Она присела и посмотрела ему в глаза. Он мигнул. Рик научил ее, как распознавать слабаков. Обычно они больше кричали, чем делали.
– Я думаю, – сказала Кристина тихо, – что тебе не помешает вылезти и минутку со мной поговорить. Это в твоих же собственных интересах.
– Какого хрена тебе нужно?
– Я собираюсь помочь тебе выкарабкаться из дерьма, в котором ты по уши увяз, Бобби.
Он раздраженно вздохнул и выбрался из машины, оказавшись небольшого росточка.
– Так что ты мне хочешь сказать, женщина? Он ее не испугал. Просто заурядный сутенер.
Дешевый сутенер. Мир кишит такими, как он.
– Хочешь знать разницу между настоящим и поддельным жемчугом? Мне кажется, тебе следуетэто знать.
– Это еще зачем?
– Потому что, – она взглянула на машину, а затем перевела взгляд обратно на него, давая ему понять, что ей известно о его любви к махинациям, – я думаю,что ты давал настоящийжемчуг одним из своих девушек и не совсемнастоящий другим. Я это нутром чую.
Бобби сощурился от солнца. На мгновение задержал взгляд на китайце, потрошившем рыбу.
– А тебе-то какого до этого хрена?
– Да никакого. Я просто подумала, что, может, тебе интересно знать, как определить разницу самому, так чтоб, – она к нему склонилась, – ты не облажался.
Он кивнул в раздумье.
– Чтоб не возникало ненужных проблем и всего такого прочего.
– Во-во.
Он вытащил бумажник.
– Пятерку?
– Нет.
– Десять максимум.
– Ты что, больной?
Кристина пожала плечами.
– Для такого человека, как ты, эта информация ценная, Бобби. Ты бизнесмен, на тебя работают люди, и нужно, чтоб они тебе доверяли, тебе нужно поддерживать определенный имидж. Ты не можешь себе позволить, чтобы они начали свару, выясняя, у кого жемчуг настоящий, а у кого нет. Так? Это выставит тебя в дурном свете, даст понять, что ты дешевка. Так? Кроме того, тебе не помешает знать, что за товар продает твой поставщик – качественный или он облапошивает тебя.
Бобби бросил взгляд вдоль улицы с повадкой человека, контролирующего ситуацию, и перевел взгляд на Кристину.
– Ты права.
– Так что пятьдесят хорошая цена.
Он вытащил из кармана бумажник на цепочке и вручил ей купюры.
– Кладешь жемчужину в рот и пробуешь на зуб. Если она шероховатая, значит, настоящая, если гладкая, тогда искусственная.
Бобби уставился на нее.
– И это все?
– Да.
– Пробуешь на зуб.
– Гладкая – фальшивка. Шероховатая – настоящая.
Он кивнул.
– Вроде как люди.
– Как некоторыелюди, – уточнила она. – Шероховатые люди подчас фальшивка, а иные из гладких – настоящие.
Он агрессивно выставил вперед челюсть.
– А ты из каких?
Теперь можно было над ним и посмеяться.
– О, Бобби, я такая же, как ты.
– Это какая?
– То и другое.
Он покачал головой.
– А ты не промах. Не хочешь ли провести вечерок с Бобби? Внакладене останешься, – он почесал яйца. – Я хочу сказать, мои причиндалы – высший класс, понимаешь? – Он взглянул на нее, чуя своей уличной интуицией, что встретился с особой штучкой. – Дать тебе мою визитку? На случай, если захочешь позвонить.
– Не стоит.
Но он уже держал визитку в руке. Красную, с напечатанным белыми буквами: БОББИ БУДЬ ЗДОРОВ – ИЩУ ПАРТНЕРОВ ПО БИЗНЕСУ. Она взяла карточку, только чтобы отвязаться от него. Бобби ей улыбнулся, в глазах лукавство.
– Йо, Беттина, думаю, ты будешь в порядке, так что мне можно о тебе не беспокоиться, так? – Он хлопнул дверцей, и машина, кренясь, рванула с места.

Была ли она свободна? Похоже, что да. Оглянулась – никого. Швырнула дешевую визитку на землю и шагнула в освещенный солнцем поток людей, прямо в восемь, или десять, или сколько их там миллионов, составляющих население города, такого огромного, что вам меня не найти, кто бы вы ни были. Она чувствовала себя слегка потерянной, но с каждой минутой город возвращался к ней, словно забытый язык. Она смотрела и видела – все более стремительные очертания машин, новые рекламы на боках автобусов, тротуары с мельтешащим людским потоком. Люди выглядели уставшими, одни, наверное, от тяжелой работы и низкой зарплаты, другие – от безделья и избытка денег. Копы-китайцы, русские домохозяйки из Бруклина, белые подростки, которым нравилось походить повадками на черных, и черные, пародировавшие самих себя. Навстречу ей вышагивали мужчины, которые предпочитали смахивать на женщин, и девушки, демонстрировавшие любовь к девушкам. Каждый был сам по себе, и никто не пытался влезть тебе в душу. Город сохранил тот же ритм и тот же темп, что и прежде. За четыре года она не прошла и четырехсот ярдов по прямой, а теперь перед ней раскидывался квартал за кварталом. Пространство. Она вновь понимала, что это такое – пространство.
Женщин она разглядывала с особой дотошностью: цвет губной помады, крутизну мини-юбок, модели обуви. Как все просто – делают покупки, прогуливаются, спешат на работу, едят с подругами в ресторанах или фланируют в сопровождении мужчин. Она всматривалась в лица женщин, наверняка ни одна из них не может когда-нибудь оказаться в тюрьме. Это было видно сразу. Потому что они никогда не попадут в ситуацию, которая заставит их совершить чудовищную глупость. Они от нее застрахованы. И даже не догадываются об этом! Ей хотелось бы иметь такую же, как у них, большую сумку с блеском для губ, щеткой для волос, органайзером «Филофакс», кредитными картами и всем прочим. Продолжая идти, перекидывая из руки в руку свой мешок, она видела и других девушек, сбившихся с пути; кожа их была блеклой, в сальных волосах торчала какая-то дрянь. Или слишком коротко постриженных, или выкрашенных в зеленый цвет. А еще татуировки, кольца в носу. Все в них громко заявляло: вот она я, именно такая, какаяесть.
Возможно, я пытаюсь припомнить себя, подумала Кристина. Но разве не ясно, что тадевушка умерла, ее больше нет – доверявшей людям и верившей в любовь. Она была уверена, что еще долго не сможет кого-нибудь полюбить. И сближаться сейчас ни с кем не хотела. Пока нет. Ей нужно было разобраться в самой себе. Что ж, возможно, она позвонит матери. Попробует это сделать из телефонной будки. Большая часть ее родственников умерли. Знакомые? Если она начнет названивать им, начнутся расспросы про Рика – хотя бы между прочим, – а о нем она вспоминать не хотела, совсем не хотела. До него может дойти известие, что ее освободили, и он попробует ее разыскать.
Нетрудно представить, что будет потом – преподнесет на тарелке и свое сердце, и свою печень, станет умолять о прощении, и она себя возненавидит в любом случае – или за то, что простит, или за то, что далеко пошлет. Рик живет на Лонг-Айленде и работает на рыбацкой лодке, пусть он там и остается. Никогда не хотелось бы с ним встретиться. Да гори он в аду, если уж на то пошло.
Она зашла в магазин электроники и попросила там пакет побольше. Переложила в него свои пожитки и рассталась с мешком для мусора. В Сохо, идя на север по Бродвею, Кристина заметила Центральный филиал музея Гуггенхейма, вошла внутрь и разжилась большой бумажной сумкой с логотипом музея. Вот это уже гораздо лучше. К северу от Хустон она остановилась в маленькой пиццерии, заказала два куска пиццы с разными приправами и колу – холодную, восхитительную кока-колу – отнесла промасленную бумажную тарелку к столику в глубине и оглянулась, разглядывая других посетителей: посыльных, секретарш, строительных рабочих. Она поднесла теплую корку ко рту, вдохнула запахи трав – орегано и базилика, и вдруг начала всхлипывать. Каким же безумием было все, что с ней произошло. Четыре года потеряно. Вся жизнь была разодрана в клочья – ее квартира, ее книжки, ее кошка, люди, которых она знала. Она долго привыкала к ненавистной тюремной рутине, которая была по крайней мере чем-то,каким-то подобием порядка. Она узнала женщин, а некоторых полюбила, особенно Мейзи. Сейчас и этого у нее нет. Конечно, она сделает все, что нужно – найдет работу, жилье, попытается ускользнуть от Тони Вердуччи, но в этот момент, когда она сидела с куском пиццы во рту, таким печально вкусным, ее гастрономический восторг перешел в сознание своего бесконечного одиночества. И пустоты жизни.

Полчаса спустя Кристина нашла то, что искала. «Секонд-хенд» в Ист-Виллидж, в витрину которого било яркое солнце позднего утра. Она вошла внутрь, зазвенел колокольчик, и пожилой продавец в розовой футболке поднял глаза от журнала и затушил сигарету.
– Хай, дорогая, – его взгляд скользнул по ее гуггенхеймовской сумке.
– Я сюда раньше частенько захаживала, в старые времена. – Она огляделась вокруг. – Однажды купила сногсшибательное кимоно.
Продавец поправил на носу бифокальные очки.
– Я тебя помню! Давненькомы не встречались. Ты что, уезжала, милая?
– Уезжала.
Его глаза просветлели.
– С мужчиной на поезде? С красавцем в фетровой шляпе?
Она улыбнулась.
– Не совсем чтобы так.
Он вышел из-за прилавка и оценивающе оглядел ее.
– Что ж, тогда дай-ка я попробую еще разугадать.
– Пожалуйста.
Он принял вызов серьезно.
– Что ж, похоже, это было – бедствие, буря, и она тебя унесла, дорогая, и ты оказалась бессильна противостоять ей!
– Что-то вроде этого.
– И ты приходишь сюда, возвращаешься,потому что здесь ты была счастлива, именно здесь, в моем маленьком старом магазинчике.
– Все так, – она улыбнулась. – Мне хотелось бы купить платье, такое, чтобы оно не выглядело дешево, поприличнее.
Он кивнул.
– Имеетсятакое.
Он начал перебирать вешалки с платьями, вытащил красное хлопчатое.
– Нет.
– Нет?
– В нем я буду выглядеть слишком плоско.
– Но, красавица моя, о тебе этого не скажешь.
– Разве вы парней не знаете?
– О да, знаю. Всеони ужасные, так или иначе.
– Мне нужно что-то приличнее,но чтобы немного…
– Такое, чтобы говорило: а вот и я.
– Именно.
Пока он копался в платьях, она прихватила экземпляр «Виллидж войс», стопка которых лежала на стеклянном прилавке.
– Бесплатно? – спросила она.
– Да, – продавец кивнул. – Как любовь.
– Почему?
– Бесплатные еженедельники задушили. Хотя все они одним миром мазаны. Секс то, секс это. Поэтому и читают.
– И творят много чего другого.
Он извлек черное платье без рукавов с пуговками впереди, прелестными маленькими пуговками. Это платье предполагало сигареты, столик на двоих, и, мартини, будьте любезны.
– Я хочу сказать, моя милая, такое платье – контрабанда!
В ее сумке лежали заказанный по почте лифчик и трусы.
– А туфли найдутся?
– Найдем и туфли, конечно.
– А та дама в доме напротив все еще сдает комнаты на неделю? – обратилась она к лавочнику.
– С моей рекомендацией – сдаст.
– А меня вы порекомендуете?
Его лицо посуровело.
– Я всегда задаю несколько вопросов потенциальным жильцам. Она милая старушка и не очень хорошо слышит.
– О'кей, – быстро кивнула Кристина.
– Только не вздумай мне врать, потому что я занимаюсь и выселением, то есть у меня есть человек, который этим занимается и которому, скажу я тебе, нравится это занятие.
– Понимаю.
А он жесток, подумала она, не проси его больше ни о чем.
Он повесил платье и окинул ее взглядом.
– Стало быть, ты вернулась в город?
– И нуждаюсь в недорогом жилье.
– А где ты жила до этого?
– В тюрьме, мягко выражаясь.
– Ну, тогда даже и не думай! – он взмахнул рукой, словно выносил приговор.
– Что значит – даже не думай?
– Это значит то, что значит. Ты преступница.
– Не совсем.
– Что ты имеешь в виду?
– Я нарушила закон, но я не преступница.
– А что ты натворила?
Она вздохнула. Больше она о тюрьме упоминать не станет. Люди этого не понимают.
– Мой бойфренд был в банде, которая воровала грузы со складов и потом перепродавала краденое. Я немножко помогала ему с погрузкой и отгрузкой. А до этого просто училась в колледже, потом бросила его и много читала. Так вот я попалась, а другие нет, но ни в чем не призналась, что вывело прокуратуру из себя. И они ко мне, скажем так, проявили очень мало сострадания.
– А что случилось с остальными твоими дружками? – спросил лавочник, складывая руки на груди.
– Не имею представления.
– Это были наркотики?
– В фурах? Нет.
– Ты наркоманка? – спросил он Кристину.
– Вы уже посмотрели на мои руки, я заметила.
Он пристально разглядывал ее сквозь бифокальные очки. Затем, как будто теряя интерес к разговору, протянул ей зеркало в тяжелой серебряной оправе.
– Какое милое.
– Лондон, конец века. Я храню его как напоминание о стиле викторианской эпохи. – Глаза его, однако, опять сузились. – А есть ли у тебя постоянный доход?
– Скоро будет.
Он отложил зеркало.
– А дети у тебя есть?
– Нет.
Тогда он вздохнул и покачал головой.
– Расскажи мне что-нибудь, что позволит мне понять тебя, моя милая, что обрисует твою личность.
– Этот вопрос имеет отношение к тому, достаточно ли я респектабельна?
– Можно сказать и так.
Она молча кивнула и огляделась, как бы ища тему для разговора, затем взяла старинное серебряное зеркало и поднесла его к лавочнику так, чтобы он мог видеть свое лицо, свои бакенбарды и мешки под глазами.
– Викторианская Англия, – начала она, – помимо вычурной манерности стиля в высших классах общества, который вы находите столь привлекательным, также известна возвратом к практике бичевания мелких преступников. По указу о бродяжничестве тысяча восемьсот девяносто восьмого года, мужчины, приговоренные за преступления, связанные с извращениями, –включая эксгибиционизм, однополую любовь и трансвестизм, – подвергались бичеванию кнутом,часто весьма жестокому.
Глаза в зеркале смотрели на нее.
– Да, – сказал он. – Да. Теперь я вижу.Это твой период? Викторианская эпоха?
Она пожала плечами.
– Расскажи мне что-нибудь еще.
– Потому что вы мне не доверяете?
– Нет, ради удовольствия тебя слушать. Отхлещи меня еще парочкой фактов.
Она оглядела магазин в поисках вдохновения и заметила длинное мужское шерстяное пальто с тяжелыми пуговицами.
– Когда Чарльз Диккенс скончался, смерть его была столь значительным событием, что могила усопшего в Вестминстерском аббатстве оставалась открытой в течение двух дней.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61