— Это твоя вина, следствие твоей глупости. Пора тебе осознать, что мы должны уважать свое достоинство, поддерживая некоторые традиции. Мы вонарцы, притом рода Возвышенных. — Титул Возвышенных отменен. И, по-моему, правильно, — возразил он тогда. — И, может, мы и почти чистокровные вонарцы, но ты же знаешь, что в нас… — Наследственные титулы отменены, но эта неразумная мера не аннулирует наследственного превосходства природного правящего класса и не меняет кодекса поведения нашего рода. Мы обращаемся с низшими мягко, если они того заслуживают, но без излишней снисходительности. Так лучше для всех. — Но, дядя, почему же они низшие? И как мы можем считать себя высшими, если в нас самих… — Мы должны выдерживать определенную дистанцию между господами и слугами. — Но почему они должны всегда быть слугами? Разве это не их страна? И почему во Чаумелли притворяются, что они так уж намного лучше, когда мы сами… — Одно из древнейших, благороднейших и славнейших вонарских имен… — …когда в нас самих… — … гордое наследие Вонара… — …в нас самих авескийская кровь! Ужасное молчание, страшный взгляд дяди Ниена — он сразу понял, что произнес непроизносимое, вымолвил неслыханное и что дядя, который с самого начала не проявлял большой любви, навсегда проникся к нему ненавистью и отвращением. Несчастье совершилось, сказанного было не вернуть, да ему, по правде говоря, и не хотелось отказываться от своих слов.— Если тебе не хватает достоинства не вспоминать о заслуживающем сожаления поступке Сисквина во Чаумелля, будь по крайней мере любезен воздержаться от упоминания о нем вслух. Какая речь! Какой нелепый, надутый, косный идиотизм. Он мог смеяться над ним теперь, но двадцать лет назад в этом не было ничего смешного.— Мы — вонарцы, Высокочтимые, племянник, и мы во всем придерживаемся вонарских правил. И здесь, в Бевиаретте, мы не отклоняемся от них ни на йоту. Если ты хочешь стать своим в нашем доме — если ты вообще хочешь остаться здесь — ты примешь наши правила и будешь соблюдать их. Тебе, с твоей злополучной внешностью, придется приложить особые усилия, чтобы преодолеть природные недостатки. Готов ли ты к этому? Если нет, готов ли ты сам пробивать себе путь в этом мире? Конечно, это была пустая угроза. Древний вонарский кодекс чести, которому так предан был Ниен во Чаумелль, непререкаемо обязывал дядю принять на себя полную родительскую ответственность за осиротевшего племянника — обеспечить ему кров, пропитание, одежду и образование как собственному сыну. Однако десятилетний Ренилл ничего об этом не знал, и перспектива голодать и нищенствовать на пыльных улицах привела его в ужас.— Я постараюсь, дядя. — Он до сих пор помнил, как трудно эти слова сходили с его языка.— Очень хорошо. Тебе разрешено остаться с испытательным сроком. По прошествии трех месяцев мы вынесем решение в зависимости от твоего поведения. Несносный болван. Но тогда угроза казалась очень реальной, и долгое время он честно старался загладить порок своей неудачной внешности. Он очень старался соблюдать дух и букву вонарских понятий о пристойности, но навязчивое дружелюбие авескийских слуг и сверстников, выделявших его именно за неподобающую вонарцу внешность, преследовало его на каждом шагу. Ему никогда не удавалось добиться одобрения дяди, а когда тот снова вступил в брак, взяв в жены сладко улыбающуюся Тиффтиф в'Эрист, стало еще хуже, потому что за сладкой улыбочкой Тиффтиф скрывалась такая же, если не большая, ограниченность, как и у его дяди. Присутствие в доме подростка-племянника, отягощенного авескийской внешностью, строптивостью и интересом к туземным обычаям, было для нее почти невыносимо.Она не замедлила проявить свою неприязнь. Все с той же сладкой улыбочкой. Шлепки, публичные выговоры, ограничение свободы — все для его же блага. Устное перечисление его многочисленных грехов — ради исправления его характера. Голод, сидение взаперти без воды — чтобы сделать из него хорошего мальчика. Дядя Ниен неизменно поддерживал все ее решения.Это время было бы совершенно невыносимым, если бы не доброта домашних слуг, которые стали его друзьями. И лучшим из друзей была Собхи — тогда тридцатилетняя вдовушка — дряхлая старуха по местным понятиям, несмотря на прямую осанку, гладкую золотистую кожу и черные волосы. От нее всегда пахло таврилом, мылом и цветами лурулеанни. У нее был большой нос, кривые зубы, испачканные синим пальцы. Она была великолепна. Она командовала домашней прислугой, и именно она научила его говорить на кандерулезском как на родном языке, ходить, сидеть, стоять и держаться по-авескийски, есть йиштрой — местным кривым ножом, понимать полет огнежалов и завязывать зуфур на две дюжины различных ладов, читать знаки касты и вообще — становиться, хотя бы, на время, чем-то иным, нежели обузой и чужаком в доме собственного дяди.Ему было лет двенадцать, когда Собхи снова вышла замуж. Год спустя она умерла в родах, и он бы, наверно, обезумел от горя, если бы не последнее, может быть, величайшее из ее благодеяний. Она успела познакомить Ренилла со своим седым родичем, умури Зилуром.Умури — авескийский духовный наставник — ввел Юного ученика в аллегорический Дворец Духа, воображаемые, но точно нанесенные на мысленную карту залы, галереи и тайные ходы которого составляли величайшее здание человеческого разума, его мирские и духовные пути. Умури знал великое множество залов, и связь между ними, и то, что их разделяло, и влияние друг на друга различных уровней. Ни один смертный не способен постигнуть все величие этого здания, но Зилур, может быть, прошел по нему дальше, чем другие. Достигнув таких высот, мудрец не желал для себя ничего, кроме возможности разделить свое знание с другими, а молодой Ренилл оказался старательным учеником. Ко времени смерти Собхи, Зилур уже ввел его в первое преддверие, а в Первом Преддверии, как знает любой образованный авескиец, хранится Бальзам Духа.Зилур помог ему тогда. Может быть, поможет и теперь. Но прежде, чем отправиться разыскивать мудреца, предстояло пройти неизбежное испытание.Поднявшись на береговой откос, Ренилл увидел над собой Бевиаретту — дорогостоящую архитектурную диковинку. Дом плантаторов Бевиаретты копировал древнее жилище вонарских королей в Ширине, в честь которого и был назван. Но мощные каменные колонны, пышные украшения и тяжеловесное величие оригинала, возвышающегося среди ухоженного парка Ширина, казались смешными, будучи повторены в миниатюре из дерева на сожженной солнцем вершине авескийского холма. Ренилл и мальчиком не любил этот дом, но только побывав в Ширине, понял, почему.Тропа, поднимающаяся на холм, была вымощена привозным камнем и обсажена чахлым привозным же кустарником, который не желал приниматься на здешней почве. Ренилл подошел к парадной двери и постучал. Мальчик-слуга впустил его в переднюю, подхватил саквояж и, непрестанно кланяясь, провел в гостиную, где на золоченых, обитых парчой креслах и кушетках расположились Высокочтимые. Живописная группа собралась у боковой стены, где стояли серебряные ведерки со льдом, из которых виднелись изящные горлышки бутылок белого вина, кувшины с охлажденным кофе и ликерами. Тут же стояли вазы вонарских фруктов, блюда с ореховыми бисквитами, засахаренными орехами и кремовыми птифурами — легкая закуска, какую можно увидеть на столе богатого ширинца.По всей видимости, маленькая домашняя вечеринка. Ренилл узнал нескольких гостей с соседних плантаций, находившихся меньше чем в дне пути от Бевиаретты. Всё представительные вонарские плантаторы: мужчины в полотняных костюмах, женщины затянуты в туго зашнурованные на талиях платья с пышными юбками, весьма неудобные на авескийской жаре. Все Высокочтимые дамы страдали обмороками, несварением желудка, тепловыми ударами и учащенным сердцебиением. И не удивительно.Почему, в тысячный раз задумался Ренилл, они так старательно притворяются, что находятся в Вонаре?Ниен во Чаумелль стоял посреди комнаты вместе с женой. Оба сразу увидели Ренилла, и на лицах застыло одинаковое выражение встречи с неприятной неожиданностью, Тиффтиф опомнилась первой и мгновенно сложила губки в приятную улыбку. Блестя зубками и глазками, протянув вперед пухлые ладошки, она бросилась ему навстречу, обняла племянника мужа обеими руками и влепила ему в обе щеки очередь торопливых поцелуев.Ренилл сдержал себя и не отстранился. В конце концов, приходится быть вежливым. У нее дурно пахнет изо рта, бесстрастно отметил он про себя. Мятные пастилки не в состоянии заглушить признаков хронического несварения. На первый взгляд Тиффтиф показалась ему совсем юной, почти такой же, как двадцать лет назад, разве что чуть раздалась в талии. Но как-никак, ей исполнилось сорок восемь — примерно ровесница гочалле Ксандуниссе, — мысленно отметил Ренилл, — но как они непохожи! — и это сказывалось в отвисшей коже под подбородком, в темных припухлостях под глазами, в складках губ. Она была мала ростом, едва доставала племяннику до плеча, а под румянами проступала нездоровая бледность. Трудно поверить, что когда-то эта женщина внушала ему страх.— Ренилл! РЕНИЛЛ! — Голос Тиффтиф взлетел на октаву вверх, выражая радостное волнение. — Гадкий негодяй! Как ты мог? Ты никогда не предупреждаешь о своем появлении! Неужели тебе нравится заставать нас врасплох? Ну да ладно, я прощаю тебя, ты ведь знаешь, что я все тебе прощу! Как чудесно снова видеть тебя:Новые поцелуи покрыли его щеки помадой, и на этот раз ему не удалось полностью скрыть отвращения. Она почувствовала, как напряглись его плечи, и глазки ее заблестели, как застывшая сахарная глазурь. Ренилл никогда не мог понять, зачем она все время притворяется? По-видимому, считает это частью обязательного ритуала.— Тиффтиф, — он вежливо склонил голову. Ренилл называл ее «тетушкой» только желая подразнить.— Клянусь, милый мальчик, ты стал еще красивее! Сколько женских сердечек ты разбил там, в городе?Общепринятый светский протокол требовал ответить комплиментом на комплимент. Он смотрел в ее пухлое напудренное личико и пытался придумать хоть что-нибудь. В голове было пусто, а губы свело в любезной улыбке.Его спасло появление дяди Ниена. Это был надутый толстенький человечек с безупречными манерами и, к счастью для его душевного покоя, без малейших следов авескийской крови во внешности.— Племянник, — светски приветствовал он Ренилла. — Я, как всегда, рад твоему приезду. Вот именно — как всегда…— Дядя, — поклонился Ренилл. — Благодарю за теплый прием. Как всегда. Однако я не собираюсь долго обременять вас своим присутствием.— При чем тут «обременять», Ренилл! — старательно запротестовала Тиффтиф. — Ты здесь дома!Двадцать лет назад она пела на другой лад. «Еще одна дерзость, ты, желтоносое чудовище, и я позабочусь, чтобы твой дядя выставил тебя на улицу. Ты сам знаешь, что я сумею этого добиться. Он сделает все, что я пожелаю». Его щеки еще помнили жгучие удары ее пухлых ладошек. А потом, перед гостями: «Милый мальчик, ты принес в наш дом веселье юности!» Тошнотворно.— Ты не меняешься с годами, Тиффтиф, — кисло улыбнулся Ренилл.— Ля-ля, галантный рыцарь! — она присела в игривом реверансе, принимая его замечание за комплимент.— Прошу прощения, что появился без предуведомления, — продолжал Ренилл, — но так сложились обстоятельства. Меня привели сюда два дела. Одно — сообщить, что твое письмо, дядя, доставлено протектору.— Ба, — поморщился Ниен. — Надеюсь, с этим покончено. Не следовало мне поддаваться на твои уговоры. Просить убежища в резиденции? Неприлично и ни к чему.— Это вполне может оказаться своевременным и необходимым, — покачал головой Ренилл. — В случае нападения вы совершенно беззащитны. Вам и одной ночи не продержаться в этом доме.— Никакого нападения не будет, племянник. Нелепо даже предположить такое. Может, кое-кто из сборщиков и ворчит в последнее время, но неразумно преувеличивать значение подобных пустяков.— И во Чересс с плантации Цветов Света, несомненно, рассуждал так же. К сожалению, теперь его уже не спросишь. И вся его семья тоже молчит.— Во Черессу просто… не повезло. — Ниен беспокойно заерзал. — Как я слышал, среди его домашних слуг оказались предатели.— А вы так уж уверены в верности своих?— Разумеется, — объявила Тиффтиф. — Мы всегда были добры к нашим желтым, они для нас — как члены семьи. Они умрут за нас! Интересно, а ты готова оказать им ту же услугу? Вслух Ренилл заметил только:— Времена сейчас трудные, и не следует закрывать на это глаза. Ваши слуги, прежде послушные и преданные, могут перемениться. Вероятно, многие из них хранят вам верность, но всегда находятся исключения, а Сыны не оставляют таких без своего внимания. ВайПрадхи зашевелились по всему Кандерулу…— На мои земли этим людоедам ходу нет! — Ниен скрестил руки на груди. — Я не потерплю их здесь. Если кто осмелится только показать нос, его плетьми выгонят из моих владений.— Если вы его опознаете. Ты полагаешь, они носят на себе ярлыки? И как ты собираешься помешать своим слугам и работникам слушать их? Нет, дядя. Ты так же бессилен заставить ВайПрадхов молчать, как и защитить Бевиаретту. Это касается не только тебя — все вонарские плантаторы на берегах реки в том же неприятном положении. И я могу повторить всем в точности то же самое, что сказал тебе. Будьте благоразумны. Приготовьтесь к бегству в любой момент. Неплохо было бы вообще вернуться в Вонар.— Что за чепуха! Об этом и говорить нечего!— Так я и думал. Хорошо, тогда я возвращаюсь к своему первоначальному совету. Будьте готовы вернуться в ЗуЛайсу и укрыться в городской резиденции. Это здание, по крайней мере, может выдержать осаду.— Ты преувеличиваешь. Всегда был паникером. — В голосе Ниена не было убежденности. Он встревоженно переглянулся с женой.— Я надеюсь, что преувеличиваю, дядя.— Ну хорошо… просто чтобы тебя успокоить, я последовал твоему совету и направил письмо во Труниру, не так ли?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49