Новоприбывшие получали суп, хотя и жидкий. В обед еще кашу. Три раза в день горячая пища. Этого не получало и население Можайска. Новички отправлялись в баню, затем в теплые блиндажи. Постепенно они приходили в себя. Начиналось политическое размежевание. В большинстве своем они были еще заражены нацизмом. Но и среди таких попадались люди различного плана: отпетые и доступные для аргументов, тупые и умеющие думать, разумные, готовые поговорить о политике и интересующиеся только едой. Работать приходилось нам со всеми.
В роли коменданта Карл В. оказался на месте. Он начал сотрудничать и в активе. На последнем собрании выступали только он и Вальтер. В набитом до отказа блиндаже они рассказывали почти целый час о том, как они стали антифашистами и как впервые познакомились с советскими людьми. Они говорили эмоционально и убедительно. На мою долю оставалось только заключительное слово.
Кто хочет, тот говорит
Ветреным, холодным днем в марте 1943 года наш лагерь посетили Вальтер Ульбрихт и Густав Соботтка.
«Мы хотим обратиться к военнопленным,? сказал товарищ Ульбрихт.? Как это сделать?»
Я показала им блиндаж для собраний.
«Хорошо. Соберите солдат».
«Как подготовить собрание, выступающих?»
«Нет, не надо готовить. Кто захочет, тот выступит. Выступит, как считает нужным».
Через двадцать минут собрались почти все. Мы даже не ожидали такой явки. Одних, кто еще верил в победу Гитлера, привело любопытство, других? надежда на хорошие вести. Наши гости рассказывали о своих впечатлениях на Сталинградском фронте. Они говорили о том, почему Гитлер проиграет, не может не проиграть. После нескольких выступлений слово попросил Ганс Дитер Ф. Я шепнула товарищу Ульбрихту: «Этот из полевой жандармерии».
«Пусть, я уж найду, что ему ответить».
Ф. откашлялся, как он обычно делал, когда надо было выиграть время, потом выложил: «Камрады! После Сталинграда каждому ясно: наше положение безнадежно. Немецкие солдаты должны покончить с гитлеровской войной. Иначе они лишь помогут умножить страдания нашего народа. Гитлер и его генералы во имя своего престижа бессовестно жертвуют сотнями тысяч. И так они пожертвуют всем немецким народом».
Он говорил так, будто всю жизнь был антифашистом! У меня пересохло в горле. Товарищ Ульбрихт встал и сказал примерно следующее: «Вы неплохо заучили нашу листовку. Я слышал, что вы были в полевой жандармерии. Расскажите-ка нам о своих личных впечатлениях. Например, о том, как полевая жандармерия гонит солдат на смерть. О жестокостях к людям на оккупированных территориях я уж не хочу упоминать. Может быть, кто-нибудь меня дополнит».
Такого желания ни у кого не оказалось. Антифашисты не могли и слова промолвить от возмущения. Многим были противны этот цинизм и лицемерие бывшего жандарма. Собрание подошло к концу. Оно длилось больше двух часов. Гостей окружили десятки пленных. Они задавали вопросы. Совсем тихо, чтобы другие не слышали. Они боялись своих собственных товарищей.
В путь во Владимир
Погода стояла сырая и холодная. Во дворе лагеря грязь по колено. Военнопленные торчали в блиндажах. Топлива было у них достаточно. Они сидели, а в большинстве лежали и размышляли. В Можайске работать им было негде: все разрушено, а восстанавливать еще не начинали. Безделье развращало людей. Хотя в лагере уже работал актив в четырнадцать человек, дело двигалось вперед очень медленно. Если бы у нас была по меньшей мере библиотека, даже маленькая. Я вспомнила, что в моей полуразрушенной московской квартире можно еще было бы собрать чемодан книг. С этой мыслью я пошла к начальнику: «Товарищ полковник, можно мне на один день съездить в Москву?» Я объяснила ему зачем.
«Вам это не нужно. Сегодня утром пришел приказ из Москвы. Наш пересыльный лагерь передвигается поближе к фронту. Все военнопленные направляются во Владимир, в лагерь 190. Трудовой лагерь. И вы поедете с ними».
«У меня одна просьба, товарищ полковник. Нельзя ли послать этих двух парней, Вальтера и Франца, в антифашистскую школу, я думаю, из них выйдет толк».
«Постараюсь»,? обещал он.
От начальника я уходила втройне обрадованная: на фронте дела шли хорошо, военнопленных направят в рабочий лагерь, а моих верных помощников? в антифашистскую школу.
Вечером полковник собрал всех сотрудников в столовой полка охраны на торжественное прощание. Был накрыт поистине королевский стол: селедка с картофельным салатом и водка. Начальник поблагодарил всех. Кое-кому он вручил почетные грамоты, других повысили в чине. И я поднялась на ступеньку. Он был внимательным начальником, наш полковник. И слово держал. Вальтера и Франца он послал в антифашистскую школу в Красногорск.
Я отвезла их туда. В Москве у нас была пересадка. Мы должны были переехать с одного вокзала на другой. Я показала им центр столицы. Мы прошли по длинной улице Горького до Красной площади. Мавзолей Ленина был закрыт. Оба немецких антифашиста были в форме вермахта. Многие прохожие оборачивались им вслед, разглядывали их. Но никто не сказал им дурного слова. Самое большее, они говорили друг другу: «Посмотри-ка, вон фрицы». Мои оба «фрица» были очень счастливы.
Через два дня я снова приехала в Можайск. В лагере царило возбуждение. Он кишел провокационными слухами: «Ты знаешь, нас посылают в Сибирь, в тундру. Оттуда уж не вернешься».? «Тсс. Я знаю, это точно. Мне сказал один из конвоя». Да, нацисты среди военнопленных не теряли времени даром.
Мы собрали пленных, объяснили им. Во-первых, в Сибири не так уж плохо. Там живут советские люди, а теперь есть и пленные. Я рассказала им о своих сибирских впечатлениях. Во-вторых, им не повезло: они будут отправлены не в Сибирь, а во Владимир, старинный город недалеко от Москвы.
На вокзале собралось много сотрудников лагеря. Начальник приказал им хорошо организовать транспорт. Он появился и сам, чтобы удостовериться в выполнении своего приказа. Товарные вагоны с досками для сидений и железными печками стояли наготове. Топливо, провиант на дорогу военнопленные взяли с собой из лагеря. Кое-кто из них ворчал, но в большинстве своем они вели себя неплохо. Правда, при посадке от немецкой дисциплины не осталось и следа. Каждый стремился заполучить местечко у печки. Однако достаточно было скомандовать: «На посадку становись! Марш!»? и порядок установился. Приказ все еще действовал на вымуштрованных немцев.
Я села в следующий поезд. Сначала поехала домой, в Москву. Рухнувшая стена в моей комнате была восстановлена. Она обрушилась, когда в казарму напротив попала бомба. Теперь все снова было в порядке. Сын моей соседки жил с женой и ребенком в моей комнате. Я ничего не имела против этого. На два дня они освободили мне комнату.
С огромным удовольствием я бродила по центру Москвы. Улицы были снова полны народу. Эвакуированные учреждения постепенно возвращались в свои старые здания. Мне очень хотелось повидаться с кем-нибудь из близких людей. Но их в Москве не было. Наудачу я позвонила своей подруге Мирре. Меня очень обрадовал ее голос в телефонной трубке. Весь день я провела у нее. Иногда так хочется, чтобы тебя побаловали. Муж Мирры, работавший в оборонной промышленности и имевший броню, пропадал на своем предприятии. Сама Мирра ждала ребенка и поэтому прервала на год работу на радио. Мы решили развлечься. Но это нам не очень удалось. Будущая мать не находила себе места. «Только бы ребенок родился здоровым!? говорила она с грустью.? Бомбежки, лишения… Да, уже в чреве матери ребенок чувствует войну. Разве это не страшно?» Конечно, это страшно, думала я, но ничего не сказала. Я поставила пластинку с песней Суркова. Нам всем она нравилась. Солдаты в окопах пели ее с большим воодушевлением. Для них эта песня и была написана. Песня о той единственной дома, о ее любви, которая помогает ему выжить. Мы обе пели ее, будто лежали в окопах, плакали и смеялись.
Мне пора было к поезду. Распрощались мы весело. За столом выпили по стакану вина. «За победу! За будущую жизнь!» Сын, которого родила Мирра, получился замечательным парнем. Он педагог, последователь Макаренко.
Домой я поехала на метро, взяла вещи и пешком пошла на вокзал.
Мой начальник
Поезд был переполнен. Во Владимир я приехала совершенно измученная в три часа ночи. Я подождала на вокзале, пока не рассвело. Камера хранения была еще закрыта. Мой тяжелый чемодан, на этот раз наполненный книгами, я оставила у начальника станции и отправилась в путь. Владимир? это старинный город с красивыми церквами и другими средневековыми достопримечательностями. До четырнадцатого века? центр Владимиро-Суздальского княжества. Но мне было не до истории. Кроме длинной главной улицы я видела лишь маленькие узкие немощеные переулки, которые то уходили в гору, то спускались с горы. Маленькие ветхие деревянные домики. Путь от вокзала к лагерному управлению шел круто в гору. Мне пришлось пройти семь километров. Общественного транспорта в городе не было.
Лагерное управление находилось в здании администрации тракторного завода. Я вошла в комнату начальника лагеря. За большим письменным столом сидел невысокий подполковник в очках, что-нибудь около пятидесяти лет. Похож на учителя. Он встал и сделал несколько шагов мне навстречу. Это настроило меня хорошо. «Мои бумаги, наверное, еще не пришли, но я здесь».
Он ответил мне в том же тоне: «А это главное, я о вас знаю».
У меня сразу же установился контакт с этим человеком. И этот контакт сохранился на годы. Работать с ним было одно удовольствие. Мне казалось, что этот человек олицетворяет партию. Гуманист до мозга костей. Это чувствовали даже военнопленные. Антифашисты боготворили его, его и врача Беликову. Еще сегодня многие из антифашистского актива спрашивают меня об этих двух людях. Мне очень жаль, что не удалось сохранить с ними связь.
«Известно ли вам, что вы отвечаете за двенадцать лагерей?»? спросил меня мой шеф с сочувственной улыбкой.
«Нет, этого я не знала. И где они?»
«Здесь, на территории тракторного завода, находится главный лагерь, два других? в городе и девять? в области».
«Везде ли есть антифашистские активы?»
«Нет, только в главном лагере и лагере номер один».
«Хорошие?»
«Большие».
Я рассмеялась.
«Чтобы ответить на ваш вопрос, дорогой товарищ, надо знать этих людей, понимать их язык».
Мой шеф нравился мне все больше.
«Я думаю, вряд ли полезно для антифашистской работы совмещать в одном лице руководителя актива и лагерного коменданта. Но как с этим быть, разберетесь сами».
«Можно ли мне теперь идти? Я бы хотела провести сегодняшний день в лагере, понаблюдать».
«Идите сначала в хозяйственный отдел и скажите, чтобы вас разместили».
Хлебом единым
Хозяйственный отдел был через две двери. В комнате сидели добродушные люди. Двое мужчин и одна пожилая женщина.
«Мы разместили вас в „гранд-отеле“ тракторного завода,? пошутил один из мужчин.? В комнате на три человека. Пока что вы в ней одна».
Говоривший заметил, видимо, какую я сделала кислую мину. «Лучше, чем в городе. Не так далеко. Ведь по вечерам здесь дороги не освещаются. От вашего общежития вам надо пройти до лагеря только четыре километра по полю, и вы на месте».
«Да, действительно рукой подать».
Я спросила о столовой.
«Столовая была, да сплыла. Теперь будете получать паек. Раз в две недели».
«И что мне с ним делать?»
«Есть!»
«Сырым?»
«Как так, сырым? Варить!»
«Где?»
«Ну, в вашем „гранд-отеле“.:
«И когда? Вечером?»
«По мне, хоть ночью. Если вам это нравится».
«Вы человек веселый!»
«Да, со мной не соскучишься!»
«До свидания!»
Я, конечно, не стала готовить. Не было ни времени, ни охоты. Да и кто говорит, что человек хлебом единым жив? Вкусен был черный хлеб, я ела его утром, днем, вечером, снова и снова. Я даже не могла его весь съесть. Конечно, за это пришлось расплачиваться. Ну, ладно. О болезнях говорить не стоит. Такое у меня было правило. К сожалению, я слишком часто его забывала. Как и другие хорошие правила.
Разговор в хозяйственном отделе не прибавил мне бодрости. В лагерь я пошла с невеселыми мыслями. К тому же пришлось вернуться: у меня не было пропуска. Он лежал в управлении. Шеф о нем позаботился, а подписал его командир караульного батальона. Еще десять минут ходьбы? и я оказалась в лагере.
Антифашистский актив находился в левом бараке, сразу же у входа.
Это помещение располагалось между кухней и помещением для выдачи хлеба. Не очень-то подходящий климат для разъяснительной работы, мелькнула у меня мысль. Я открыла дверь. Обычная команда «Встать!», которую я, впрочем, вскоре сама отменила. В помещении находилось довольно много пленных. Встав в круг, они о чем-то спорили друг с другом. Я услышала слова «норма», «проценты». Неплохо. Я поприветствовала всех, сказала, кто я такая. Трое тут же исчезли. Это были командиры рот, только что вернувшиеся со своими людьми после смены. Они докладывали о выполнении нормы. Двое остались. Блондин представился мне: «Герберт К. Руководитель актива и лагерный комендант. А вот это Детлеф. Он здесь убирает».
Второй был совсем молодым пареньком с лицом ребенка. Слишком красив для парня. Почему он в лагере, а не на работе? Он что, болен?
Я попросила Герберта К. показать мне лагерь. «У нас два барака. В одном, вот в этом, живут румыны. В том напротив? мы, немцы. Там же и амбулатория. Есть еще госпиталь, но он по другую сторону тракторного завода».
Барак оказался огромным, хорошо освещенным помещением, заполненным нарами. Соломенные матрасы, одеяла? все чистое, нары стояли тесно. В другом бараке? то же самое. Здесь и там на парах сидели пленные.
«Почему они не на работе?»? спросила я.
«Они больны. Некоторые из них постоянно больны. Те, кто распустился, кто боится холода, не хочет работать»,? объяснил мне Герберт К. Мы посетили амбулаторию. В маленькой приемной сидели два немецких врача и ели. Они смотрели неприветливо, отрешенно, будто едва воспринимали то, что происходило вокруг них. Они ели, и совсем неплохо. Выглядели эти господа весьма упитанными, разве что немного бледными.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47