В центре Йайа возвышалась ДжиПайндру — Крепость Богов — мощное и неприступное сооружение из черного базальта. Храм опоясывали стены черного гранита, способные отразить натиск целой армии. Однако окованные железом ворота стояли распахнутые настежь, ибо каждому верному был открыт доступ во двор храма. На стене над воротами виднелся высеченный в камне символ уштры.Со смиренно склоненной головой Ренилл побрел к воротам, беспрепятственно пройдя под знаком уштры, едва ли пропускавшей до него хоть одного человека запада. Никто не задерживал его, не расспрашивал, никто, казалось, вообще его не замечал. Словно он стал вдруг невидимым. Однако откуда же в таком случае взялось щекотное покалывание в загривке и холодные мурашки, пробежавшие по телу, едва он ступил на храмовый двор?Ренилл огляделся. Смеркалось, и уже загорелись старинные красные фонари. Рубиновые отблески падали на отмытый, выскобленный, умащенный воском и натертый до неимоверного сияния камень под ногами. Тут и там по камням ползали верующие с тряпками в руках, истово трудясь над полировкой мостовой. Другие замерли на коленях в молитвенных нишах, пробитых в гранитной стене на разных расстояниях друг от друга. Из ниш доносились нестройные звуки молитвенных песнопений. Но все эти признаки присутствия человека почти терялись перед чудовищным величием статуи, высящейся посреди двора.Исполинская фигура черного мрамора, на блестящей поверхности которой играли алые блики. Статуя гордо возвышалась, распростерши руки, определить точное число которых не представлялось возможным под складками каменного одеяния. Безвестный скульптор с чудным мастерством передал в твердом камне легкость прозрачного шелка, окутывающего невообразимые формы тела. Голову фигуры скрывал низко надвинутый каменный клобук. Лик прятался под золоченой маской. Маска эта, по всей видимости, должна была передавать идею божественного сияния, потому что от нее во все стороны расходились золотые лучи, как в старинных авескийских изображениях солнца.Черты ее казались бесформенными, почти неуловимыми, но тем ярче выделялись три дыры в черную пустоту, изображающие глаза и отверстый рот. Должно быть, статуя была полой изнутри, потому что из отверстий исходило зеленоватое сияние, слабое и мертвенное, пугающее в глубоких вечерних сумерках. У подножия образа Аона-отца стояли приношения правоверных — корзины с зерном и плодами, лепешки, миски с орехами, сосуды с благовониями и эликсирами.На минуту пораженный Ренилл застыл на месте. Потом, вспомнив наставления Зилура, упал наземь, трижды коснувшись губами булыжника в освященном веками приветствии, и пополз вперед, то и дело останавливаясь, чтобы запечатлеть на блестящей мостовой новые поцелуи. У подножия статуи он замер, уткнувшись лбом в землю, и остался недвижим, протянув к божеству распростертые в мольбе ладони.Он слышал гул голосов молящихся, шлепанье сандалий по камням и гудение насекомых — миллионов насекомых. Минуты проходили, и гудение становилось громче. Скоро он почувствовал на голом запястье первый укус, за ним второй. Ренилл не дрогнул — полная неподвижность была свидетельством серьезности его намерений в глазах невидимых наблюдателей. Благоговейное молчание и неподвижность должны были выделить его из толпы обычных верующих, снующих по двору, воплощая величие духовного порыва.Время едва тянулось. Застывшая поза уже сильно мучила его, но Ренилл хорошо знал, что испытание только началось. Чтобы Сыны признали его достойным своего внимания, следовало совершить нечто из ряда вон выходящее.Укусы зудели. Не чесаться. Пот с висков стекал по лицу, и он в первый раз задумался, выдержит ли черная краска на волосах столь обильное увлажнение, да и не потекут ли по лбу предательские черные ручейки. Пока что широкополая шляпа скроет беду, но потом?.. Надо было заранее испытать состав, может, добавить мастики…Смешно беспокоиться теперь о таких мелочах, и все равно поздно, зато эта мысль помогла на время забыть о мошкаре, зуде и потной коже, о сводящей с ума скуке и давлении невидимых взглядов.Сумерки сгустились в ночь. Красные огни фонарей горели все так же ярко, и не стихало гудение молитв. Из ДжиПайндру тихо вышли люди, собрали приношения молящихся у подножия божества. Ренилл не поднял на них глаз. Такая слабость была сейчас непозволительна. У него болело уже все тело, мышцы сводило, суставы молили о движении. Волосы свалялись во влажные пряди, а мошкара висела над ним тучей, но он не шевелился. Москиты могли пировать без помех, и какое-то время Ренилл невыносимо страдал. Потом пришла на помощь выучка, и он мысленно углубился в воспоминания об обычаях Сынов, о которых поведал ему Зилур. Эти мысли естественно привели за собой воспоминания о давних уроках умури. Зилур сидел, скрестив ноги, в голубоватой тени у колодца в Бевиаретте, ведя юного вонарского путника через залы Дворца Света. Зилур всегда был скуп на похвалу, и все же не скрывал удовлетворения успехами ученика. Зилур, проводник и искуситель, распахнувший перед ним двери Чулана Бесконечности, этого тесного вместилища бесконечных пространств, где разум человека постигает беспредельные дали…Теперь Ренилл снова отворил дверь этого чулана. Мысли устремились прочь от двора ДжиПайндру, а телесные страдания перестали его занимать.Сознание вернулось к нему много часов спустя. Глубокая ночь, и молитвенный гул голосов стих. Только все так же горят красные фонари. Безумно болят мышцы, безумно чешутся ладони и запястья. Безумная жара. Во всей вселенной ни звука. Даже москиты пропали. Но и среди этой душной тишины Ренилл все еще чувствовал на себе тяжесть невидимого взгляда, исходящего, быть может, от главного купола ДжиПайндру. На мгновение желание поднять голову и отыскать источник стало почти нестерпимым.Он не шевельнулся. Возвратился в пределы Дворца света, в чулан Бесконечности, и время снова перестало для него существовать.Первые лучи рассвета вернули его в настоящее. Светильники догорели, и на черной мрачной мостовой играли серые отблески утра. Только теперь Ренилл поднялся на одеревеневшие ноги и направился в западный угол двора, где скрывалось помещение, которое время от времени вынуждены были посещать даже святейшие из паломников. Подобные интерлюдии не поставят ему в упрек, лишь бы они были краткими и нечастыми. Ренилл воспользовался случаем: глотнул немного воды из фляги и плеснул несколько капель на лицо, постаравшись не замочить крашеные брови. Еды, однако, не было, и возвращаясь назад, он начал ощущать голод.Вернулся, снова скорчился у подножия статуи. Солнце встало и раскалило поглощающие тепло черные плитки двора. Жажда начала мучить его уже всерьез. Еще один глоток, может, и не сведет на нет все его усилия, но, несомненно, продлит срок испытания. Ренилл терпел.Снова из ниш в стене неустанно неслись молитвенные напевы, шлепали по камням ноги в сандалиях, приносили свои дары паломники. Задолго до полудня чужестранец, проявляющий столь необыкновенное рвение, привлек к себе всеобщее внимание. Многие верующие, в знак одобрения его ревностности, осыпали неподвижную фигуру молящегося лепестками цветов.Ренилл почти не замечал их. Разум его был далеко, и порой он проваливался в пустоту, хотя не сумел бы сказать, сколько раз и надолго ли он засыпал. В сумерках, поднявшись, чтобы еще раз посетить западный угол, он с трудом удержался на ногах. Двор, казалось, медленно вращался перед глазами. На этот раз он был снисходительнее в отношении воды, позволив себе выпить достаточно, чтобы восстановить чувство равновесия. Нет смысла убивать себя, доказывая Сынам глубину своей веры, даже если они и способны оценить красоту такого жеста. Есть он, конечно, не стал, но воздержание уже почти не представляло трудности: жажда давно изгнала чувство голода, да, в сущности, и все остальные чувства. Новое возвращение на место, отмеченное теперь небольшими сугробами увядших лепестков, к отвратительной униженной позе. Светильники снова горели, раскаленный жар дневных часов пошел на убыль. Зато снова принялись за дело насекомые. Пора укрыться во Дворце Света — только его стены, как подозревал Ренилл, до сих пор спасали его от безумия — но переступить порог на сей раз оказалось труднее: жалящие укусы мошки нарушали сосредоточенность ума. Уже сутки на этом проклятом дворе. Вторая ночь, а Сыны что-то не торопятся заметить его существование. Может, и не соберутся никогда. Может, его безмолвная мольба, соизмеренная с неведомым эталоном, так же безмолвно была признана недостойной, и отвергнутому просителю ничего не остается, как покорно, без жалоб, принять свою судьбу и тактично удалиться. И что дальше? Бесславное возвращение в резиденцию, признание поражения, объяснения, которые будут звучать как оправдания?Подождем.Мысленное бегство оказалось трудным, но он справился, послал разум в дальние странствия, из которых его возвратило прикосновение чьей-то руки к плечу.Ренилл открыл глаза и поднял голову. Беззвездная, безлунная ночь. Безмолвный двор залит красным сиянием фонарей. Над ним неподвижно стоит закутанная в плащ фигура, лицо скрыто под глубоким капюшоном.— Тебя узнали. — Звенящий шепот.Ренилл, в первый момент поняв слова буквально, напрягся. Потом припомнил ритуальные фразы, слышанные от Зилура, и понял, что хозяева храма, кто бы они ни были, соблаговолили заметить его присутствие. В церемониальном выражении благодарности Ренилл приник лбом к мостовой.— Ты можешь войти. Отлично выбрано время. Глубокой ночью и без свидетелей. Правоверные, обнаружив поутру исчезновение ревностного пилигрима, ничего не узнают о его судьбе. Принят с почетом — или безмолвно отвергнут? Никто нe сможет сказать.— Встань и следуй за мной. Легко сказать. Бесконечные часы, проведенные в неподвижности, сделали свое дело. Суставы словно заржавели. Ренилл неуклюже поднялся на ноги. Безликий посланец был уже в нескольких ярдах впереди, беззвучно скользя к главным дверям ДжиПайндру, которые, вопреки обыкновению, оказались широко распахнуты. Ренилл торопливо заковылял следом, прошел в дверь, которую проводник тут же запер, и оказался, наконец, в самом храме — по всей вероятности, первый из вонарцев, которому это удалось. Ощущение, что за ним следят невидимые глаза, усилилось. Казалось, сами стены не спят и смотрят на него.Огромная, напоминающая сумрачную пещеру каменная громада, древняя, как остов мира. Повсюду темный базальт, гранит, мрамор. Суровый, бесплодный, застывший камень. Уходящие ввысь сводчатые потолки теряются во мраке над головой. В прохладном сыром воздухе висит неуловимый тревожный запах. Но осматриваться не было времени: проводник уже исчезал в квадратном проеме в дальнем конце вестибюля и приходилось торопиться за ним.Они шли по бесконечным, гулким коридорам, освещенным адским светом красных фонарей. Ренилл теперь легче поспевал за провожатым, потому что ускорившийся ток крови быстро вернул жизнь онемевшим членам. Еще пара поворотов, новая дверь, и он оказался стоящим словно на Дне пересохшего колодца.Зал — узкая ротонда, несомненно, предназначенная внушать трепет даже самым непробиваемым, — был в высоту гораздо больше, чем в ширину. Высокие выгнутые стены поддерживали круто сходящийся свод из прямых балок. По окружности выстроились бледные колонны полированного камня. На половине высоты от пола до основания свода виднелась круглая галерея, на которой стояло множество неподвижных фигур. Ренилл быстро пересчитал их. Десять — в темных плащах с низко надвинутыми клобуками, как и его проводник. Их лица терялись в тени. Кожей чувствовалась тяжесть невидимых взглядов, нацеленных на него с властных высот. Наконец-то — Сыны. Может быть, и сам КриНаид-сын среди них.Ренилл незамедлительно простерся ниц. Тонкая струйка молитвенного напева полилась из его губ. Слова с трудом протискивались в пересохшее горло. В душе Ренилл молился, чтобы его прервали.Наконец его молитва исполнилась.— Покорность радует отца. Говори, он услышит тебя. На сей раз не шепот. Речь жреца звенела в ротонде, отдаваясь от изогнутых стен.Ренилл поднялся с колен, почтительно снял широкополую шляпу, оставшись в прикрывающей макушку шапочке, дабы не оскорблять взирающих с высот видом своей непокрытой головы.— Сыны Отца! — его голос звучал хриплым карканьем. На уровне пола акустика помещения была не в пользу говорящего. — Нижайший — пилигрим, не желающий носить иного имени, чем имя Сына Аона-отца — пришел сюда из северного ХинБура в надежде обрести знания. Ибо признаюсь, мы, верные ХинБура, хотя ревностны и усердны в вере, знаем мало. В удаленной и недоступной нашей горной твердыне мы следуем старым обычаям, и кто может судить, сколь далеко отклонились мы за долгие годы от Тропы Истины? Здесь же, в городе ЗуЛайса, явил себя сам Исток и Предел. Здесь, в крепости ДжиПайндру, его присутствие ощутимо, и его почитание обретает чистейшие формы. И вот странник явился, ища наставлений. Сыны Отца, я прошу наставить меня на истинный путь, позволить видеть ритуалы и церемонии, совершающиеся в соответствии с Его желаниями. Ведите меня, образуйте мой дух, склоните меня к Его воле, дабы я мог принести эту мудрость моим братьям в ХинБуре и в горах, лежащих за его пределами. Учите меня, дабы я пронес свет священного пламени по всей Авескии. На коленях молю вас о благодеянии. Сыны Отца, снизойдите к моей мольбе. — Здесь ему пришлось прерваться: иссякли и голос и дыхание. Склонив голову, Ренилл ждал.Долгое мучительное молчание. Если стоящие на галерее и совещались шепотом, внизу не слышалось ни звука.— Где доказательства твоей веры? На этот вопрос ответить легко, Ренилл был готов к нему.— Я принес собранные моими братьями в ХинБуре триста цинну, которые с радостью вручаю хранителям Крепости Отца.Он выложил на пол перед собой кошелек, раздувшийся от доказательств его удачной торговли в АфаХаале.— Ты просишь многое.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49