От Восемнадцатого никаких вестей?— Никаких.— Вы думаете, они получили известие?— Скорее всего. Хотя бы один из посыльных должен был добраться. Через несколько дней получим подкрепление. Если продержимся так долго. Вслух Ренилл сказал:— Так, я займусь погребами. Да, еще мадам Зувилль просила вашего разрешения на организацию Женского вспомогательного отряда БЗ…— Сиделки для госпиталя? Прекрасно.— Учебно-игровой группы для детей…— Очень хорошо.— И дамского стрелкового отряда.— Что?!— Мадам Зувилль объявила, что она и еще кое-кто из женщин отлично стреляют и вполне способны оказать помощь в обороне резиденции.— Очаровательная была бы картина!— Мадам Зувилль высказывалась на эту тему весьма решительно.— Вы хотите сказать, что она серьезно допускает такую возможность?— По-моему, да.— Мы не можем терять время на подобные глупости.— Я склонен прислушаться к ее доводам.— Значит, вы сами лишились способности рассуждать. Даже если она бьет без промаха… допустим. Она, видимо, не понимает, что стрелять зверушек или птичек на берегу Золотой Мандиджуур — совсем не то же самое, что стрелять в человека, который, кстати, может и сам ответить выстрелом. Супруга Зувилля не дура — она должна осознавать, что женщины, даже современного, мужественного типа, просто не годятся для боевых действий. А если нет, придется вам ей это объяснить.— Сомневаюсь, что мне удастся ее переубедить, протектор. Она захочет лично побеседовать с вами.— У меня нет ни времени, ни желания.— Она, вероятно, будет настаивать. Эта дама славится твердостью характера.— Избавьте меня от амазонок, воительниц и всех женщин, забывших свой пол. У нас есть заботы поважнее.— Я сообщу мадам Зувилль ваше мнение, протектор. Вероятно, вы скоро увидите ее саму.— Не сомневаюсь. И хватит об этом, Чаумелль. Найдите себе людей и начинайте. —Ренилл вышел из кабинета. Внизу, в относительной прохладе прихожей, он нашел Зувилля и недавно овдовевшего в'Икве, и сообщил им задание. Пара рекрутов из числа писцов счетной палаты присоединились к отряду, который первым делом спустился в подвал резиденции — сложный лабиринт складов, прачечных и чуланов, который уже обходили трое часовых. Никто из охраны не видел и не слышал ничего, достойного внимания. На стенах не обнаружилось ни трещин, ни иных признаков разрушения.Из резиденции через забитый, пропеченный солнцем двор перешли в банкетный зал-госпиталь. Окна здесь были заставлены щитами, и глаза отдыхали в приятном полумраке. Зато жара стояла немилосердная. Застоявшийся воздух пропах кровью, потом, экскрементами, рвотой, грязным бельем, грязными телами и гангреной. Одного из писцов вырвало. Ренилл мучительно сглотнул, сдерживая тошноту, и постоял, часто дыша, пока глаза не привыкли к темноте. Тогда он неохотно осмотрелся.Огромный стол и множество стульев, стоявшие здесь прежде, исчезли. Их драгоценная древесина, несомненно, пошла на баррикады или сгорела в ночных кострах часовых. Зал был забит лежаками, кушетками, матрасами и перинами, на которых лежали больные и раненые. Сколько же их! Всего три дня в осаде, а госпиталь уже забит десятками несчастных, многие из которых, несомненно, обречены. Сколько же человек окажется здесь через несколько дней? Ни одного, если авескийцы прорвут оборону. И всего два врача на всю резиденцию. Слишком мало.Горсточка добровольных сиделок. Нехватка медикаментов. Жара, вонь, мухи.Тысячи мух повсюду, их басовитое жужжание перекрывает стоны раненых и еле слышные мольбы: о помощи… о воде… о смерти… Кое-где над беспомощными телами добровольцы с пушистыми метелками отгоняют мух, но их хватает не на всех. Далеко не на всех. Обнаглевшие паразиты: крысы, падальщики, змеи и аспиды — повсюду. Хватают еду с тарелок страдальцев и жиреют на этой добыче.Обход спустился в погреб, удостоверился, что охрана начеку и стены целы. Дальше перешли в ближайший склад, потом в «Блокгауз» — трехэтажный муравейник архивов и кабинетов. В подвале блокгауза они нашли на полу убитого часового, пару вполне живых туземцев-саперов и солидную дыру в стене, ведущую в темный тоннель. Два пистолетных выстрела, оглушительно прогремевших в низком погребе, покончили с саперами. Один из писцов побежал за рабочими, которые скоро появились, вооруженные мастерками и ведрами с раствором. Выломанные из стены камни быстро вернули на место и укрепили досками и подпорками. Но туннель никуда не делся и оставался постоянной угрозой — следовательно, подвал придется круглые сутки охранять.Других признаков вражеского вторжения в этот день не обнаружили. Однако обширный периметр крепости предоставлял множество мест для подведения мин. Противник не сидел сложа руки, и новый прорыв был всего лишь делом времени.Спустился вечер, и душная тьма залила город. На небо взошла луна, обняла Нуумани, и начался небесный танец. С земли танцоров приветствовало пение человеческих голосов, и Ренилл во Чаумелль, единственный из внимающих ритмичной мелодии вонарцев, узнал Гимн Богине, который обычно звучал во время двухдневного Празднества Танца.Поздно ночью голоса затихли. Крики часовых «Все спокойно!» с равными промежутками прорезали темноту, без умолку звенели москиты.Повстанцы напали на рассвете, внезапно. Только что стояла зыбкая тишина, и вот улицы ожили, и черные человеческие фигурки муравьями облепили стены.Часовые на бастионах открыли огонь и подняли тревогу. Через несколько секунд к редутам отовсюду сбежались штатские. Глаза у всех были ошалелые, но ни один не забыл прихватить винтовку. Даже раненые, которые еще держались на ногах, выбрались из коек в банкетном зале. Под стенами резиденции кипело море голов и блестела сталь оружия. Авескийские рожки звали к наступлению. Артиллеристы выдвинули вперед тяжелые пушки.Пули тучами свистели над укреплениями, залпы крупной картечи били в стены, а у ворот бурлили горожане, громя деревянные створки камнями, топорами, огнем и сталью.Осажденные под командованием во Трунира поливали зулуйсанцев ровным, частым винтовочным огнем. Вонарские пули находили цель, и туземцы падали десятками. Наконец толпившиеся у ворот были частично перебиты и бежали, атака захлебнулась.По меньшей мере дюжина защитников была убита или тяжело ранена. Раненых — некоторые из них неизбежно должны были умереть через несколько часов или суток — перенесли в банкетный зал, а убитых без проволочек похоронили. Откладывать похороны не позволял климат.Еще несколько дней — и осажденные привыкли к грому тяжелых пушек, свисту ядер и разрывам снарядов. Дети играли или занимались в учебной группе, женщины меняли бинты и отгоняли мух от пациентов госпиталя или собирали топливо во дворе, не смущаясь постоянно пролетающими над головами ядрами и пулями. Некоторые из них попадали в цель, но прятаться особого смысла не имело, потому что даже прочность кирпичных стен не спасала от артиллерии. Время от времени зулайсанцы повторяли попытки штурма, подобные первой, и их так же отбивали ружейным огнем. Обе стороны несли большие потери. Между атаками устанавливалось тревожное затишье, прерываемое частыми похоронами. Жизнь слегка разнообразили личные неудобства и лишения. С каждым днем становилось все хуже.Маленькое кладбище за банкетным залом быстро росло, а госпиталь был забит до отказа. Кроватей не хватало, многие раненые лежали на плащах, расстеленных на каменном полу. К концу первой недели провизия еще была, но вода без конца расходовалась на тушение пожаров, зажженных огненными стрелами, и во Трунир распорядился ввести пайки. Отныне купание стало недоступной роскошью, и тяжесть жизни в осажденной резиденции увеличилась стократ.Жара не спадала, над головой из ночи в ночь пылали красные облака, и вонарское хладнокровие стало сдавать. Недостаток воды, вместе с разнообразными тревогами и несчастьями, заставил кое-кого обратиться к спиртным напиткам, в которых недостатка не было. Ссоры с рукоприкладством, и без того возникавшие время от времени, резко участились, когда в конце недели у курильщиков подошли к концу запасы табака. После того, как за один день двое укрывшихся в резиденции железнодорожников были избиты до беспамятства, во Трунир приказал строго наказывать скандалистов, но эта мера не помогла, и ссоры становились все чаще, особенно между женщинами. Мадам во Лосикс расцарапала лицо мадам Миетт, когда последняя отказалась выполнить ее просьбу перестать хрустеть суставами. А когда мисс в'Эрист пустила своего любимого лесного младенца прогуляться по обеденному столу, мадам Джумалль открыто призналась в намерении совершить Детоубийство.Однако все эти сложности, как ни трудно было их переносить, побледнели и забылись, когда у троих детей, один за другим попавших в банкетный зал, обнаружились несомненные признаки холеры.
Гочалла Ксандунисса сидела у письменного стола в своей опочивальне в УудПрае. Открытый дневник и приготовленное письмо лежали перед ней, но правительница смотрела не на них. Ее невидящий взгляд был устремлен в стену. Женщина не двигалась и не мигала. Так она сидела уже два часа, и если бы кто-нибудь увидел ее со стороны, он легко мог бы усомниться, здорова ли правительница Кандерула. Но на самом деле ум ее лихорадочно работал, воспоминания и размышления крутились в голове, сменяя друг друга и бесконечно повторяясь. Так проходили целые дни с тех пор, как она узнала о побеге дочери. Так продол жалось бы и дальше, пока рассудок не помутился бы, не выдержав напряжения.Стук в дверь вырвал несчастную гочаллу из оцепенения. Вернулась. Пришла ко мне. — Войдите, — произнесла она голосом, каким могла бы , говорить статуя.Дверь отворилась. Паро протянул ей конверт на подносе. Она написала. Раскаивается. Ищет примирения. Она недостойна прощения, но если я увижу искреннее раскаяние, буду снисходительна. — От гочанны, — заметила она вслух. — Ты получил письмо из ее рук? Она в УудПрае?Паро изобразил знак отрицания и жестами показал, что посланец прибыл из города и тут же уехал обратно.Ксандунисса приняла письмо, ничем не выдав оживления.— Оставь меня, — приказала она, и Паро исчез. Теперь, когда гочалла осталась одна, лицо ее вспыхнуло. Дрожащими пальцами сломала печать. На черном воске, заметила она, отпечатан знак уштры. У гочанны не было такой печати. Жар в сердце сменился холодом. Развернув письмо, Ксандунисса первым делом поискала глазами подпись. Вместо подписи внизу страницы стояла еще одна уштра и число двадцать два: символ буквы «ахв» авескийского алфавита и первая буква имени Аона-отца. Письмо пришло из ДжиПайндру.Не от Джатонди.Пора бы ей уже быть умнее. Пора оставить глупые надежды. Гочалла глубоко вздохнула и начала читать. Лучезарной гочалле Кандерула… Простое приветствие, не украшенное титулами и славословиями. Совсем не похоже на прошлое послание ВайПрадхов. Это посылают тебе Сыны Отца. Такая простота почти оскорбительна. Да, на сей раз они не намерены задабривать ее.
Да будет тебе известно, что дочь твоя гочанна ныне пребывает в ДжиПайндру. Таково было желание сиятельной: служить высшим целям Аона-отца, и во всем повиноваться воле Его. И ради этой цели отдает она свою молодую жизнь, ища совершенного самоотречения. Нельзя усомниться, что душа ее достойна того. Ее поклонение любезно отцу, жертва ее чиста, и остается лишь определить суть и форму ее служения. Сыны всемерно жаждут исполнять волю Отца, однако к одной цели ведут разные тропы, и выбор всегда остается. Мы исполнены надежды и горячо молимся, дабы духовное пробуждение и возвышение гочанны нашло отклик в душе ее сиятельной матери; дабы божественное просветление явило себя в обновленном и исполненном любви союзе между Царствующим домом Кандерула и Сынами Отца. Ныне верные ЗуЛайсы, воодушевленные зрелищем огненных небес, восстали, готовые исторгнуть из своей страны безбожных Лишенных Касты. Резиденция Вонара сопротивляется, но падение ее близко, как и окончательное падение тирании запада, что ознаменует начало обновления Авескии. Восстановлены будут прежние обряды поклонения, и счастливая страна будет омыта теплом любви Отца. В сем великом предприятии одобрение и поддержка Лучезарной гочаллы, чье слово — золото в ушах ее подданных, чей образ свят в их сердцах, окажет великую помощь делу Сынов, и тем воплотит высшую цель Отца, приведшего юную гочанну в храм ДжиПайндру. Если же Лучезарная восстанет против Сынов Отца, мы оплачем в сердцах наших ее духовную пустоту и станем искать иных, истинных намерений Аона-отца относительно гочанны. Молитва и медитация оттачивает духовное зрение. Мы провидим ответ. Может статься, что дочь гочаллы ожидает высшая и святейшая слава. Если она окажется достойной, то познает высшую близость с Отцом. Ей, Избранной и Возвышенной из всех женщин, выпадет впитать и восполнить жизненную силу божества, и в последней агонии телесной гибели достичь совершенного самоотречения, кое есть Вечность. Будущее скрыто в тени, и судьба юной гочанны еще не определена. Но великий закон взаимной зависимости смертных остается неизменным., и да не усомнится Лучезарная гочалла, что ее решение повлечет великие последствия. Да дарует Отец ей мудрость.
Гочалла аккуратно отложила письмо. Не было нужды перечитывать его — каждое слово глубоко врезалось в память. Одна фраза звучала для нее особенно ярко: «…в последней агонии телесной гибели достичь совершенного самоотречения, кое есть Вечность». В последней агонии…Джатонди умрет в муках, если ее мать откажется поддержать ВайПрадхов.Они хотят править именем своего голодного бога. Кандерул превратится в огромную кормушку Аона, в его охотничьи угодья. Пиршество будет продолжаться, пока останется хоть один человек, подходящий его алчной утробе. А когда припасы закончатся, Отец обратится к остальному миру, где найдется свежая сытная пища.Сыны оправдали все ее опасения, и оказались еще страшнее, чем думала гочалла.Она правительница. Пусть даже она лишена реальной власти, подданные еще почитают свою гочаллу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49