И нигде не приглянулся.– Но почему? Вы ведь очень привлекательны, очень утонченны. Почему вы не приглянулись, Жак?– Им нужны бумаги. Номер страховки. Документ, подтверждающий канадское гражданство. Иммигрантское удостоверение.– А у вас ничего нет? Совсем ничего? Вы считаете, документы слишком неэстетичны?– Мой паспорт на переоформлении в Оттаве, в иммиграционном отделе. Но мне не верят. Я из Швейцарии, – добавил он, словно это объясняло недоверие к нему.Услышав такое признание, мадам Лятюлип подключила к обдумыванию положения своего мужа.Андрэ Лятюлип до женитьбы был не Лятюлип, а Квятковский. Лятюлипом он стал единственно потому, что жена унаследовала гостиницу от отца, и это заставило его согласиться сменить свою фамилию на фамилию жены, дабы увековечить ее на древе благородных родословных Эсперанса. Он был иммигрантом в первом поколении с лицом херувима, широченным лбом, на котором ровным счетом ничего не было написано, и преждевременно побелевшими волосами. Маленький, коренастый, этот человечек был суетлив, как всякий пятидесятилетний работяга, замотавший себя до полусмерти и сам не понимающий зачем. Ребенком Анджея Квятковского прятали в подвале, потом тащили через заснеженные горные перевалы под покровом ночи. Потом куда-то приводили и допрашивали, после чего, в конце концов, отпустили. Он узнал, что такое стоять перед людьми в форме и молиться. Взглянув на счет Джонатана, Андрэ Лятюлип был поражен не меньше жены тем, что постоялец не позволял себе никаких лишних расходов. Мошенник часто разговаривал бы по телефону и наедался бы в кредит в баре и ресторане. Мошенник улизнул бы ночью. Лятюлипы уже встречали мошенников в своей жизни, которые именно так и поступали.Не выпуская счета из рук, мсье Лятюлип медленно оглядел Джонатана с ног до головы, точно так же, как это сделала мадам Лятюлип минутой раньше, но еще более внимательно: его ботинки, потершиеся, но странным образом совершенно чистые, его скромно опущенные руки, небольшие и ловкие, его подобранную фигуру и измученное лицо с искрой отчаяния в глазах. И мсье Лятюлип, тронутый видом несчастного, ищущего точку опоры в мире под солнцем, проникся к нему теплым чувством.– Что вы умеете делать? – спросил он.– Готовить, – сказал Джонатан.И стал своим в семье. Особенно для Ивонны. * * * Она сразу поняла: это тот, кого она ждала. Словно при посредничестве ее невыносимой матушки, обмен токами, который мог бы длиться месяцы, произошел в одну секунду.– Это Жак, наш новый таинственный друг, – воскликнула мадам Лятюлип, и не думая стучаться, но открывая нараспашку дверь в спальню дочери в десяти ярдах от его комнаты.«А это Ивонна», – сказал он сам себе, непонятно чего стыдясь.В середине комнаты стоял стол. Деревянная настольная лампа освещала половину ее лица. Она печатала и, не обращая внимания на бесцеремонное вторжение матери, продолжала работать, пока не дошла до конца страницы, так что Джонатан испытал некоторую неловкость, вынужденный некоторое время созерцать ее пушистую светлую макушку. Односпальная кровать была приставлена к стене. Оставшееся место занимали корзины с выстиранными простынями. В чистой, опрятной комнатке не было ни фотографий, ни безделушек. Только клеенчатый мешочек для губки над умывальником да плюшевый лев на кровати с «молнией» на брюхе – прятать ночную рубашку. На секунду Джонатану стало не по себе, «молния» напомнила о резаной ране пекинеса Софи. Собаку тоже убил я, подумал Джонатан.– Ивонна – гордость нашей семьи, n'est-ce pas, ma cherie? Правда, дорогая? (фр.)

Она занималась искусством, изучала философию и прочитала все до одной книги. N'est-ce pas, ma cherie? На ней лежит все хозяйство, она живет затворницей, как монашка, и через два месяца у нее свадьба с Томасом.– И еще она печатает, – продолжил Джонатан, одному Богу известно зачем.С принтера медленно сползла бумага с напечатанным текстом. Ивонна смотрела на него, и Джонатан мог в мельчайших подробностях рассмотреть левую, освещенную часть ее лица: прямой, несмущающийся взгляд, отцовские славянские черты, волевой подбородок, мягкие шелковистые волосы, подчеркивающие красивый рисунок скул, и стройная шея над воротом рубашки. Связка ключей как ожерелье висела на ней и, когда девушка выпрямилась, с легким звоном скользнула в ложбинку ее груди.Ивонна встала, высокая и на первый взгляд не очень женственная. Они пожали друг другу руки по ее инициативе. Он не чувствовал никаких сомнений – а почему, собственно, он должен был в чем-то сомневаться? Он, Борегар, новый человек в Эсперансе и в жизни? Ладонь ее была сухой и твердой. Он скользнул взглядом по ее освещенному левому бедру, обтянутому джинсами, собравшимися на сгибе в тугую гармошку. Затем последовало формальное прикосновение.«Дикая кошка на покое, – подумал он. – Ты рано начала жить с мальчиками. Носилась с ними на мотоциклах, накурившись марихуаны или чего покрепче. Сейчас, в двадцать с чем-то, ты достигла гавани, иначе называемой компромиссом. Слишком мудреная для провинции и слишком простая для больших городов. Скоро замуж за какого-нибудь остолопа, и полжизни на то, чтобы что-нибудь из него сделать. Ты Джед, только миновавшая свой пик. Джед с притягательностью Софи».Под присмотром матери она позаботилась о его одежде. * * * Гостиничная одежда висела в просторном чулане, который располагался на полпролета ниже. Ивонна шла впереди, и, пока они спускались по лестнице, Джонатан не сводил с нее глаз. Несмотря на ее угловатость, у нее была женственная походка. Никакой развязности девчонки-сорванца, никакой манерности кокетливой юницы. Она шла уверенным свободным шагом зрелой привлекательной женщины.– На кухню Жаку потребуется белое, и только белое. И стирать каждый день, Ивонна. И чтобы, Жак, утром вы не смели надеть то, что сняли вечером. Это правило дома. Всем известно, в «Бабетте» следят за чистотой. Tant pis, d'abord.Пока матушка трещала как сорока, Ивонна прикинула на Джонатана белые жакет и брюки. Потом велела идти в комнату 34 и переодеться. Ее грубоватость, унаследованная от матери, граничила с язвительной иронией. Когда Жак вернулся, мадам решила, что рукава немного длинноваты, хотя это ей только показалось. Но Ивонна пожала плечами и укоротила их с помощью булавок. Ее руки небрежно касались рук Джонатана, и тепло ее тела смешивалось с его теплом.– Так удобно? – спросила Ивонна нарочито безразличным тоном.– Жаку всегда удобно. Он во внешних удобствах не нуждается. N'est-ce pas, Жак?Мадам Лятюлип пожелала узнать о Жаке побольше. Любит ли он танцевать? Джонатан ответил, что чего только не любит, но пока нет настроения. Поет ли он, играет ли на каком-нибудь инструменте, умеет ли представлять, рисует? – всем этим и многим другим можно заняться в Эсперансе, уверила его мадам. А может быть, он захочет встречаться с девушками? Это было бы естественно. Девушки в Канаде очень даже интересуются, чем там занимаются в Швейцарии. Желая вежливо уклониться от прямого ответа, Джонатан в возбуждении ляпнул такое, что не поверил своим ушам.– Но я же не смогу далеко уйти в этом наряде, мадам, – воскликнул он так громко, что чуть сам не рассмеялся, в то время как Ивонна все так же молча занималась его рукавами. – Полиция схватит меня на первом же перекрестке в таком виде.Мадам Лятюлип дико захохотала, как хохочут люди, лишенные чувства юмора. Но Ивонна с беззастенчивым любопытством посмотрела ему прямо в глаза. Впоследствии он часто задавал себе вопрос, был ли то дьявольский расчет с его стороны или убийственная неосторожность – в первые же минуты их знакомства дать ей понять, что он скрывается от полиции. * * * На кухне Жак показал себя с самой лучшей стороны, чем тут же завоевал расположение Лятюлипов-старших. Они все больше и больше проникались к нему симпатией. Тот, в свою очередь, посвящал работе все свободное от сна время, подчиняясь дисциплине более жесткой, чем в любой казарме. Было в его жизни время, когда он готов был продать душу, лишь бы вылезти из кухни и влезть в элегантный смокинг администратора. Теперь все изменилось. Завтрак начинался в шесть утра – с ночной смены в гостиницу возвращались рабочие. Джонатан к этому времени уже накрывал на стол. Как правило, порция состояла из бифштекса, двух яиц и картофеля-фри. Мороженые чипсы и скверный маргарин, который предпочитала хозяйка, были отвергнуты немедленно. Новый повар чистил свежий картофель, обваривал его кипятком и жарил на смеси подсолнечного масла с арахисовым, тщательно заботясь об их качестве. В отдельной кастрюльке он варил крепкий бульон, заправляя его специями, делал рисовые запеканки, тушил мясо, варил клецки. Он наткнулся на ящик с тупыми ножами, о которых уже все забыли, наточил их и запретил кому бы то ни было к ним прикасаться. Из какого-то пыльного угла он выволок никому не нужную плиту, которую мадам Лятюлип не использовала то ли по соображениям собственной безопасности, то ли потому, что считала ее слишком дорогой игрушкой. Нужно было видеть, как он солил кушанья, подняв руку выше головы и сея соль с высоты: настоящий шеф-повар.Библией ему служил сильно потрепанный экземпляр его любимого «Le Re'pertoire de la Cuisine» «Кухонный справочник» (фр.).

, обнаруженный им, к его радости, в одном из местных букинистических магазинов.Мадам взирала на все это с восторгом, если не сказать с восхищением. Она заказала для него новую спецодежду, новые колпаки и была на грани того, чтобы заказать канареечный жилет, лакированные башмаки и подвязки. Кроме того специально для Жака срочно были закуплены дорогие кастрюли и пароварки. А когда она обнаружила, что с помощью паяльной лампы он делает из обыкновенного сахара глазурь для крем-брюле, то была так поражена высоким артистизмом и практической жилкой, существующими в его натуре нераздельно, что немедленно привела на кухню своих «богемных» подружек, чтобы продемонстрировать им нового повара.– Он такой изысканный, наш Жак, tu necrois pas, Мими, ma cherie? Ты не веришь... дорогая? (фр.)

Он сдержан, он мил, он мастер на все руки, он сердцеед. Нуда! Мы, старухи, можем себе позволить говорить о таких вещах. Потому что не краснеем, как девушки, при виде молодого и очень симпатичного человека. Tant pis, d'abord, Элен?Но та же самая молчаливость и сдержанность, которой она так бурно восхищалась, приводила ее в отчаяние. Если он не ее раб, то чей? Сперва она решила, что Жак пишет роман, но, порывшись в его столе, обнаружила только черновики писем в швейцарское посольство с жалобами на проволочки и с просьбами ускорить продвижение его документов по инстанциям. Предусмотрительный Джонатан, зная, что хозяйка непременно залезет к нему в стол, заранее позаботился о том, чтобы ее успокоить.– Вы влюблены, Жак?– Насколько я знаю, мадам, нет.– Вы несчастны? У вас такой одинокий вид.– Я всем и полностью доволен, мадам.– Но быть довольным – фи, этого так мало! Нужно забывать себя. Нужно каждый день ставить на карту все. Нужно переживать экстаз!Джонатан ответил, что в экстаз его приводит работа на кухне.Когда с ленчем бывало покончено, Джонатан мог позволить себе передохнуть, но чаще он спускался в подвал, взваливал на плечи корзину с пустыми бутылками и выносил на двор, где мсье Лятюлип проверял улов: Боже упаси официанта или барменшу тайком пронести на дискотеку бутылочку-другую и продать от себя по ночной цене.Три вечера в неделю Джонатан готовил на семью Лятюлипов. Они обедали раньше, чем накрывали для прочих обитателей гостиницы, и за кухонным столом мадам Лятюлип заводила интеллектуальные разговоры.– Вы родились в Базеле, Жак?– Неподалеку от Базеля, мадам.– В Женеве?– Да, ближе к Женеве.– Женева – столица Швейцарии, Ивонна.Ивонна и ухом не повела.– Ты хорошо себя чувствуешь, Ивонна? С Томасом разговаривала? Ты должна говорить с ним каждый день. Вы помолвлены, и это не нарушит приличий.В одиннадцать вечера, когда дискотека уже крутилась вовсю, Джонатан появлялся опять, поскольку и здесь была нужна его помощь. До одиннадцати стриптиз-шоу ограничивалось демонстрацией натуры на сцене, но после одиннадцати атмосфера делалась совершенно непринужденной и девицы уже ничего не надевали на себя между номерами программы, кроме передников, украшенных блестками, или прозрачных халатиков, которые они не трудились застегивать. Когда они всего за пять долларов демонстрировали ножки прямо у твоего стола, присаживаясь на специально для этого придвинутую табуретку, эффект был непередаваемый.– Вам нравятся наши шоу, Жак? Они ведь правда достаточно эстетичны? И стимулируют, не правда ли? Даже вас?– Они очень сильно действуют, мадам.– Что ж, я рада. Мы не должны подавлять наши чувства.Драки были редки и носили характер спорадических столкновений между юнцами. Выводили из зала только самых неугомонных. Как правило, гремели опрокинутые стулья, девицы отскакивали в сторону, и в напряженной тишине слышались только удары и тяжелое дыхание дерущихся. Потом откуда ни возьмись между ними возникал мсье Лятюлип, и как Атлас в миниатюре, разнимал разгоряченных соперников, пока все общество не успокаивалось. В первый раз, когда это произошло, Джонатан предоставил хозяину возможность действовать самому. Но когда какой-то перепивший великан попытался нанести Лятюлипу удар, Джонатан мигом скрутил обидчику руки и вывел на свежий воздух подышать и проветриться.– Где вы научились этому приемчику? – спросил хозяин, когда они занимались пустыми бутылками.– В армии.– В Швейцарии есть армия? – Это обязанность каждого здорового человека.В одно воскресенье зашел на дискотеку местный кюре, с грязным воротником и в залатанной рясе. Девицы на время оставили свои танцы, а Ивонна съела с ним за компанию кусочек лимонного пирога, за который кюре, настояв на своем, заплатил, вытащив деньги из кожаного кошелька, притороченного, на охотничий манер, к ремню на поясе. Джонатан наблюдал за ним из своего угла.В другой раз в гостинице появился человек-гора с короткими светлыми волосами и в вельветовой куртке с кожаными заплатами на локтях.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68