И проголодались. Но мы находимся рядом с Красной площадью и прежде всего хотим на нее посмотреть. Мы оставляем купленные инструменты в книжном коллекторе и отправляемся в путь. Мои подопечные одеты наполовину в штатское и не бросаются в глаза. Не торопясь, они проходят по Красной площади, разглядывают Кремль, собор Василия Блаженного, старые здания вокруг. Я внимательно смотрю на своих подопечных. Потом мы гуляем по центру, проходим мимо Большого и Малого театров, мимо Центрального универмага. Ближе к вечеру заходим в столовую, чтобы пообедать. Эти пленные, которые раньше за словом в карман не лезли, сидят тихо. Красная площадь, Кремль, да и этот обед за столом, накрытым белой скатертью, производят на них огромное впечатление. Конечно, и покупка музыкальных инструментов, на которых они будут играть.
Наш поезд отправляется только в полночь. Мы нагружены как мулы, но я хочу показать им еще несколько станций метро, похожих на дворцы. В свое время они произвели на меня внушительное впечатление. То же самое испытывают мои спутники. Совсем без сил мы наконец оказываемся на вокзале. Устраиваемся в зале ожидания. Мне так хотелось вздремнуть, хоть на минутку. Но оба парня возбуждены, у них столько вопросов. Их интерес к увиденному радует меня. Усталость исчезает. В поезде они находят для меня местечко и уговаривают поспать. Но теперь я заснуть не могу.
Музыкальные инструменты мы на один день выставили в помещении актива. Военнопленные могли увидеть, на что собирали деньги. И действительно, дверь не закрывалась. А сколько радости было! На следующий вечер начинаются репетиции.
Музыка завоевывает друзей
Начинается долгожданный вечер отдыха. Весь лагерь взбудоражен. Даже дежурные офицеры и конвой. Ничего не скажешь, это не пустяк. У нас настоящий оркестр с профессиональными музыкантами и профессиональным дирижером. Торжественная премьера. В первом ряду сидят советские офицеры и солдаты. Во втором? «знатные люди» из лагеря номер один. Все с нетерпением ждут, когда поднимется занавес.
Наконец наступает долгожданный момент. Конферансье Ойген Ф. открывает программу торжественным вступлением. Но без своих шуточек, у которых уже длинная борода, не может обойтись. Впрочем, откуда ему взять другие? Затем выступает оркестр. Гвоздь программы, он играет с воодушевлением, военнопленные сопровождают музыку, хлопая ей в такт. Теперь скетч из лагерной жизни. Его играют комик Вернер Г. и конферансье Ойген Ф. Скетч написали они сами. В нем высмеивается лагерная «знать». Парням нельзя отказать в наблюдательности. Уж очень они комичные: маленький, узкоплечий, подвижный как ртуть Ойген Ф. и высокий, толстый Вернер Г., который прекрасно играет роль простака.
Потом снова оркестр. На этот раз с эстрадным певцом Фредом. У него приятный тенор. Выглядит он хорошо. Высокий, с черными волнистыми волосами, синеглазый, да и характер у него добродушный. Его нашел Вернер. Фред? человек скромный и трудолюбивый. Я освободила его от работы на стройке и послала на кухню, чтобы он не простудил горло. Чистя рыбу, он поранил себе большой палец на правой руке. Пришлось палец отрезать. Но Фред не очень это переживал. Самое главное, его горло в целости.
Начал оркестр с хорошей эстрадной музыки. Но постепенно перешел к популярным песенкам невысокого пошиба. Одна за другой. Это песенки двадцатых годов. В зале великолепное настроение. Пленные подпевают. У каждого есть своя любимая песня. Их исполняют на бис. Вдруг и у меня появляется «любимая песенка». Я тоже прошу ее повторить: «Когда я танцую с тобой, я на седьмом небе». Можно лопнуть со смеху! С тех пор как наши музыканты узнали, что это «моя» песенка, они играют ее на каждом концерте. Если я присутствую. Вскоре я уж и слушать ее не могу. В конце программы артисты подготовили для меня сюрприз: музыкальное произведение, сочиненное нашим дирижером. Называется оно «Мои ребята», посвящено мне, объясняет мне потом дирижер. Хорошо, что он об этом сказал только мне. Я обращаю его слова в шутку, но, конечно, благодарю его. В общем и целом удачный вечер, веселый, да и нельзя сказать, что бессодержательный. Поразвлекались прекрасно. Обошлось и без непристойностей. Снова шаг вперед.
Эту программу повторяли несколько раз в главном лагере и в лагере номер один. Потом мы совершаем с ней турне. Наконец исполняется мое желание. В каждом лагере мы вставляем в программу номера, связанные с местными происшествиями. Кстати сказать, позднее Ойген Ф. написал и несколько политических скетчей. Я ему немного помогла. Для наших гастролей нам выделяют полуторку. Мы привезем книги и создадим библиотеку. Между прочим, и этот наш экипаж не раз застревал в пути. Да, техника сразу же начинает бастовать, как только я к ней прикасаюсь. Хорошо, что с людьми мне везет больше.
Само собой разумеется, что в первую очередь мы отправляемся в каменоломни. Приезжаем в воскресенье. У ворот нас встречает весь лагерь. Эти сияющие лица! Не могу их забыть. После обеда начинается концерт. Затем меня засыпают вопросами. До вечера приходится со столькими поговорить, стольких успокоить, что у меня трещит голова, когда мне предстоит выступать с докладом. Не беда. Одно то, что мы сдержали слово, не забыли о них, поднимает настроение.
Чувствуется, что руководитель актива за короткий срок сделал здесь немало. К нему охотно идут. В его характере есть нечто отцовское, успокаивающее. Он немало над собой поработал, расширил свои знания. Занимался по ночам, как он мне говорит. Днем он отправляется вместе со всеми в каменоломню. Это располагает к нему людей. Короче говоря, пленные здесь преобразились. Конечно, сыграло роль и то, что были устранены несправедливости. Я думаю, что немалую роль.
Так мы колесим по Владимирской области вдоль и поперек. Мы хотим посетить десять лагерей. Удается нам побывать только в четырех: кроме каменоломни, еще в Кольчугине, Зобинке и Гусь-Хрустальном. Кольчугино и Зобинка прикреплены к текстильным фабрикам, на которых работают почти одни женщины. Война взвалила на их плечи тяжелый груз. Они несут его с таким мужеством и терпением, что хочется до земли им поклониться. В обоих лагерях светлые и вместительные бараки. Книг очень мало. Активных антифашистов еще меньше. Придется послать и сюда опытных антифашистов из Владимира. Впрочем, недоразумений с выполнением норм, дополнительным питанием здесь почти не бывает.
«Красавчик» Отто
Кольчугино не пострадало от военных действий. Но нет дня, который бы не напомнил женщинам о войне. Их мучит судьба близких на фронте, забота о детях, которые остаются дома без присмотра, тоска по близким. Продуктов по карточкам выдают мало. С одеждой дело обстоит плохо. Вся жизнь? борьба. И в тылу тоже. Но женщины добры к пленным. Некоторые из них сами этому удивляются. «Проклятые немцы!» Работницы называют их так в разговоре со мной.
После маленькой экскурсии по фабрике я отправляюсь на рынок, чтобы купить чего-нибудь поесть. Ко мне обращается молодая женщина. Ей под тридцать. Она невысокого роста, изящная, с приятной внешностью. Говорит хриплым голосом. «Извините, пожалуйста, я из ткацкого цеха, где вы только что были. Пошла за вами. Мне нужно вам кое-что рассказать по секрету. Вы меня не выдадите?»
«Ни за что. Что с вами такое?»
Она молчит. Мы выходим из городка. Она начинает:
«Не думайте обо мне плохо. Я очень его любила, этого Отто».
«Какого Отто?»
«Да знаете, нашего коменданта. Он долго ко мне приставал. И однажды очутился в моей квартире. Я живу одна. Никого у меня нет. Иной раз такая тоска берет. И вот случилось. Он часто приходил ко мне. Красивый парень. Может нравиться. Что делать? Но я, глупая курица, подарила ему фотографию с надписью».
Она останавливается, глядит на меня во все глаза. Хочет узнать, какое впечатление произвел ее рассказ.
«Что же дальше?»
«Теперь все кончено. Он оказался подлецом. Хочет меня использовать».
«Каким образом?»
«Чтобы помогла ему бежать. Достала одежду и деньги».
«А если не поможете?»
«Тогда он грозит на меня донести».
Черт побери! Чем тут помочь? Подумав, я спрашиваю:
«Фотография у него с собой?»
«Не знаю».
У нее текут слезы, она в отчаянии.
«Успокойтесь. Найдем какой-нибудь выход».
В этот момент мне кое-что приходит в голову. Мы садимся на трамвай. Она едет на фабрику, я? в лагерь. Я должна поспеть до того, как пленные вернутся с работы. Но «красавец» Отто не отпускает меня ни на шаг. Он показывает мне лагерь, говорит о том о сем. Я размышляю: может, поговорить с ним откровенно? Нет. С таким человеком это опасно. Он еще и на меня донесет. Жаль! А ведь выглядит так, что внушает к себе доверие. Есть какое-то обаяние. Наверно, тем и привлек эту молодую женщину.
Приходит начальник лагеря. Он был во Владимире на совещании. Услышал, что мы здесь, и досрочно вернулся в лагерь. Видно, что он рад. Хочет чем-то быть мне полезным. Когда я спрашиваю его, где бы помыться, он провожает меня в баню и ждет больше часа, пока я помоюсь, а затем сопровождает меня назад, в лагерь. Еще ни один начальник лагеря не был со мной так любезен.
Есть и такие, с которыми трудно найти общий язык. Надо искать, а это стоит нервов.
Мы вместе обедаем в столовой. Ему надо к директору, а мне в лагерь. Самое время. Военнопленные возвращаются сейчас с работы, умываются и становятся в строй на перекличку. В это время я осматриваю комнату коменданта, прилегающую к залу, где спят пленные за стеклянной перегородкой. Я перебираю все в его комнате, в письменном столе, поднимаю матрас, ничего не могу найти. Но я должна найти эту фотографию! Чтобы он не мог навредить этой женщине. И не мог сбежать. Об этом я уж позабочусь.
Еще до начала собрания я беседую с несколькими пленными. Должны же быть среди них разумные люди, которые могли бы работать в антифашистском активе. Действительно, таких находится немало. Они только и ждали, чтобы их кто-то «организовал». Может быть, среди них можно найти и помощника в этом деликатном деле? Нет, лучше не надо. Не могу рисковать.
Начинается концерт. Успех огромный, как повсюду. Начальник лагеря привел свою жену. Я перевожу им. После концерта они приглашают меня к себе на ужин. Беседа не клеится. Мои мысли не дают мне покоя. Я размышляю, посвятить ли этого милого человека в мою тайну? Или лучше не делать этого. Решаю: нет, лучше не надо. Не стоит втягивать его в эту историю. Независимо от того, как он стал бы на нее реагировать. Вскоре я прощаюсь. Начальник лагеря провожает меня. Я собираюсь переночевать в его кабинете. По дороге рассказываю ему, что в главном лагере будет проводиться совещание руководителей актива и комендантов. Прошу его послать ко мне Отто и Вернера М., которого я, возможно, назначу руководителем актива. И прошу послать их с конвоем.
Хлеб и доброта
В лагере в Гусь-Хрустальном атмосфера хуже некуда. Руководитель актива Георг П. принимает меня уже у ворот с кислым выражением лица. «Что?! Музыка? Сегодня? Невозможно! Люди голодны. Вот уже два дня, как нам сократили рацион».
«А почему?»
«Не знаю».
К воротам подходит начальник лагеря, приветствует меня, дает указание разместить ансамбль. Мы идем с ним по лагерю. Он показывает мне бараки, кухню, столовую, комнату для актива. Все это легкие постройки. «А вот здесь мой кабинет. Самая маленькая комната во всем лагере». Кабинет находится напротив комнаты для актива.
«Не могли бы мы на минутку присесть? Я устала».
«Пожалуйста. Что будете пить? Чай? Водку?»
«И то и другое». Впервые я замечаю улыбку на его лице. Он наливает мне водку левой рукой, правой у него нет.
«За ваше здоровье!»
«А я пью за ваше здоровье». Это не двести, даже не сто граммов. Наше настроение ниже нуля. Правда, водка немного его подымает. Он рассказывает мне: «У меня большие неприятности. Дороги замело. Вот уже два дня не подвозят продовольствия. Ждем его каждый день. Но пока его нет, приходится экономить. Немцы ходят с такими лицами, будто им в гроб ложиться».
«Ну, вы знаете сами: если мужчины голодны, они как волки».
«Ах, что говорить, как часто мне приходилось сосать палец, когда мы пробивались из окружения. Вы думаете, что фрицам не пришлось это испытать? Но тогда они помалкивали».
«Как думаете, завтра подвезут?»
«Надеюсь. Погода вроде успокаивается. Такого еще не было. Ведь пленные же получат все до грамма».
«Не хотите ли вы разъяснить это? Сегодня вечером? На перекличке?»
«Что? Мне еще перед ними извиняться? Да кто заварил всю эту кашу?»
«Я ведь сказала? объяснить. Попробуйте. Не упрямьтесь! Сами увидите, какое это произведет впечатление».
«Ну, хорошо. Послушаю раз в жизни совета женщины»,? говорит он, мило улыбаясь.
«Такие мысли не сами приходят, товарищ старший лейтенант. Я тоже должна была до них дойти».
«Уговаривать вы умеете».
Во время переклички я стою у окошка и смотрю во двор. Мне хочется увидеть, как реагируют пленные на слова начальника лагеря. Он говорит долго и хорошо и заканчивает словами:
«Итак, вы ничего не потеряете. Хлеб и сахар вам выдадут на руки, все остальное пойдет в котел. Получите добавку. Будете получать ее несколько дней. Хорошо?»
«Хорошо!»? отвечают ему хором.
И кажется мне, что обе стороны говорят искренне. Может ли человеческое обращение заменить кусок хлеба? Думаю, может. На какое-то время. Я сама это испытала.
Антифашистский актив существует еще недолго. После переклички один активист за другим заходят в комнату. Их человек двадцать. Они смотрят так, будто с их плеч свалилась тяжелая ноша. Выглядят и обрадованными, и пристыженными. Ведь не удалось им повлиять на людей. В эти дни это выявилось особенно ясно. Я не могу удержаться от упреков. Но они сами настроены самокритично. Стоя, мы совещаемся, времени мало. Вывод: суеты было много, настоящей работы с людьми? мало.
«Мы настоящего контакта с людьми еще не нашли. Просветительством занимались».
«Мы себя считали какими-то особенными».
Руководитель актива с этим не согласен. Начинается спор. Я прислушиваюсь, даю советы и обещаю приезжать почаще.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47