И не увидишь. Ты в полной безопасности. Тебе не нужно бояться собаки. Забудь об этом. Ты больше не увидишь собаку. Забудь о ней.
Он разбудил девочку, вызвал отца, находившегося в прихожей, и спросил его, не произошел ли первый приступ эпилепсии, после того как за ней гналась собака. Отец вспомнил, что это случилось почти одновременно.
– Пытался ли кто–либо связать воедино два элемента: испуг, вызванный собакой, и начало конвульсий?
Ошеломленный отец стоял с широко раскрытыми глазами и нервно комкал шляпу в руках.
– Какая может быть связь? Собака не укусила. Она не могла, следовательно, передать эпилепсию?
– Девочка получила от нее ощущение ужаса, и это вызвало конвульсии. Ребенок не в большей степени эпилептик, чем вы или я. Моя задача удалить из подсознания вашей дочери чувство ужаса. Думаю, что начало положено.
Зигмунд принимал девочку каждый день в течение недели, стараясь освободить ее от чувства страха. Он добился успеха. Спазмы не повторялись. Когда Зигмунд вручил отцу скромный счет, тот взглянул на него, вытащил из кармана запечатанный конверт, положил его на стол и поблагодарил господина доктора Фрейда за спасение жизни дочери. Позже, открыв конверт, Зигмунд глубоко вздохнул от удивления: промышленник обеспечил семье Фрейда отдых в горах на все следующее лето.
Йозеф Брейер, которого вызвали осмотреть двенадцатилетнего мальчика, был менее удачливым. Как–то мальчик вернулся из школы с головной болью, ему было трудно глотать. Домашний врач поставил диагноз: воспаление горла. В течение пяти недель состояние мальчика ухудшалось, он отказывался от пищи, а когда его насильно кормили, начиналась рвота. Он проводил все время в постели. Мальчик объяснил доктору Брейеру, что заболел после того, как его наказал отец. Йозеф был убежден, что болезнь вызвана психическими причинами. Он попросил Зигмунда прийти для консультации. Зигмунд сказал после визита к мальчику:
– Уверен, что ты прав, Йозеф, недуг в основе своей эмоциональный. Я заметил то же чувство страха, что и у девочки после инцидента с собакой. Но есть разница, полагаю, мальчик знает, что делает его больным. Думаю, это у него уже на кончике языка.
– Его мать – умная женщина. Он ей скорее скажет, чем мне.
Хитрость сработала. В следующий вечер, когда они прогуливались по Рингу, Йозеф рассказал подробности. По пути домой мальчик зашел в общественный туалет. Там незнакомый мужчина поднес свой возбужденный пенис к лицу мальчика и потребовал, чтобы тот взял его в рот. Мальчик убежал, потрясенный таким грубым вторжением извращенной сексуальности в его жизнь. Подавленный отвращением, он не мог принимать пищу.
После того как мать поговорила с мальчиком и заверила его, что он ни в чем не виноват и должен забыть о случившемся, мальчик стал спокойно есть.
– Теперь он поправился.
– Мы познаем, таким образом, Йозеф, что анорексия, отсутствие аппетита и хронические позывы к рвоте могут быть связаны с образами и мыслями о рте, о пище. Каждый раз, когда фрау Эмми пыталась есть, ее память возвращалась к прошлому, к попыткам заставить ее есть холодное мясо. Знаешь, Иозеф, становится все более ясным: склонные к истерии страдают главным образом от воспоминаний.
Однажды в конце января его вызвали к пациенту, жившему в районе Эшенбахгассе. Подойдя к площади Ми–каэлер и услышав игру полкового оркестра во внутреннем дворе Хофбурга, он прошел через большую арку, а затем под куполом, украшенным мужскими и женскими фигурами в стиле барокко. День был холодный, под ногами скрипела изморозь. Толпа наблюдала за сменой караула. Это была красочная картина, которая нравилась Зигмунду с детских лет; сюда Якоб приводил его посмотреть на шагающую под дробь барабанов гвардию. Когда оркестр заиграл увертюру к опере Мейербера «Гугеноты», из главного крыла дворца выскочил адъютант императора Франца–Иосифа и приказал дирижеру прекратить игру. Музыканты замолкали вразнобой. Толпа оцепенела: никогда полковой оркестр не прерывал пятидесятиминутный концерт.
Со стесненным чувством Зигмунд продолжил свой путь к пациенту. Лишь после того как в полдень он закончил работу в Институте Кассовица и пошел в Тухлаубен, увидел, что разносчики газет продают специальный выпуск «Винер Цайтунг», где сообщалось, что «его императорское и королевское высочество наследный принц эрцгерцог Рудольф внезапно скончался от сердечного приступа» в охотничьем домике Майерлинг в лесах за Баденом.
Зигмунд направился прямо в кафе «Центральное», будучи уверен, что встретит там кого–нибудь из своих друзей; в Вене государственные трагедии оплакивались в кофейнях. Переполненное кафе гудело разноголосьем. Йозеф Брейер подвинулся и знаком попросил официанта принести еще стул. Иосиф Панет был с Экснером, а Обер–штейнер привел Флейшля, которому он бинтовал палец, когда принесли газету с печальным известием.
Смерть наследного принца была тяжелым несчастьем. На императора Франца–Иосифа взирали не только с благоговением, но и с любовью, граничившей с обожанием. Он был отцом империи, верным, трудолюбивым, добрым, дарующим с каждым своим вздохом имперскую справедливость и надежность. Однако его личная жизнь складывалась несчастливо. Императрица и одновременно кузина Елизавета Баварская проводила большую часть времени за пределами Вены и вне королевских покоев. Его старший сын, наследный принц Рудольф, старательно готовился принять империю из рук отца, а тот не допускал его в правительство. Говорили также, что император вынудил Рудольфа вступить в брак с нелюбимой Стефанией Бельгийской, а затем запретил ему обратиться к папе римскому с просьбой аннулировать этот брак. Взоры всех сидящих за столом были устремлены на Йозефа Брейера, который хотя и не лечил императорскую семью, но давал консультации членам двора.
– Я не слышал, чтобы у наследного принца были неполадки с сердцем, – заявил Йозеф.
Он осторожно огляделся, ибо, хотя дворцовые истории были главным развлечением Вены, особа императора и его семья были окружены ореолом святости и не могли быть объектом пересудов.
– …Впрочем, известно, что он изрядно выпивал и принимал наркотики.
– Но конечно, не в таких дозах, чтобы вызвать роковой приступ? – спросил Экснер почти шепотом. – Ему было всего тридцать,…
Зигмунд возвращался домой подавленный. Подобно всем остальным австрийцам, он ощущал лояльность к Габсбургам и воспринял трагедию как свое личное горе.
На следующий день национального траура события приняли печальный оборот. Стало известно, что Рудольф умер не от сердечной недостаточности, а покончил самоубийством вместе с семнадцатилетней баронессой Марией Вечера. Газетам было строго–настрого запрещено печатать что–либо об этом; телеграммы и письма, приходившие из иностранных посольств, подвергались цензуре и задерживались. Но правду скрыть не удалось: наследный принц и баронесса застрелились или застрелили друг друга на королевской постели в Майерлинге. Тело баронессы было вывезено и похоронено без церемоний в монастыре Хайлигенкройц. Тело Рудольфа доставили в Вену и поместили в апартаменты наследного принца.
До пятого февраля, когда гроб Рудольфа был замурован в склепе капуцинов, Вена напоминала осажденный город. Венцы в полном смысле слова находились в смятении. Деловая жизнь замерла, если не считать бесконечных приглушенных, невероятных слухов: как такое могло случиться, ведь баронесса не была первой любовью Рудольфа или даже единственной в тот момент?
Город вернулся к нормальному состоянию лишь после того, как родились новые слухи. Куда бы ни направлялся Зигмунд: в больницу, Институт детских болезней или к другу – всюду он слышал новые версии. Говорили об одновременном самоубийстве любовников, ибо Рудольф и Мария не были холостыми и не могли сочетаться браком. Утверждали далее: обнаружив, что она беременна, Мария убила Рудольфа, ибо он отказался помочь ей; Рудольфа убил ударом бутылки шампанского по голове австрийский претендент на болгарский трон Иоганн Орт; наследного принца поймали на месте преступления с женой помощника лесника, который тут же и застрелил принца. Однако эта последняя версия просуществовала недолго. Остроумный премьер–министр Австро–Венгрии заметил:
– Австрийский помощник лесника, который застает сына императора со своей женой в постели, не стреляет, а поет «Боже, спаси императора».
И еще одну удивительную историю рассказывали в кофейнях: баронесса Мария, обнаружив, что она беременна, кастрировала во сне Рудольфа, а когда тот пробудился, то убил и ее и себя.
Наконец Вена вернулась к работе и развлечениям, удовольствовавшись последним слухом: наследный принц сколачивал заговор за спиной императора с целью вывести Венгрию из состава империи и застрелился, когда заговор был раскрыт.
На Зигмунда самоубийство произвело огромное эмоциональное воздействие. Невозможно было себе представить, что Габсбург, наследный принц Австро–Венгерской империи, занимающий столь высокое положение в Европе, покончил с собой при столь бесславных обстоятельствах. Он вспоминал заключительную строфу из «Эдипа–царя» – не может смертный быть счастливым, если не достиг безболезненно предела жизни.
Его больше всего беспокоил тот факт, что принц Рудольф не оставил записку императору. Матери он оставил, но не отцу. Это было сделано сознательно.
– Мы знаем, что он слыл либералом, считал, что в монархии должны быть проведены внутренние реформы, ее власть должна быть ограниченна, – объяснял он Марте. – Может быть, именно поэтому император не хотел допускать его к государственным делам.
– Ты говоришь, что Рудольф покончил с собой в порыве отчаяния?
– Я полагаю, Рудольф начал пить, принимать наркотики и волочиться за женщинами, потому что император не поручал ему никакого серьезного дела. В конечном счете он возненавидел отца и самоубийство стало актом мести.
– Я не слышала, чтобы ходили такие слухи.
– Ты и не услышишь, Марти. И будь добра, пожалуйста, не ссылайся на мое мнение. У меня могут появиться трудности, если придется его доказывать.

3

Неврологи привыкли к тому, что у их пациентов бывают рецидивы, и все же Зигмунд был крайне расстроен, когда Йозеф Брейер сказал ему, что фрау Эмми фон Ней–штадт вновь заболела и по совету местного врача уехала в Северную Германию в санаторий. Неприятно, когда исчезает то, что казалось ему излечением, ведь дело фрау Эмми было ключевым в доказательстве тезиса, что лечение под гипнозом может стать важнейшим инструментом терапии при неврозе. Он посчитал на пальцах, а затем сказал Йозефу:
– Она вернулась домой в июне, чувствуя себя хорошо, то есть семь месяцев назад, и из сказанного тобой следует, что у нее все было в норме до Рождества и Нового года. Как она себя чувствует сейчас? И почему был перечеркнут наш курс лечения?
– Вновь возобновился один из видов тика, появились и другие симптомы, включая частичный паралич ноги. Может быть, скрытые воспоминания слишком долго сидели у нее в голове, слишком глубоко укоренились, чтобы оказаться удаленными одним курсом лечения? Направь–ка ее врачу описание теории гипноза и того, при каких симптомах он был эффективен.
– Напишу сегодня же. Ну что ж, я потерпел неудачу, а ты можешь торжествовать победу. В воскресенье Берта Паппенгейм обедала у нас, а в понедельник она уехала во Франкфурт. Она подключается к движению в защиту прав женщин в Германии и намерена посвятить этому остаток своей жизни. Должен сказать, выглядит она крепкой и счастливой.
– Во имя какого же права она намерена действовать? – спросил Йозеф охрипшим голосом. – Избирательного права, судебного, права наследования?
– Права учиться в университете и иметь профессию, права на лучшие условия работы на фабриках…
Йозеф воздержался от дальнейших замечаний.
– Заранее спасибо за письмо, Зиг; если состояние фрау Эмми не улучшится, тогда посоветую ей вернуться в Вену и вновь пройти курс лечения у тебя. Мы знаем, что терапия путем внушения должна повторяться до тех пор, пока не будут устранены вторичные последствия.
Зигмунд ответил мрачно:
– Надеюсь, что мы говорим не о капле воды, падающей на скалу. Если подсознание – скала, а не губка, то нам придется искать пути, как направить на него целый водопад.
На заседании Венского медицинского общества, состоявшемся на следующий день, он выслушал ожесточенные нападки Мейнерта на гипотезу мужской истерии, выдвинутую в Париже Шарко. «Он не может оставить в покое эту тему», – подумал Зигмунд. Хотя Мейнерт не упомянул измены Зигмунда, слушатели прекрасно понимали, кто привез в Вену концепцию мужской истерии.
Дождавшись окончания заседания, Зигмунд подошел к Мейнерту и сказал:
– Господин советник, можно проводить вас до дома?
Борода и брови Мейнерта поседели, в зачесанных назад волосах было также много седины, придававшей его властной голове налет доброты.
– Нет, мой молодой друг, вы не можете проводить меня. Вы любите поважничать. Вам нравится ходить по той же причине, по какой Пегасу нравится летать: из–за возбуждающей способности движения вы бегаете по Рингу быстрее дворцовой кареты. Тем не менее мне будет приятно пройтись с вами. Я человек медлительный, мне доставляет удовольствие ставить ногу на землю после каждого шага.
Зигмунд рассмеялся: Мейнерт был в хорошей форме и сказывался его восхитительный характер.
– Я знаю также, что вы хотите поспорить, а я не намерен бежать рядом с вами как умом, так и ногами.
– Не спорить, господин советник, а обсуждать. Со всем уважением могу ли я высказать предположение, что в ваше описание трех стадий гипноза Шарко вкралась неточность?…
Мейнерт позволил Зигмунду объяснить и терпеливо выслушал его, пока они не дошли до двери дома Мейнерта. Он позвонил смотрителю, хлопнул Зигмунда по плечу и сказал:
– Спасибо за просветившую меня прогулку.
Дело, возможно, и кончилось бы этим, не опубликуй профессор Мейнерт свою лекцию в «Медицинском журнале».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136