Не вам это решать. Вы должны сказать все, что вам приходит в голову, независимо от того, считаете ли вы это подходящим или нет!
Порой проходили дни, прежде чем Элизабет уступала подсознанию и раскрывалась правда: она считала себя достаточно сильной, чтобы жить без любви, без мужчины, но она начала осознавать свою слабость одинокой женщины. Ее инертная натура начала плавиться, когда она увидела, какой чудесной заботой свояк окружил ее сестру; он был, подобно ее отцу, мужчиной, с которым можно обсуждать самое интимное…
Основная причина стала ясной, но требовался внешний стимул, чтобы получить подтверждение догадки Зигмунда. Однажды она, почувствовав себя слишком больной, не пришла на прием, и Зигмунд проводил процедуру у нее дома. Услышав мужские шаги и приятный голос в соседней комнате, Элизабет вскочила и воскликнула:
– Прервемся. Это мой свояк. Я слышу, он спрашивает обо мне.
Зигмунд распределил изложение обнаруженного им на несколько консультаций.
– Вы стараетесь оградить себя от вызывающего страдание убеждения, что любите мужа сестры, навязывая себе взамен физические мучения. В тот момент, когда это убеждение возвращается к вам, возникают боли вследствие успешного перевоплощения. Если вы сумеете противостоять истине, тогда ваша болезнь будет поставлена под контроль.
Элизабет буйствовала. Она плакала, отрицала, осуждала.
– Это неправда! Вы заговорили меня. Это не может быть правдой. Я не способна на такую безнравственность. Я никогда не прощу себе.
– Дорогая фрейлейн Элизабет, мы не отвечаем за свои чувства. Тот факт, что вы заболели при таких обстоятельствах, говорит достаточно ясно о вашем высоконравственном характере.
Элизабет оставалась безутешной несколько недель. Затем вся правда медленно вышла наружу. Дело было в браке по расчету. Когда будущий свояк пришел в дом фон Рейхардта, он спутал Элизабет с девушкой, на которой ему предстояло жениться. Позже, в один из вечеров, сестры имели бурный разговор, и младшая сестра сказала: «Правда в том, что вы прекрасно подходите друг другу». А затем последовало самое болезненное признание: когда Элизабет стояла у ложа умершей сестры, у нее невольно возникла мысль: «Теперь он свободен, и я могу стать его женой!»
Зигмунд научил Элизабет признать истину о ее любви и умению жить с этой любовью, примириться с фактом, что она никогда не выйдет замуж за свояка. Было это нелегко, случались рецидивы, но однажды вечером он и Марта оказались на балу, где присутствовала Элизабет. Он наблюдал, как она танцует вальс, возбужденная, целиком находясь во власти музыки. Затем ему стало известно, что она счастливо вышла замуж.
Было много причин считать себя удовлетворенным: он вылечил болезнь, длившуюся свыше двух лет, – болезнь, которую не смогли вылечить другие врачи. Он вновь продемонстрировал точно таким же образом, как демонстрировал срез мозга в лаборатории Мейнерта, что если отсутствует различимое или серьезное нарушение в анатомии организма, то нездоровье может быть вызвано невольным подавлением в подсознании мыслей, отторгаемых обычным сознанием. Он записал в своей тетради: «Основой для самого подавления может быть лишь чувство неудовольствия, несовместимости идеи, которая должна быть подавлена, и господствующей массы идей, образующих «я». Однако подавленная идея берет реванш, становясь патогенной». Это означает, что мысленный материал, однажды извлеченный из подсознательного и поставленный под ослепительный свет сознательного, может быть ослаблен так же эффективно, как любой другой вирус или инфекция, попавшие в тело или кровь.
В равной мере представлялся важным другой шаг вперед. Он часто признавался Марте:
– Я не так хорош в гипнозе. У Льебо и Бернгейма природный дар к гипнозу. Я же навязываю гипноз своим пациентам и себе.
Он не чувствовал себя бессильным из–за того, что не принадлежал к мастерам гипноза. Он мог направлять отныне людей к глубинам их памяти столь же эффективно, как достигали этого посредством введения пациентов в состояние полусна. Легкий нажим, который он применил к Элизабет фон Рейхардт, длился всего несколько секунд. Как только он побудил ее сосредоточиться, уже не требовалось никакого особого средства. Если «работа по расширению ограниченного сознания требовала усилий», то сокрытие воспоминаний зачастую осуществляется преднамеренно, к нему стремятся. Он должен вновь испробовать свой метод, он должен описать его. Зигмунд дрожал от возбуждения.

8

Эли Бернейс, совершив две разведывательные поездки в Нью–Йорк, готов был обрубить свои связи с Веной; американцы не бросаются новыми идеями, как левые и радикалы. Улицы не вымощены там золотом, но в воздухе оно носится! «С твоими способностями, Зиг, ты через год имел бы собственный госпиталь, такой же, как венская Городская больница».
Он попросил еще об одном одолжении. Он забирает с собой Анну и новорожденного, но, до того как обоснуется там, был бы признателен, если бы Марта и Зигмунд взяли к себе шестилетнюю Люси, а Амалия и Якоб позаботились о восьмилетней Юдифи. Может быть, на полгода… если, конечно, это не покажется навязчивым…
Марта заверила его, что и мысли об этом быть не может.
Зигмунд разделил своих пациентов на две категории. Неврологические больные могли приходить в любое время в часы приема и подвергаться осмотру в порядке очереди. Пациенты с неврозами пользовались правом на специальное назначение, которое, он старался соблюдать с точностью до минуты. Предыдущий пациент уходил с достаточным запасом времени, чтобы не встречаться с последующим.
Материал, подкрепивший метод, использованный им в случае с Элизабет фон Рейхардт, не заставил себя ждать. Один знакомый врач обратился к Зигмунду с просьбой заняться тридцатилетней гувернанткой–англичанкой, которая лечилась у него два года от воспаления слизистой оболочки носа. Появились новые симптомы: мисс Люси Рейнолдс либо теряла способность ощущать запах, либо ее преследовали галлюцинации запахов, вследствие чего она теряла аппетит, чувствовала тяжесть в голове, сопровождавшуюся усталостью и подавленным настроением.
– Зиг, ни одно из этих нарушений не является следствием воспаления слизистой оболочки. Видимо, есть иные причины, досаждающие мисс Рейнолдс. Не попробуете ли вы ваш метод для установления причины? Я не могу ничем помочь ей.
Люси Рейнолдс, высокая, бледнолицая, деликатная женщина, была совершенно здоровой до возникновения нынешних неприятностей. Сидя напротив него, она рассказала о своей работе гувернанткой в комфортабельном доме директора фабрики на окраине Вены. Его жена умерла несколько лет назад, и Люси, состоявшая в отдаленном родстве с женой, обещала ей, что переедет в их дом и возьмет на себя заботу о двух дочках. Отец не женился вторично, и, пока Люси была здоровой, она сделала дом счастливым для девочек… Зигмунд оттолкнулся от гипотезы, что галлюцинации запахов являются истерическими по происхождению.
– Мисс Рейнолдс, какой запах беспокоит вас больше всего?
– Запах подгоревшего пудинга.
В ее бледно–голубых глазах показались слезы. Зигмунд молчал, размышляя про себя: «Я предполагаю, что запах подгоревшего пудинга сопровождал событие, которое действует ныне как травма. Пациентка страдала гнойным воспалением носоглотки, и поэтому ее внимание сосредоточивалось на обонянии. Запах подгоревшего пудинга должен быть отправной точкой анализа».
Он предложил Люси лечь на черную кушетку, закрыть глаза и не двигаться. Наложив свою руку на ее лоб, он внушил ей, что нажим даст ей возможность сосредоточиться, увидеть, услышать и припомнить эпизоды из ее прошлого, о которых она сможет затем рассказать.
– Мисс Рейнолдс, вы можете вспомнить, когда впервые почувствовали запах подгоревшего пудинга?
– Да, это было два месяца назад, за два дня до даты моего рождения. Я была с девочками в классной комнате, обучая их приготовлению пищи. Почтальон принес письмо от моей матери из Глазго. Дети выхватили письмо из моих рук с криком: «Пожалуйста, отложи чтение до дня рождения». Пока я пыталась отобрать у них письмо, пудинг подгорел и комната наполнилась сильным запахом. Я чувствую его теперь день и ночь, и он усиливается, когда я возбуждена.
Зигмунд подвинул стул и сел около нее.
– Какое эмоциональное содержание делает эту сцену столь незабываемой для вас?
– Я готовилась к возвращению в Глазго; мысль о том, что оставлю детей…
– Не болела ли ваша мать? Нуждалась ли она в вас?
– Нет… Я просто не могла оставаться дольше в этом доме. Прислуга обвиняла меня в том, что я считаю себя лучше их, и передавала худые слухи деду девочек. Ни он, ни отец детей не поддерживали меня, когда я жаловалась. Я сказала отцу, что должна уехать. Он просил меня подумать пару недель. Пудинг подгорел в период этой неопределенности… Я обещала умирающей матери девочек, что никогда не брошу их…
Зигмунду показалось, что он увидел крошечное пятнышко света в конце туннеля, но Люси предстояло пройти долгий путь, цель могла быть найдена, если бы удалось обнаружить нечто достойное, оправдывающее желание остаться с девочками. Перерывы между сеансами были длительными, и Зигмунду почти каждый раз приходилось начинать сначала. Люси прибегала к ссылкам на подгоревший пудинг как на осязаемый символ, поскольку у нее было неблагополучно с носом. Это подтверждало его теорию, что истерия находит свою ахиллесову пяту. После полдюжины сеансов он пришел к убеждению, что Люси умалчивает о каком–то моменте, касающемся ее. Он решил действовать напрямик.
– Люси Рейнолдс, я думаю, что вы влюбились в вашего хозяина и верили в то, что займете место матери в доме и станете женой директора. Воображаемые вами нападки прислуги родились из ваших опасений, будто они знают о ваших замыслах и высмеивают вас.
Люси ответила деловито:
– Наверное, это так.
– Почему в таком случае вы мне этого не сказали?
– Я не была уверена… Не хотела знать… лучше выбросить это из головы, стать разумной…
Запах подгоревшего пудинга исчез, но тут же появился навязчивый запах сигарного дыма. Она не знала почему, ибо ранее она его не ощущала, хотя в доме постоянно курили. Зигмунд пришел к выводу, что ему надлежит проделать вторую половину анализа. Он предложил Люси лечь на черную кушетку, но на сей раз с открытыми глазами. Она пересказала ему первую картину, которая прошла перед ее глазами под давлением его руки: столовая в полдень, когда отец и дед возвращались с фабрики. Зигмунд настаивал, чтобы она продолжала всматриваться в картину. Тогда Люси увидела главного бухгалтера фабрики, любившего детей. После наводящих вопросов она вспомнила наконец сцену, имевшую отношение к делу: старый бухгалтер пытался, уходя, поцеловать девочек. Отец закричал: «Не делайте этого!»
– Я почувствовала укол в сердце. Поскольку мужчины курили сигары, этот запах ударил мне в нос.
– Что случилось раньше – то, что вы рассказываете, или подгоревший пудинг?
– О чем я говорю, было на два месяца раньше. «Если это так, – думал Зигмунд, – тогда воспоминание о подгоревшем пудинге являлось подменой. Мы еще не дошли до сути». Он сказал Люси:
– Вернемся к более ранней сцене; она лежит глубже, чем сцена с бухгалтером. Вы можете ее вспомнить, никто не забывает сцены, запечатленной в сознании.
– …Да… за несколько месяцев до этого… пришла с визитом знакомая моего хозяина. Когда она уходила, она поцеловала девочек в губы. Отец обрушился на меня: я не выполнила свои обязанности! Если такое повторится, меня уволят. Это было в то время, когда я думала, что он любит меня, ведь он с такой добротой и доверием говорил мне о воспитании девочек.
…Этот случай разрушил все мои надежды. Я поняла, что, если он может так угрожать в связи с тем, что мне не подконтрольно, он меня не любит. Запах сигарного дыма плавал в комнате…
Когда она явилась двумя днями позже, то была в радостном настроении. Зигмунд подумал на миг, что хозяин предложил ей вступить в брак. Он спросил Люси, что произошло.
– Господин доктор, вы видели меня обескураженной и больной. Когда вчера утром я проснулась, то почувствовала, будто тяжесть свалилась с плеч. У меня появилось прекрасное настроение.
– Что вы думаете о возможности брака с хозяином?
– Ее нет. Но это не расстраивает меня.
– Продолжаете ли вы любить девочек?
– Разумеется. Но какое это имеет отношение? Я свободна в мыслях и чувствах.
Зигмунд обследовал нос Люси. Отечность спала. Чувствительность оставалась несколько повышенной; простуда может еще проявить себя и причинить неприятности, но подсознание уже не может!
Разрешение проблемы заняло девять недель. Зигмунд считал результаты сеансов медленными, требующими повторое, неблагодарными. Однако перед ним сидела мисс Рейнолдс, уверенно улыбавшаяся, с чувством благодарности в глазах. Превосходное настроение сохранялось у нее и в последующие месяцы.
Он понял, что может обойтись без гипноза… через пять лет после того, как загипнотизировал своего первого пациента. Он надеялся, что вскоре освободится и от необходимости прибегать к нажиму рукой. Его опыт и знания справятся с неизвестным. Каждый пациент, каждый новый случай позволит ему пролить дополнительный свет на незримые тайники разума.
Он перенесся мысленно в то раннее утро в понедельник после объяснения с Мартой, когда он вошел в кабинет профессора Брюкке в Институте физиологии, ощутил смесь запахов спирта и формальдегида, увидел за столом своего уважаемого учителя в берете, устремившего внимательный взгляд на своего молодого сотрудника. Он просил о постоянном месте ассистента на медицинском факультете университета, а профессор Брюкке отклонил его просьбу и посоветовал вернуться на работу в больницу, добиться доцентуры и заняться частной практикой.
Ему казалось тогда, что настал конец всем его надеждам, но это было, как предвидел профессор Брюкке, только начало. И вот через десять лет перед ним, как он полагал, самое большое медицинское открытие его века.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136