– Согласен! Да! Согласен! Да!
– О’кейно! Ты ешь, летишь домой и возвращаешься ко мне с секретной технической документацией по обработке и обучению гавриков.
Собрав остатки силёнок, оберфобергогердрамхамшнапсфюрер ответил по возможности гордо:
– Я должен хоть немного подумать.
Генерал Шито-Крыто встал, упёрся руками в стол, взглядом упёрся в растерянного, испуганного, трясущегося от голода фон Гадке и сквозь зубы проговорил:
– Хватит валять дурака. У меня нет на это времени и желания. Подпиши вот это! – приказал он самым грозным голосом. – Ну! – И подал фон Гадке листок бумаги с текстом, отпечатанным на пишущей машинке:
СМЕРТЕЛЬНОЕ ОБЯЗАТЕЛЬСТВО
Я, НИЖЕПОДПИСАВШИЙСЯ ОБЕРФОБЕРГОГЕРДРАМХАМШНАПСФЮРЕР ФОН ГАДКЕ ПО КЛИЧКЕ ДЯДЯ СЪЕМ, ОТ ВСЕЙ ДУШИ И ВСЕГО УМА ДАЮ ПОЛНОЕ И БЕЗОГОВОРОЧНОЕ СОГЛАСИЕ СЛУЖИТЬ ВЕРОЙ И ПРАВДОЙ, ПЕЧЁНКОЙ И СЕЛЕЗЁНКОЙ ГЕНЕРАЛУ ШИТО-КРЫТО И НИКОМУ БОЛЬШЕ.
ОБЯЗУЮСЬ ПОД СТРАХОМ СМЕРТНОЙ КАЗНИ ЧЕРЕЗ ПОДВЕШИВАНИЕ К ПОТОЛКУ ЗА ЛЕВУЮ НОГУ ПРЕДОСТАВИТЬ «ГРОБУ И МОЛНИИ» СЕКРЕТ ОБРАБОТКИ И ОБУЧЕНИЯ ГАВРИКОВ.
В СЛУЧАЕ, ЕСЛИ СТРУШУ И ЗАБОЮСЬ СЛУЖИТЬ ГЕНЕРАЛУ ШИТО-КРЫТО, ПРИМУ КРЫСИНЫЙ ЯД.
К СЕМУ (ОБЕРФОБЕРГОГЕРДРАМХАМШНАПСФЮРЕР ФОН ГАДКЕ)
– Эт… эт… это… это… – Фон Гадке покачнулся. – Вы… вы… вы… вы… родок!
– Это не имеет никакого отношения к делу, – брезгливо отмахнулся генерал Шито-Крыто. – Подписывай и уматывай обедать!
От голода головка фон Гадке кружилась, он мало что уже понимал из происходившего.
Ведь большую часть его организмика занимал пищеварительный аппарат!
Фон Гадке скрипнул зубами, сжал кулачки, на две с половиной секунды потерял сознание, восемь раз дёрнулся всем тельцем и невнятно пробормотал:
– Проклинаютотденькогдаприбылсюда…
– Что? Что?
Своей совершенно пустой головкой фон Гадке сообразил, что последние силёнки покидают его. Он подписал смертельное обязательство и, еле переставляя ножки, поплёлся обедать.
Сев за обильно накрытый стол, он начал глотать пищу и плакать.
Такого ещё не бывало: шпионить за самим собой!
У самого себя выкрасть секретную документацию!
Все кушанья казались ему солёными: столько текло из него слёз.
Наглотавшись еды, фон Гадке постепенно начал кое-что соображать. А почему бы ему и не пошпионить за самим собой? Оригинально получится. Тем более приятно обмануть Центрхапштаб и барона Барана. Они ему – почётную спиртизацию, а он у них своих гавриков украдёт!
Тут его вызвал генерал Шито-Крыто и, не предложив присесть, заговорил:
– Ты неплохо поработал в последнюю большую войну. Твоих заслуг в борьбе с детьми у тебя никто не отнимет. Ты принёс людям много горя. Это прекрасно. Но ты постарел, а твои взгляды устарели. Мы же стремимся работать по-новому, на строго научной основе. Мы ценим пожилые опытные кадры. Помни, что ты подписал смертельное обязательство. Не вздумай меня надуть! Жду твоего возвращения. Пока. Гуд буд!
– Майль! – вяло ответил фон Гадке и поплёлся, чтобы сначала сесть в автомашину, затем в самолёт и лететь навстречу своей фонгадской судьбе.
Глава №29
Подозрения офицера Лахита
Офицер Лахит доложил:
– Стрекоза сообщила, шеф, что всё идёт нормально, своим чередом. Муравей действует отлично, однако обстановка очень сложная, возможны нежелательные неожиданности.
– Передай ей, что меня не интересует, какая там обстановка. Ещё меньше меня интересует старый хрыч Муравей. Удивляюсь, почему он до сих пор жив?.. Передай ей, чтоб торопилась! Ну? Чего стоишь?
– Осмелюсь заметить, шеф!.. – осторожно произнёс офицер Лахит. – Но… меня смущают два последних сообщения Стрекозы.
– Чем смущают? – генерал Шито-Крыто, несмотря на умение сдерживаться, насторожился
– Видите ли, я довольно продолжительное время работал у господина генерала Батона. Не уверен, что служба у такого сомнительных достоинств начальства пошла мне на пользу. Я только поглупел и обленился.
– Короче!
– Я писал под его диктовку много писем, телеграмм, приказов…
– Доносов!
– Нет, доносы он писал исключительно сам. Это было, так сказать, его хобби.
– Короче!
– Мне кажется, что в двух последних сообщениях Стрекозы чувствуется рука Муравья, то есть Батона, доверять которому у нас нет никаких оснований.
– А это что значит? То, что чувствуется рука Батона?
– Не могу знать, шеф.
– Значит, я должен знать! – закричал генерал Шито-Крыто. – Если сообщения передаёт Муравей, то что тогда со Стрекозой?
– Понятия не имею. Моё дело – предупредить. Вы напрасно доверили Батону…
– Я послал его на верную смерть. И если я услышу от тебя ещё хоть раз критику в мой адрес, висеть тебе под потолком за левую ногу. Сила и авторитет начальства – в полнейшем уничтожении критики, не говоря уже о самокритике. Понял?
– Так точно. Напоминаний не потребуется, шеф. Я предельно исполнителен.
– А может быть, ты предельно предателей? А может быть, ты на каждом шагу уже обманываешь меня?
Офицер Лахит скромно опустил глаза, пожал плечами, ответил очень скромным тоном:
– Вам виднее, шеф.
– Я бы давно уничтожил тебя! – Генерал Шито-Крыто погрозил ему кулаком. – Но я обожаю мерзавцев. Я знаю, что будущее принадлежит им.
– Я ваш ученик, шеф.
– Время покажет. А над сообщениями Стрекозы подумай. Подозревать – это хорошо. Но надо ещё и знать, что именно рождает подозрения.
– Будет исполнено, шеф. Под вашим руководством моя голова работает отлично.
Генерал Шито-Крыто довольно хмыкнул, удовлетворённо крякнул (чем выше начальство, тем сильнее любит оно самую грубую, самую неприкрытую лесть) и сказал:
– Ступай, подхалим ты этакий.
Оставшись один, он быстро-быстро, крепко-крепко постучал по столу своей огромной, без единого волоска головой, чтобы выбить из неё кипящую злобу на старика Батона. Выбив злобу, он занялся обычным делом, то есть стал думать, размышлять, рассчитывать, прикидывать, взвешивать, изучать, сравнивать, делать выводы…
Ведь он, не уставая, готовился доложить Самому Высокому Самому Верховному Главнокомандованию – ох, страшно подумать! – план новой операции «Братцы-тунеядцы» – мечты всей своей трудной и подлой жизни.
Глава №30
Бывший генерал Батон наконец-то обретает подлинное полное счастье
Наконец-то на склоне дней своих бывший генерал Батон, бывший рядовой Батон, бывший агент Муравей, бывший дедушка Николай Степанович Уткин обрёл свое подлинное полное счастье.
Эх, знал бы он раньше об этом удовольствии – лежать одному в одиночной камере, – давно бы попросился сюда. Никто тебя не беспокоит, кормят вовремя – валяйся себе на здоровье, спи себе на здоровье сколько хочешь!
Одно плохо – на прогулку каждый день вынуждают ходить, но и это можно как-нибудь перетерпеть.
А в остальном – просто райская жизнь для такого лентяя, каким был Батон.
Да ведь и в шпионы-то он пошёл из-за неё, из-за своей собственной лени. Папа его, шпион, захотел, чтобы сынок выбрал отцовскую дорожку. А сыну лень было спорить. Вот и попал в шпионы. А до генерала он дослужился потому, что с детства наивно полагал, что чем выше чин, тем меньше у него работы. Но оказалось, что должность генеральская, как говорится, хоть и не пыльная, но достаточно хлопотливая.
Другое дело – вот тут, в тюрьме. Лежал Батон то на спине, то на левом боку, то на правом боку, то на животе – благодать с красотой! Только и заботы – определить, на какое место перевернуться, когда какое-нибудь место отлежишь.
И мечталось Батону о такой прекрасной ситуации – сюда бы ещё да его генеральскую кровать!
Вспоминал он от нечего делать свою жизнь, морщился, сердился на самого себя: если уж уродился лентяем, так будь им, не лезь в генералы, а тем более в рядовые, живи себе тихонько.
Ведь быть лентяем среди нормальных людей – сплошная мука. Что стоит, например, обыкновенному здоровому человеку проснуться? Да ровным счётом ничего не стоит. А для лентяя это целая история или сложная проблема. Все думают, что он не хочет просыпаться, а он, бедный, просто не в состоянии прервать блаженный сон!
Человек, считал Батон, вырастает лентяем не по своей воле. Вот он однажды один-единственный раз не умылся утром и почувствовал такое облегчение, что с тех пор всю свою батонскую жизнь старался не умываться и всегда испытывал от этого великолепное облегчение.
Ну и не надо, несправедливо это, ругать человека за то, что он не любит умываться. Пусть себе! Каждому своё. Нравилось Батону в детстве ходить с мокрым носом, так, вы думаете, разрешали ему это? Как бы не так! Но скажите, кому какое дело до моего собственного носа? Ведь если бы не изобрели носовых платков, никому бы ведь и в голову не пришло вытирать мокрый нос!
А у нас повелось так. Придумает какой-нибудь чудак зубную щётку – и вот, пожалуйста, все зачем-то обязаны зубы чистить!
В подобных приятных уму и сердцу размышлениях проводил Батон немногие оставшиеся от сна часы. И ещё он любил думать о том, что генерал Шито-Крыто оказался в дурачайших дураках. Читает, будучи в дурачайших дураках, сообщения своей любимицы Стрекозы и не подозревает, что сочинил их нелюбимый Муравей. Шито ты, Крыто ты несчастное! Вот тебе прекрасный повод лопнуть от дикой злобы или разбить свою огромную, без единого волоска, похожую на арбуз, футбольный мяч или глобус голову об стену!
Рассуждая таким образом, бывший генерал Батон, он же бывший рядовой Батон, он же бывший агент Муравей, он же бывший дедушка Николай Степанович Уткин, а теперь просто счастливый человек, лежал себе, изредка переворачиваясь с боку на бок, и ничего больше не требовал от судьбы. Лежать бы вот так до конца дней своих… Красота, блаженство и благодать…
Но, как известно, счастье не бывает долгим. Об этом хорошо знают, например, прогульщики. Прогуляешь день, прогуляешь два, может быть и на третий день счастье выпадет, а потом – попадёт тебе! И чем дольше счастье длилось, тем больше и попадёт!
Вот и Батон беспокоился: долго ли продлится его счастье, или судьба уже готовит ему какой-нибудь неприятненький сюрпризик? Или сюрпризище?
Глава №31
Младшего сержанта Стрекозу ловят и прячут в мешок
Была кромешная ночь. В темноте около здания, на карнизе которого неподвижно застыла Стрекоза, натянули сетку. Стрекоза и во тьме кромешной видела не хуже кошки, несколько раз стреляла, но только ранила одного человека.
Улица погрузилась во мрак. Ни в одном доме не горел свет.
На Стрекозу навели яркий луч прожектора, чтобы он слепил её и она ничего бы не видела.
Задача предстояла сложная: надо было взятьмладшего сержанта так, чтобы она не успела выстрелить в себя.
По совету агента Муравья для неё был заготовлен специальный мешок из нервущейся ткани и с крепкими завязками. Чтобы агенточка не задохнулась, в мешке были проделаны маленькие отверстия.
– Пора начинать, – озабоченно и с заметным волнением сказал полковник Егоров, снял мундир, ботинки, носки и остался в лёгком спортивном костюме. – Вспомним-ка молодость!
– Товарищ полковник! – обратился к нему младший лейтенант Юрий Васильков. – Разрешите мне! У меня всё-таки второй разряд по акробатике. Разобьётесь вы! Или покалечитесь!
– Знаю я вас, акробатов, – весело ответил полковник Егоров. – Потом среди друзей хвастаться будете: дескать, им, полковникам, хорошо, командуют только, а мы, акробаты, на высоте четвёртого этажа трудимся… Приготовиться! – скомандовал он. – Начали!
Взвыли сирены, одна громче другой, одна протяжнее другой, так взвыли, будто в городе враз загорелось девятнадцать домов. (Кстати, жители микрорайона обо всём были заранее предупреждены, соответствующие меры были приняты и в больнице.)
Полковник Егоров взобрался на подоконник, спустился на карниз, пролез под оконной рамой и выпрямился, прижавшись спиной к стене. Между нами говоря, было ему страшновато. Даже если упасть на сетку, то всё равно надо было на всякий случай попрощаться с родными и близкими.
Не дыша почти, он осторожно переставлял ноги. Пятки больно упирались в карниз, а носки – в воздухе. От этого создавалось впечатление, что ступни вот-вот сведёт судорогой.
Только бы не навернуться раньше времени! Хорошо ещё, что Стрекоза ослеплена и оглушена…
Стрекоза стояла с закрытыми глазами, держа руку с пистолетом наготове. Вот и надо было как-то отобрать у неё оружие.
В таких случаях говорят: секунды казались часами. Полковнику же Егорову казалось, что он на карнизе уже не первый год!
Сирены выли, сменяя одна другую.
Оставалось каких-нибудь полметра, и можно было хватать Стрекозу за руку с пистолетом.
Но тут Стрекоза вдруг шевельнулась, понюхала воздух, отвернула лицо от луча прожектора и вытянула (видимо, всё-таки наугад!) руку с пистолетом в сторону полковника Егорова.
Дуло пистолета от его плеча отделяли несколько сантиметров!
Раздумывать было уже некогда, и он схватил младшего сержанта за руку.
Стрекоза, как пойманная за хвост мартышка, извивалась в воздухе, норовя укусить полковника Егорова в руку. Он левой рукой вырвал пистолет и выпустил Стрекозу.
И сам, потеряв равновесие, полетел следом.
Ему казалось, что летел он очень долго и о многом успел подумать, два раза пожалел о том, что не имеет по акробатике хотя бы третьего разряда.
Потухли прожекторы, замолкли сирены, в домах начали загораться огни.
Еле-еле Стрекозу завязали в мешок. Врач торопливо смазывал йодом искусанных и исцарапанных младшим сержантом людей.
– Вроде бы целёхонек, – удивлённо сказал, ощупывая себя, полковник Егоров. – Вот только в голове как бы ветер гудит и шумит. Будто всё ещё лечу. Спасибо, товарищи, за работу. Ни одной оплошности.
Он поехал в больницу справиться о здоровье Фонди-Монди-Дунди-Пэка. Экая получилась досада! Пора уже было готовиться к переброске бывшего ЫХ-000 в «Гроб и молнию» – и вот на тебе! Одно лишь и утешение, что всё могло окончиться куда хуже.
Но почему не проходит шум в голове? Не хватало ещё, чтобы и с ним что-нибудь стряслось!
В больнице его не обрадовали, сказали:
– Рана очень опасная. Пуля разрывная. Задеты кости. Принимаем все меры.
– Если бы вы знали, как нам нужен этот человек!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34