а не битья. Ударь лейтенант Васильков младшего сержанта (чего, конечно, быть не могло!) – и никакого воспитательного эффекта, разве что сдачи, не получил бы в виде укусов и царапин.
К тому же у детей, как известно, место для шлёпанья имеет прямую внутреннюю связь с глазами, единственным местом, где вырабатываются и откуда выделяются слёзы во внешнюю среду. Шлёпнешь по специальному месту, а из глаз – слёзы! Прямая внутренняя связь!
А начав плакать (чего шпиончики не умели), Стрекоза тем самым уже совершила вполне человеческий поступок.
Когда же, пожалев агенточку, лейтенант Васильков поцеловал её в лоб, она разрыдалась ещё громче: ведь впервые в жизни её пожалели и впервые в жизни поцеловали.
И всё это ей очень понравилось. И чем растеряннее лейтенант Васильков просил её успокоиться, тем громче она рыдала и, наконец, стала рыдать так безутешно, что лейтенант Васильков, не зная, как быть дальше, неожиданно для себя предложил:
– Давай-ка лучше пообедаем!
Стрекоза перестала рыдать, спросила недоумённо:
– Пожрём, что ли?
– Такого слова не употребляю. У нас говорят: пообедаем, поедим…
– По…по…пожрём?
– Нет, нет! Пообедаем. По-о-бе-да-ем!
– По…о…о…бе…да?..ем?
– Вот именно.
И они пошли – на глазах изумлённых дежурных – в столовую. Стрекоза держалась за его за руку обеими руками, сказала неуверенно:
– Хочу котлету…
– Будет у тебя котлет столько, сколько ты только захочешь!
– А хлеб?
– Ещё больше! А главное – компот!
– Не знаю…
– О, пальчики оближешь!
В столовой Стрекоза растерялась и испугалась. Среди обедающих было немало людей в чужой военной форме, а Стрекозу воспитали так, что каждого человека, и особенно военного, она считала заклятым врагом, и если она первой не успеет выстрелить в него, то он выстрелит в неё обязательно.
Но никто не наводил на неё дуло пистолета, никто не командовал «Руки вверх!» – самые страшные для шпиона слова, и она не выпускала руки своего сопровождающего, держась за неё обеими руками.
– Суп есть будем? – спросил он, и Стрекоза ответила:
– Хочу котлету.
– Сколько штук?
– А сколько можно?
– Сколько, как говорится, влезет.
– Не знаю. Много-много.
– Десять штук достаточно?
– Ах!
Официантка, поставив на стол тарелку с грудой котлет, не сводила с девочки глаз. А та проглотила, почти не жуя, одну котлету, вторую, третью…
– Не торопись, не торопись! – испуганно попросил лейтенант Васильков. – А то худо тебе будет с непривычки. Объешься, чего доброго!
– Бедная, бедная! – воскликнула официантка. – Где же ты так проголодалась? Будто бы года два не ела… Звать-то тебя как?
– Стрекоза, – ответила Стрекоза, съев последнюю котлету, и принимаясь за хлеб.
– Стрекоза?! – удивилась официантка. – Кому же это в голову взбрело такое имечко дать? – Она хотела ещё что-то спросить, но лейтенант Васильков выразительным взглядом велел ей молчать.
Уничтожив хлеб, Стрекоза уставилась на его тарелку, на которой была нетронутая порция. Конечно, он пододвинул тарелку.
Официантка принесла десять стаканов компота и, не сдержав любопытства, спросила:
– Да где же она, бедная да болезная, проголодалась так?
– Там, – уклончиво ответил лейтенант Васильков и едва успел подхватить Стрекозу, чтобы она не упала со стула: девочка крепко спала.
Он взял её на руки и, провожаемый десятками любопытствующих взглядов, направился к выходу.
Шёл он и без большого удивления думал, что впервые в жизни бережно несёт на руках агента иностранной разведки. Но куда его, то есть её, нести? Камера напомнит ей, где она и кто она такая, и всё опять начнётся сначала. Опять лейтенант Васильков несколько раз в день будет посещать медпункт, чтобы смазать йодом царапины и укусы.
И, поразмыслив, он прямым ходом двинулся к полковнику Егорову, в кабинете осторожно опустил Стрекозу на диван и облегчённо произнёс:
– Вот. Докладываю: отшлёпал по одному месту, когда у меня нервы не выдержали. Плакала она. Рыдала и ревела. В столовой накормил. Уснула там.
– Интересно, – помолчав, проговорил полковник Егоров. – Даже понятно. Её толком ни разу не кормили, всегда жила впроголодь, а на сытый желудок нормальному человеку хочется спать. Вот она и сморилась. Что дальше предпринимать намерены?
– Не знаю, – вздохнув, признался лейтенант Васильков. – Но считаю, что в камеру её обратно нельзя.
– Верное соображение. А куда? Ведь нет никакой гарантии, что, проснувшись, она не бросится на вас или кого другого.
– Константин Иванович! – очень порывисто сказал лейтенант Васильков. – Вы всегда учили меня работать, не боясь риска. Вы всегда учили меня работать с выдумкой, без стандарта и шаблона. Случай мы имеем необычный; значит, и подход надо отыскать тоже необычный. Разрешите мне под мою личную ответственность взять агенточку, а в спящем виде – просто девочку, к себе домой? Я живу с мамой…
– Нет, нет, слишком рискованно! – покачав головой, ответил полковник Егоров. – А если она вытворит что-нибудь? А если, хуже того, улизнёт?
– Вроде бы не должна, Константин Иванович. Не знаю, как объяснить, но я уверен, что иного выхода нет.
– В принципе-то я с вами согласен. Убеждать меня не надо. И уговаривать тоже не требуется. Но ведь только сегодня утром вы утверждали, что это зверёныш.
– Виноват, поторопился с выводами.
Они одновременно взглянули на Стрекозу. Та крепко и сладко спала, как обыкновенная нашалившаяся девочка. Но они понимающе переглянулись, подумав: сколько ещё нужно сделать, чтобы она действительно превратилась в обыкновенную девочку!
Лежит себе на диване, сладко и крепко спит, и вроде бы никому в голову не придёт, что не девочка это обыкновенная, а самый настоящий агент иностранной разведки. Вот и соображай тут, вот тут и принимай решение! Подумаешь, что она обыкновенная девочка, а она тебе из пистолета три пули в сердце! Решишь, что она шпион, а она всё-таки девочка…
– Вот что! – решительно сказал полковник Егоров. – Продолжайте выполнять задание. У нас нет иного выхода. Скоро-скоро начнётся осуществление операции «Братцы-тунеядцы». В ней наверняка примут участие шпиончики. И если мы не справимся с одним, вернее, с одной из них, что же будем делать с большим количеством?
– Товарищ полковник, я приму все меры, – заверил лейтенант Васильков. – Обязательно возьму кого-нибудь на помощь.
– Машину! – приказал полковник Егоров в телефон. – Всё, по-моему, правильно. Попав в совершенно незнакомую обстановку, человеческую обстановку, она захочет быть девочкой, а не агенточкой. Ну, желаю успеха. Ни пуха, как говорится, ни пера, а в данном случае – ни укусов, ни царапин. Вечером позвоните мне домой.
Глава №56
Несмотря на неудачи с началом сугубо научной регистрации ленивых и склонных к лени детей, психоневропатолог и учёный М. Г. Азбарагуз не падает духом
Бывает так: хотят человеку помочь, а он, не уразумев именно того, что ему хотят помочь, бежит от этой помощи сломя голову.
Так и случилось с задуманной психоневропатологом Моисеем Григорьевичем Азбарагузом сугубо научной и в достаточной степени добровольной регистрацией ленивых и склонных к лени детей. Невиданный размах разъяснительной работы привёл, как ни странно, к тому, что в городе началось что-то, похожее на маленькую панику. Сначала она охватила престарелых, затем – пожилых, потом – взрослых. Последними не выдержали дети – тоже вроде бы запаниковали.
Шуму, разговоров, споров, слухов было много, а регистрации не было!
Особенно упорно держался слух о том, что зарегистрированных детей посадят в грузовики и куда-то увезут на какую-то дезинфекцию.
Наиболее страшным был слух о том, что зарегистрированные будут учиться без каникул и выходных дней.
Настроение у Моисея Григорьевича было боевое, хотя и несколько растерянное. Сдаваться он не собирался, но вот беда: боевое настроение с каждым днём таяло, и растерянность росла и росла. Честно говоря, он не понимал такого сильного сопротивления регистрации со стороны всех слоев и возрастов населения.
Можно было понять, почему самые заядлые, всем известные лодыри куда-то запропастились, и активисты городского комитета по работе с ленивыми детьми не могли обнаружить хотя бы один след хотя бы одного тунеядца.
Огромная разъяснительная работа шла впустую. Каждый взрослый всеми правдами и неправдами оправдывал своего потомка-лодыря и спасал его от научной регистрации.
В чём дело? Что делать?
Моисей Григорьевич сидел в кресле, устало вытянув ноги, и думал, поникнув головой.
Большие настенные часы настойчиво спрашивали:
– В чём дело? Что делать? В чём дело? Что делать?
Машинально стараясь попасть в такт стука часов, Моисей Григорьевич вслух повторял:
– В чём дело? Что делать? В чём дело? Что делать?
Часы громко и отчётливо посоветовали:
– От-сту-пить! От-сту-пить! От-сту-пить!
– Никогда! Ни за что! Ни в коем случае! – резко встав, сказал самому себе Моисей Григорьевич. – Чему я, собственно, удивляюсь? Что меня не сразу поняли? А почему меня должны понять сразу? Люди привыкли не считать лень большой опасностью. А им надо доказать, что в лени кроется один из опаснейших врагов человечества! И я докажу им это! Честное психонервнопаталогическое!
Скрипнула дверь, и раздался голос старшего санитара Тимофея Игнатьевича:
– Можно мне заявить о самом наболевшем? – Он вошёл в кабинет и, не дожидаясь ответа, заговорил: – Напугали вы людей регистрацией. Даже взрослый тунеядец покоя лишился. Он рассуждает: сегодня я своего ленивого отпрыска на учёт поставлю, а вдруг завтра и меня при всём честном народе притянут?!
– Чушь какая! – сердито воскликнул Моисей Григорьевич. – Нас интересуют только дети! Скрытые резервы лентяйства! Нам просто необходимо установить, сколько, понимаете, сколько у нас в городе ленивых и склонных к лени детей?
– Я извиняюсь изо всех сил, – упрямо сказал старший санитар Тимофей Игнатьевич, – но не могу не выразить мои мысли. Жизнь и людей я хорошо знаю. И заявляю категорично и ответственно: ничего у вас не получится. Где вы найдёте родителя, который добровольно отдаст своего лентяя или лентяйку на всеобщее позорище под названием «научная регистрация»?
– Постойте… постойте… А у вас самого есть дети?
– Четверо. Три сына и дочь.
– Ленивые?
– Просто спасу нет.
– По отношению к ним вы применяете метод физического воздействия?
Старший санитар Тимофей Игнатьевич тяжко вздохнул, потупил глаза и признался с усилием:
– Нет. На своих-то рука не поднимается. И регистрировать жалко. Я ведь не хочу, чтобы они выше старших санитаров не поднялись. В министры или академики хочу вывести. К хорошей жизни приучил, вот они и обленились. Гордые растут, важные. Смотреть приятно, а жить с ними не очень удобно.
– Вот мы с вами всё и выяснили, – удовлетворённо сказал Моисей Григорьевич. – И откуда вы взяли, что министры и академики вырастают из тунеядцев? И чем это старший санитар хуже министра или академика?
– Запутался я…
– Регистрируйте! Людей из них сделаем! Может быть, министров или академиков! Наука протягивает вам руку помощи, не отталкивайте эту руку!
– Ладно. – Старший санитар Тимофей Игнатьевич помрачнел. – Даю согласие на добровольную регистрацию четырёх детей. Видно, другого выхода нет.
Глава №57
Отчаянные попытки фон Гадке сделать человечеству, хе-хе, большую пакость и гибель фон Гадке в верхних слоях атмосферы
Выпрыгнув из окна шпионского ресторана «Руки хох!», чтобы вторично избежать почётной спиртизации, господин оберфобергогердрамхамшнапсфюрер фон Гадке уже в воздухе понял, что сейчас разобьётся и останется от него только мокрое местечко.
Третий этаж плюс асфальт.
Но успел он подумать и о том, что умирать не имеет никакого морального права. Не было смысла всю жизнь отдавать борьбе с людьми и детьми, достичь в этой борьбе ряда успехов, избежать почётной спиртизации, поприсутствовать на вечере в честь своей собственной смерти, убедиться, что старым шпионам – коллегам по профессии – не дороги твои идеалы, а дороже сосиски с кислой тушёной капустой, смело и ловко выпрыгнуть в окно, когда тебя хотела схапать охрана Центрхапштаба, и – вот на тебе! – погибнуть, хряпнувшись об асфальт.
Эх, если бы не надул его генерал Шито-Крыто, если бы не облапошил его несуществовавший фон Хлипке, если бы не отобрали у него гавриков, всё было бы иначе. Не в воздухе сейчас бы он летел, а в кресле бы сидел!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34