Через четверть часа «форд» ворвался на стоянку гостиницы «Дельфин». Луис поднялся в номер и занял свое прежнее место у окна. Через какое-то время в фокусе бинокля вновь появился Лысан. Он вошел в свою комнату, улегся на кровать и начал ожесточенно чесать живот. Так продолжалось очень долго, и Луис устал созерцать это однообразное и малопривлекательное зрелище. Но его терпение было вознаграждено тем, что в комнате появились Алексис и третье, не знакомое до этого момента Луису лицо – Шакал с приемником и разборной коротковолновой антенной. Шакал развернул антенну и стал крутить ролик настройки. Лысан, продолжая чесаться, выжидательно навис над расположившимся на полу радистом.
«Он принимает радиограмму!» – догадался Луис, и его охватил страх, огромный и неудержимый, такой, какой он испытывал лишь один раз в жизни, ребенком, заблудившись в сумерках в лесу и приняв куст за ужасного волка. Луис прочувствовал до конца, что все, что с ним происходит, это не игра! Люди, которые добиваются от него чего-то, известного только им, направляются чьей-то волей, имеют связи вне страны. Это темные, страшные люди, об этом говорят их лица, их манеры, их приемы. Это преступники… Луис усомнился, удастся ли поймать Шакала и напугать его. От мысли о прямом контакте с этими людьми у него засосало в животе.
Тем временем Алексис и Лысан сгрудились вокруг клочка бумаги, и Луис увидел, как Лысан злобно набычился, а Алексис исполнил свое неповторимое движение бровями, вскинув их вверх и став похожим на филина из мультфильма. И Луис начал хохотать, глядя, как вертится на месте Шакал, отчаянно жестикулируя и указывая дрожащими ладонями на приемник, как одеревенело смотрит на него Лысан и как злорадно вздымает брови Алексис. Вместе со смехом ушел страх, и вернулось обычное ощущение силы и вера в удачу.
«Этот парень, похоже, большой путаник! Он, наверное, что-то напутал в радиограмме, – размышлял Луис, рассматривая виноватую, побитую фигуру Шакала. – Бедняга! Кажется, он впутался не в то дело, для которого создан. Он все время дрожит, как заяц, хотя ничего страшного с ним пока никто не делает. Но ругают, видно, крепко. А лысый готов прямо сожрать беднягу со всеми потрохами!..»
Если бы Шакала можно было разорвать на части, Лысан с большим удовольствием сделал бы это. Шакал дважды прослушал радиограмму от Суареса и так и не смог разобрать последнюю фразу. Суарес не верил в способность кого-либо из членов ударной группы овладеть шифром, и радиограмма была передана открытым текстом. Он был вполне невинного содержания: «Ваше сообщение представляет для нас большой интерес. Продолжайте вести дело так же энергично. По возможности сообщите детали. В случае неприятностей…» – и дальше шли несколько слов, из которых Шакал доподлинно установил лишь последнюю часть последнего слова. Это был суффикс глагола «-овать».
– Там сплошные помехи были, когда конец передавали! И два раза так! Я не виноват, в общем… – робко объяснял Шакал, холодный от страха.
– Ты, значит, ни на что не годишься. Дали помощничка! Радиограмму открытым текстом принять не может, специалист… – Лысан отчаянно матерился. – Вот, посмотри на него! – Он указал кривым перстом на приосанившегося Алексиса. – Все, что поручат, все сделает. Настоящий член нашей большой семьи! – «Семьей» по итальянской традиции любили называть в синдикате Суареса саму организацию. – А ты, значит, выродок, которого удавить надо!
– Да чего вы ему такого поручали! Небось, радиограммы в забитом эфире он не принимает! – скулил Шакал, с необыкновенной скоростью бегая глазами. – А как машину без тормозов вести – так я! Как под домом сторожить – так опять я… – Шакал по-настоящему плакал, размазывая по лицу слезы. Обещание Лысана удавить окончательно расстроило его. Хотя Шакал начал работать на синдикат недавно, о Лысане он уже наслушался самых зловещих сплетен.
Алексису слова Шакала не понравились. Он усмотрел в них попытку умалить его достоинства и угрожающе зашевелил асимметрично выщипанными усами.
Голова Лысана покрывалась каплями и лужицами пота. Он опять занимался не свойственным ему делом – размышлял, стараясь догадаться, какой же глагол на «-овать» мог завершить радиограмму. Последняя фраза, упущенная Шакалом, явно содержала важное предписание. Скорее всего, по мысли Лысана, это был глагол «ликвидировать».
– Надо, значит, делать что-то! Суарес торопит, не терпится ему! – мрачно заявил Лысан в виде результата своих раздумий. – Да еще вы с Шакалом тут совсем, значит, в склоках погрязли! – фальшиво возмутился он. Ничто, кроме денег, не радовало его в жизни больше, чем склоки между подчиненными, которые Лысан лелеял и бережно раздувал из самой маленькой, ничтожной искорки, причем на это его неповоротливого интеллекта всегда оказывалось достаточно. – Пойду, значит, обедать, а потом посплю. А вечером ты, дружок, к дому пойдешь. А то ты совсем засиделся! – сострил напоследок Лысан, с умилением наблюдая, как вытягивается физиономия Алексиса. – Посмотришь, что там наш профессор делает. Тихо только…


* * *

Негр средних лет в затейливо расшитом золотой бахромой костюме, с блестящим от пота лицом катался по сцене, взбрыкивая ногами и выкрикивая что-то приятным хрипловатым голосом в микрофон. Рев публики перекрывал его усиленные мощной акустической аппаратурой крики. Потом негр встал, отряхнулся и попросил у публики платок. К нему потянулись десятки женских рук с платками, которые он собрал в охапку, вытер разгоряченное лицо, после чего платки полетели в зал и были подхвачены владелицами как драгоценные сувениры.
Негр по имени Оскар вновь стал петь. То, что он пел, не было обычной песней, – это была «сальса», ритмичный речитатив, обычно на темы любви, понятой так, как понимают любовь обитатели Эль-Параисо.
– Эй, мулатка, мулатка, черненькая, черненькая, как мои ботинки! – сладострастно обращался Оскар к одной из зрительниц. – Идем танцевать со мной, негрита, идем! Я тебя научу чему-то, чего не умеет твой муж! У тебя нет мужа? Хорошо, прелесть моя! Я сам буду твоим мужем! Хотя бы ненадолго!
Девушка-мулатка с сияющими от счастья глазами выскочила на сцену, и Оскар, пританцовывая вокруг, несколько раз со вкусом поцеловал ее в матово-коричневые щеки.
– Как вкусно! – выкрикивал он в микрофон после каждого поцелуя. – Негрита, какая ты вкусная!
– Вкусная! Вкусная! – подхватывал зал, присутствовавшие в кабаре «Золотая черепаха» жители Эль-Параисо повскакивали с мест и начали танцевать под звуки огромного, украшенного разноцветными лентами барабана.
Оскар оставил девушку танцующей посреди сцены, приблизился к публике вплотную и призывно закричал:
– А ну-ка, есть ли тут в зале негриты такие же вкусные, как эта шоколадная малышка? Давайте все сюда, пока я не съел эту девочку! Всех я не могу съесть!
И через несколько секунд на сцене танцевали десятки темнокожих девушек, танцевали так, как умеют танцевать только в Эль-Параисо, танцевали так, что у пожилых канадских туристов маслено заблестели глаза, а самые смелые из них похватали своих старушек и затопали ногами, посмеиваясь друг над другом.
Графиня давно подпрыгивала на своем стуле, порываясь вскочить, и, когда весь зал пришел в движение, она подпрыгнула высоко, как мячик, и потащила Луиса за руку, счастливо смеясь:
– Луиси, Котйнук! Пойдем танцевать вместе! – и она завертелась на месте, пытаясь исполнить то, что дается девушкам Эль-Параисо от рождения.
Луис поставил Люси на стул, взял за руки и начал танцевать на месте рядом с ней. Все, что делал Луис, он делал хорошо, но танцевать так, как умеют в Эль-Параисо, он не умел. Можно было бы сказать, что Луис танцевал лучше, изящнее, отточеннее и мягче, но не так! И жители Ринкон Иносенте, отдавая должное его искусству, обычно покачивали головами, улыбались до ушей и говорили: «У вас нет „сальсы“ в крови! „Сальса“ – это в крови!»
У графини «сальсы» в крови тоже не было, но она танцевала умилительно смешно, показывая, что внуки Марии не зря часами обучали ее сложным движениям танцев Эль-Параисо.
Танец длился не меньше четверти часа. За это время Оскар таким же приятным хрипловатым речитативом провел на сцене целую серию диалогов с танцующими девушками. Кому-то он пообещал прийти в гости, подробно расспросив адрес и поинтересовавшись, в какое время дня бабушка спит особенно крепко. У девушки не было бабушки, а Оскар не собирался навещать ее, но таков был ритуальный юмор «сальсы». Кого-то Оскар похлопал пониже спины, громко восхитившись тем, как приятно это делать, и выразив жгучую зависть и ревность к имевшим законное право доставлять себе такие удовольствия кавалерам. Счастливчики-кавалеры с хохотом наблюдали, как изысканно Оскар ласкает их подруг. Это тоже был юмор «сальсы».
Наконец выбрав высокую, похожую на монумент, не очень молодую негритянку с неохватными формами, Оскар подмигнул оркестру, и музыканты перешли на более мелодичный и спокойный ритм «Ча-ча-ча». Оскар обнял монументальную негритянку и ловко повел ее в сложном, полном понятных только знатоку оттенков танце.
Графиня продолжала танцевать и с восторгом рассматривала Оскара.
– Какой смешной дядя! – воскликнула она, когда Оскар в изнеможении опустился на пол. Он имел обыкновение отдыхать, разлегшись прямо на сцене и благосклонно выслушивая похвалы зрителей. – На пол лег, как собачка! Устал, наверное, бедненький… – пропела последние слова графиня, удачно передразнивая речитатив Оскара, что вызвало дружный смех у всех, сидевших за столом.
По законам Эль-Параисо детей не пускают в кабаре, но в «Золотой черепахе», роскошном заведении на берегу океана, графиня Люсия Сантос Родригес была всеобщей любимицей и ее пускали туда в любое время, воздавая такие почести, что, казалось, официанты кабаре знают об аристократическом происхождении прелестной синеглазой девочки с соломенными, легкими, как пух, локонами. С графиней в кабаре обращались почтительно, солидно, что ей очень нравилось. Зато, встретив ее на улице, официанты, словно наверстывая упущенное, фамильярно брали графиню на руки и осторожно целовали в загорелые и румяные одновременно щеки. Это не всегда нравилось Люси, но она деликатно терпела.
Похожий на профессора метр в золотых очках лично готовил графине молочный коктейль «Рон банана Мишель» – воздушную белоснежную смесь измельченного до крупиц льда, бананов, молока, специй, сахара и рома, который в специальном коктейле для графини заменялся ананасовым сиропом. Люси умело и сосредоточенно посасывала коктейль через соломинку, краем глаза посматривая на графа и тихонько приговаривая:
– Видишь, как я медленно пью «банана мишелю»! И глоточки у меня такие маленькие, чтобы горлышко не заболело!
Такой же «банана мишель» был в высоком хрустальном бокале Луиса. Брать более крепкие коктейли граф ему пока не советовал. Граф и Ивис пили «дайкири» – лучший, по словам Луиса, коктейль, созданный воображением настоящего художника1.
На хрустальном блюде посреди стола, накрытого розовой скатертью, лежали очищенные бананы, ломтики арбуза и нежно любимые графиней манго. Люси постепенно пододвигала блюдо к себе, пока наконец не завладела им безраздельно и не занялась фруктами всерьез. Капли сока падали на изящное, украшенное кружевами платьице графини, но Люси никто не ругал. Ее никогда не ругали…
Идея посетить кабаре «Золотая черепаха» принадлежала Луису. Он высмотрел на афишах усатую физиономию Оскара и громко объявил, что пропустить выступление Оскара было бы преступлением. Граф не возражал и не смог бы возразить, так как приглашение было сделано в присутствии графини, которая тут же деловито направилась к шкафу выбирать себе вечернее платье.
Приглашая графа в кабаре, Луис добивался, главным образом, чтобы он и Люси как можно меньше находились в своем доме. Луис решил, что если эти люди считают возможным беспокоить графа в его собственном доме лишь потому, что граф – его друг, то считать Хуана и Люси вне досягаемости Лысана, когда они в доме одни, нельзя. Граф, в свою очередь, был рад возможности не упускать Луиса из виду в течение целого вечера.
После ухода Оскара на сцену торжественно выдвинулся кордебалет кабаре «Золотая черепаха» – двадцать мулаток одинакового роста, одинаковой степени упитанности, с одинаковым гримом фантастических фиолетовых и малиновых оттенков, делавшим их лица похожими на африканские маски.
Ивис не сводила с Люси влюбленных глаз. С ней происходило то же самое, что было с Луисом, когда он познакомился с графиней два года назад. Тогда она разговаривала намного хуже, была не так сообразительна, однако Луис был очарован с первого взгляда. Ему казалось, что от Люси исходит мягкий свет чистой детской прелести. «Нет в мире ничего прекраснее прекрасного человеческого детеныша!» – часто повторял про себя Луис, глядя на графиню, и его веселые, синие глаза становились влажными…
Ивис топтала под столом ногу Луиса. Он вопросительно поднял глаза сначала на девушку, затем туда, куда показывала Ивис, и обнаружил совсем недалеко от их столика Лысана, Алексиса и Шакала, которые уткнулись в кружки с пивом, как только взгляд Луиса остановился на них.
Граф заметил появление странной троицы в кабаре четверть часа назад. Его внимание привлекла сначала физиономия Лысана, фотографию которого майор ему показывал. Граф прекрасно видел этих людей сквозь свои голубоватые, темнеющие на ярком солнце очки, и лица этих троих вызывали у него страх, смешанный с отвращением.
Лицо Алексиса, которого Хуан не видел никогда, произвело на него особенно гнетущее впечатление. Это был убийца дегенеративного типа. Такие люди с остановившимся взглядом страшных пустых глаз попадались графу на улицах Бангкока. И хотя они принадлежали к другой расе, их роднила с Алексисом природная жестокость. Их можно было встретить стоящими у дверей увеселительных заведений в отстраненной позе, готовых сделать что угодно с перебравшим или зазевавшимся клиентом – ударить, ограбить, убить…
Граф с тоской подумал, что майор Кастельянос должен был приехать вчера или, в крайнем случае, сегодня, но его нет, и без него Хуан все острее ощущал беззащитность, и уязвимость Луиса перед этими людьми.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45