Ведь дядя Коля по доброте своей и не догадается, что имеет дело с жуликом.
– Он обещал прийти! – в большом отчаянии воскликнул Шурик. – Он не мог не прийти! А вдруг он попал в беду? Вдруг этот Морж…
– Жо-о-орж! – с уважением поправила бабушка Анфиса Поликарповна. – Ничего плохого он нам не сделал.
Шурик вымыл свеклу, очистил, разрезал и положил в кастрюлю.
Вдохнув густой запах, бабушка Анфиса Поликарповна сказала:
– Ты какой-то нервный. Если твой поп хочет быть вратарём, а Жорж тренер, так тебе надо радоваться их встрече.
В коридоре, можно сказать, истошно задребезжал дверной звонок, занадрывался, можно сказать.
Испуганный Шурик открыл дверь и в страхе отпрянул назад, увидев перед собой…
Как бы мне описать вам, уважаемые читатели, то, что увидел перед собой Шурик?
Условно можно было предположить, что перед ним стоял человек, так как он стоял и состоял из головы, туловища, рук и ног. Но всё это было изранено, испачкано, ушиблено, деформировано. Самое же страшное заключалось в том, что лица у этого существа вроде бы и не было. Целыми остались только глазки, и они сверкали злобой. Вместо носа – что-то невообразимо вспухшее, величиной с крупную картофелину и цвета свеклы. А на месте щёк, подбородка и лба – сплошные ссадины, царапины, ранки всяких размеров. На безволосой голове красовались три одинаковые по размерам огромные шишки разных цветов – красная, синяя и черная.
Так что можно было с полным основанием считать, что перед Шуриком стояло некое человекообразное существо в изорванном и запачканном клетчатом пиджаке, рваных и грязных полосатых брюках, в красном полуботинке на одной – левой ноге. В правой руке существо держало пустой чемодан без крышки.
Оно, это существо, выговорило, с трудом шевеля разбитыми губами:
– Предштавьте шебе – Жорж Швинкии шобштвенной першоной. Где прештупник? Где мой футболишт Попов Николай?
И Жорж Свинкин, ибо это был он, мимо совершенно испуганного, пораженного, прямо говоря, ошарашенного Шурика шагнул через порог и прошёл в кухню.
Бабушка Анфиса Поликарповна, увидев неожиданного гостя, очень громко охнула.
– Не бойтешь, ушпокойтешь, – сказал Жорж Свинкин. – Прошто я неудашно шошкошил на ходу ш поежда. Выбил шебе нешколько жубов. В ошновном жолотых. Где этот шумашедший прештупник? Я буду ишкать его ш милишией! Шпряталша где?
Шурик понял, что ничего страшного не произошло: что дядя Коля никуда не уехал и то, что хотел с ним сделать предельно подозрительный Жорж Свинкин, не получилось, не удалось, не вышло!
– Штаканшик воды, – скрипло прохрипел Жорж Свинкин.
– Как вы страшно ужасны, – прошептала бабушка Анфиса Поликарповна. – Можно подумать, что вас избивали человек четырнадцать.
– Я шам! Я шам ражбилша! По шобштвенной воле! На полном ходу ш поежда! Жа этим прештупником! Он шпрыгнул раньше! Я не мог его ражишкать! А то бы жадушил твоими руками!
– Гошподи! – вырвалось у бабушки Анфисы Поликарповны.
– Не дражнитешь! – Жорж Свинкин обиженно шмыгнул тем, что совсем недавно было носом, а стало чем-то вспухшим, величиной с крупную картофелину и цвета свеклы. – Где у ваш жеркало? – Он подошёл к трюмо, долго разглядывал свое отображение. – Ш ума шойти. На улишу не пойду. Вше в штороны шарахаютша. Жнашит, прештупник не у ваш?
– Нет, нет, – заверил Шурик, – я шам…
– Перештань!
– Простите, Жорж Робертович. Я сам его жду.
– А ешли он ражбилша вдребежги?
– Я считаю, – испуганно и тем не менее авторитетно заявила бабушка Анфиса Поликарповна, – надо немедленно заявить обо всем в милицию. Ведь вы потеряли золотые зубы!
– Жубы я шобрал. И жолотые, и штальные. Так что беж милишии обойдемша. Куда делша прештупник? Вот вопрош.
– Расскажите, пожалуйста, что с вами произошло, – попросил Шурик.
Позвольте мне, уважаемые читатели, в последующем рассказе Жоржа Свинкина не передавать его шамканья. А то вы всё равно будете хихикать, а потом, чего доброго, ешшо нашнёте его передражнивать, и вам от вжрошлых попадёт. Да и мне доштанетша.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ
О том, как Егорка Хряков превратился в Жоржа Свинкина и что из всего этого получилось

Егор Романович Хряков, он же Жорж Робертович Свинкин, был не только с виду уморительным субъектом, но, как и предполагал Шурик Мышкин, личностью предельно подозрительной и на редкость хитрой, хотя, добавил бы я, и достаточно глуповатой.
Сейчас он и вправду числился футбольным тренером, но команды пока не существовало, а было только название «Питатель». Дядя Коля, бывший поп Попов, и оказался первым игроком, который по неопытности согласился иметь дело с такой подозрительной личностью, как Жорж Свинкин, да и то с условием, что он, будущий вратарь «Питателя», обязательно посоветуется со своим другом Шуриком Мышкиным, хорошим человеком.
А обманывать хороших людей Жоржу Свинкину было не привыкать!
Но он никак не мог даже и предполагать, что на пути исполнения его замыслов встанет всего-то навсего маленький, взъерошенный, похожий на озабоченного воробья Шурик Мышкин! Именно он и только он помешает бескомандному тренеру Жоржу Свинкину увезти замечательного вратаря и такого же человека дядю Колю Попова.
Увезти же его надо было обязательно и немедленно: ведь послезавтра кончался срок, в который этот тренер должен был найти хотя бы одного достойного игрока. Если такого не случится, Жоржа Свинкина тут же переведут в ночные сторожа, и тогда долго ему ещё, а может быть, и никогда, не видать лёгкой, красивой, обеспеченной жизни.
Вот о чём сейчас и тревожился изо всех сил тренер без команды!
И, прежде чем продолжить наше повествование, позвольте, уважаемые читатели, хотя бы в общих чертах описать превращение Егорки Хрякова в Жоржа Свинкина.
Если бы его, Жоржа Свинкина, спросили, какие годы в его жизни были самыми ужасными, он бы с нескрываемым гневом ответил:
– Когда мои родители насильно принуждали меня учиться в школе.
А если бы Жоржа Свинка спросили, какой же день самый счастливейший в его жизни, он бы со значительным восторгом признался:
– Когда мои родители грубо сказали мне, что такому тупоголовому остолопу, как я, нет ни малейшего смысла учиться в школе.
Сказано действительно грубо, но зато ведь и точно, да не очень уж и грубо, если учесть причины, по которым у родителей вырвались такие слова. Произносить их, такие слова, родителям было, конечно, больнее, чем сынку выслушивать.
Самое же любопытное и, на первый взгляд, совершенно необъяснимое заключалось в том, что
родители Егорки,
старший и младший братья,
сестрёнка,
бабушки и дедушки,
дяди и тёти,
племянники и племянницы,
даже двоюродные братья и сестры,
тем более, один прадедушка
и две прабабушки –
все родственники Егорки были нормальными, то есть трудолюбивыми людьми.
Один Егорка мечтал о лёгкой, беззаботной жизни.
Тупоголовие его было не от природы, то есть не от того, что он родился остолопом и никем другим стать будто бы не имел возможности. Так называемое тупоголовие Егорки было результатом постепенного, достаточно медленного, но неуклонного самооболванивания.
Явление это, уважаемые читатели, хотя и наблюдается довольно нередко, изучено совершенно недостаточно. В книгах о нём не пишут, по радио и телевидению о нём ничего не передают, в кино и театрах его не показывают, посему расскажу о нём поподробнее.
Самооболванивание начинается с того, что ещё в, малом возрасте человек вдруг делает для себя прелюбопытнейшее открытие: оказывается, иногда очень выгодно прикидываться этаким ничего не понимающим дурачком. Дескать, пусть те, которые себя умными полагают, всякие дела делают, разные работы работают, силы тратят, но он, самооболванец-то, будто бы и не понимает, для чего всё это, и живёт себе потихонечку-полегонечку.
Вот зачем, например, каждый день выполнять все домашние задания, если спрашивают не каждый день?
А старшим зачем помогать? Что они, сами не справятся?
Или для чего, предположим, на пятёрки учиться, если и за тройки никто тебя в милицию не заберёт?
Вообще зачем учиться хорошо, когда никто ещё не умирал от того, что получал двойки?
Кстати, самооболванец не считает себя лентяем, хотя тунеядец он стопроцентный, но, как мы увидим дальше, несколько своеобразный. Он, видите ли, не ленится учиться, а будто бы не понимает, для чего это надо, когда и без учёбы жизнь прекрасна.
Вокруг самооболванца люди трудятся, учатся, занимаются интереснейшими делами, а он и не понимает, что в этом хорошего, если самое приятное на земле дело – ничего не делать.
Ничего не делать полезного Егорка Хряков привык уже годам к шести, когда у него только-только начался процесс самооболванивания. Тогда уже самая малюсенькая просьба, помочь например, вызывала в нём панический ужас и не менее паническое отвращение.
А своеобразие Егоркиного тунеядства заключалось в том, что, если ему приходилось что-нибудь делать для себя, – тут уж никакого лентяйства.
Или, к примеру, писал Егорка Хряков прямо-таки потрясающе безграмотно, грязно и некрасиво, зато вот считал замечательно. Правда, и считал-то он довольно своеобразно опять же.
Вот полюбопытствуйте, пожалуйста, уважаемые читатели.
Ещё в первом классе спрашивает Егорку Хрякова учительница: сколько будет шесть плюс два?
Он глазки прищурит, губами быстренько-быстренько пошевелит и ласково отвечает: восемь.
Как, по-вашему, уважаемые читатели, он сосчитал? Или просто помнил, что шесть плюс два будет восемь?
Нет, нет! Сосчитал Егорка Хряков вот так. У меня, мол, было шесть рублей, а я шёл по улице и нашёл, умница, два, стало у меня восемь!
Или классе во втором спросит Егорку Хрякова учительница: сколько будет, если из двадцати одного вычесть двенадцать?
Тогда он глазки прищурит, губами быстренько-быстренько пошевелит и зло ответит: девять!
Как, по-вашему, уважаемые читатели, он это сосчитал? Или просто помнил, что, если из двадцати одного вычесть двенадцать, будет девять?
Нет, нет! Сосчитал Егорка Хряков вот так. Была, мол, у меня двадцать одна копеечка, а я, дурачок-разиня, двенадцать копеечек потерял, и осталось у меня, недотепы, всего девять! Вот так арифметика!
Ну, а как он, по-вашему, уважаемые читатели, делал умножение? Оригинальнейшим, я вам скажу, способом.
Сколько будет дважды три? Всем известно, что шесть. А у Егорки Хрякова в воображении сразу возникала такая приятнейшая картина: ему, сестренке и младшему брату дали по два яблока, а он, герой, взял да и отобрал у родственников фрукты – стало у него шесть!
Ну и арифметика!
С возрастом Егорка Хряков всё больше самооболванивался, и это привело его не только к тупоголовию, то есть к полнейшему нежеланию и неумению думать, но и к вреднейшему решению: жить лишь для себя, заботиться лишь о себе.
А когда он сменил себе имя на Жорж, то сообразил: кроме лёгкой работы, есть легчайшая (найди её!), кроме легчайшей работы, есть наилегчайшая (найди её!) и т. д.
Свою трудовую деятельность Жорж Хряков начал с торговли квасом и газированной водой. Занятие это нравилось ему особенно тем, что работал он сидя.
Вы, уважаемые читатели, вполне резонно можете спросить: а почему он к школе никак приспособиться не мог, бросил её полуграмотным недоучкой?
Ответ простой: лёгкой учёбы не бывает, а для лентяев она особенно трудна, тяжела и даже невыносима.
Но так как Жорж Хряков хорошо умел считать, а самооболванивание позволило ему относительно быстро научиться хитрить и жульничать, то жизнью своей и сидячей работой своей он был вполне доволен.
И горько жалел Жорж Хряков об одном: никто ему, кроме своего брата оболванца, не завидовал. А ведь Егорка Хряков ещё в школе мечтал, чтобы ему все завидовали, особенно отличники, чтобы знали они, что жить надо совсем не так, как они живут. И тогда, ещё в школе, никто Егорке Хрякову не завидовал, кроме самых отъявленных двоечников, и сейчас никто не завидовал Жоржу Хрякову, кроме самых отпетых оболванцев.
Очень его это огорчало и даже тревожило. Ведь он стремился доказать, что быть таким, как он, и выгоднее, и интереснее, и почетнее, чем быть нормальным человеком. Ему хотелось, ему прямо-таки требовалось, чтобы его ставили в пример другим! Чтобы у него люди учились жить! Ведь это было бы торжеством самооболванивания!

И сидел бы себе Жорж Хряков, и торговал бы себе квасом и газировкой, но судьба распорядилась иначе и не в его пользу, а он этого-то сразу и не заметил.
Дело в том, что за выдающиеся показатели по продаже кваса и газировки населению Жоржа Хрякова послали учиться на курсы поваров.
Эх, если б только он знал, чем всё это кончится, никуда бы он и никогда бы он от своей бочки с квасом не двинулся!
А он поначалу возгордился, поднял кверху нос, сменил грубую фамилию Хряков на гораздо более нежную – Свинкин. Заодно сменил он и отчество Романович на красивое – Робертович.
Вот так примерно Егорка Хряков превратился в Жоржа Робертовича Свинкина.
На курсах поваров ему пришлось очень худо. Работать он привык сидя, а тут ещё от сверхобильной пищи Жорж Свинкин начал стремительно толстеть и за короткий промежуток времени до того растолстел, что ему врачи буквально приказали заняться спортом.
Долго выбирал он себе вид спорта полегче и в конце концов решил попробовать быть голкипером. Подумалось Жоржу Свинкину, что стоять в воротах всё-таки легче, чем бегать, прыгать, грести, крутить педали и т. д. Болельщики прозвали его Дыркой, потому что из десяти мячей, посланных в ворота, он пропускал что-то около девяти с половиной.
Естественно, что из команды Жоржа Свинкина отчислили, чему он был чрезмерно рад. Отчислили его и с курсов поваров и направили работать официантом, сколько он ни просился обратно к бочке с квасом.
А к безостановочному толстению добавилось ещё выпадение зубов из-за безграничного поглощения сладкого (за один раз он мог машинально и быстро съесть килограмм двести пятьдесят граммов любимых конфет). Пришлось погибшие зубы заменить стальными и золотыми. Этим Жорж Свинкин очень похвалялся, вместо того чтобы очень стыдиться и ещё больше сожалеть.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24