А что у нас здесь? Томас Эдуард Лоуренс из жарких арабских стран собственной персоной. – Он вытащил тонкий томик в желтой суперобложке, потрясая им как трофейным флагом. – Непризнанный гений, хотевший только одного – что-то значить. Оставленный своей страной. Вот это уже теплее. Написано дамой, которая влюбилась в него уже после его смерти. Да, этот должен быть вашим героем. Аскетизм, судорожные попытки что-то сделать, бобы из котелка. Естественный человек. Ничего удивительного, что вы так вели себя в Египте. – Берр смотрел на форзац. – Чьи это инициалы? – Но сам уже догадался.– Моего отца. Его книга. Поставьте, пожалуйста, на место.Заметив раздражение в голосе Джонатана, Берр резко повернулся к нему.– Что? Задело вас? Вижу, задело. Мне никогда бы в голову не пришло, что сержант может читать книжки. – Он сознательно бередил его раны. – Ну, офицеры, положим, у них есть время на это.Джонатан уже стоял рядом, перекрывая выход. Он был бледен, руки инстинктивно поднялись.– Прошу вас, поставьте книгу на полку. Это личное.Не торопясь Берр поставил книгу на место.– Скажите вот что, – переменил он тему и как ни в чем не бывало прошел мимо Джонатана на середину комнаты. – Скажите, в отеле вам приходилось иметь дело с наличными?– Иногда.– В каких случаях?– Если кто-то уезжал поздно ночью и расплачивался наличными, мы принимали деньги. Стол регистрации закрыт с полуночи до пяти утра, так что в это время распоряжается ночной дежурный.– Итак, вы берете деньги и кладете их в сейф?Джонатан опустился в кресло и завел руки за голову.– Да, так я и делал.– Представьте себе, что вы их украли. Как долго никто не спохватится?– До конца месяца.– Вы всегда можете положить их в сейф перед днем отчета, а потом снова вытащить? – Берр о чем-то задумался.– Майстер очень дотошен. Настоящий швейцарец.– Я сочиняю легенду для вас.– Я вижу.– Нет, вы не видите. Я хочу сделать вас доверенным лицом Роупера. И уверен, у вас получится. Я хочу, чтобы вы привели его ко мне. Иначе мне его никогда не схватить. Даже в самом отчаянном положении он не допустит ошибки. Можно приставить микрофон к его заднице, следить за ним со спутника, читать всю его почту и прослушивать телефонные разговоры. Я могу принюхиваться, прислушиваться и приглядываться. Могу посадить Коркорана лет на пятьсот в общей сложности. Но Роупера я и пальцем тронуть не имею права. У вас есть еще четыре дня, прежде чем вы должны вернуться к Майстеру для исполнения служебных обязанностей. Я хочу, чтобы вы полетели со мной в Лондон, встретились с моим другом Руком и выслушали все условия. Я хочу, чтобы вы переписали вашу жизнь набело с этого дня. Чтобы вы могли сами себе понравиться, в конце концов.Бросив авиабилеты на кровать, Берр устроился у небольшого мансардного окна, раздвинул занавески и уставился на светлеющее небо. Снова пошел снег. Низкие тучи были еще темными.– Вам не нужно много думать. Времени на обдумывание было достаточно – после того как вы оставили армию и покинули страну. Можете сказать «нет», накрыться с головой одеялом и провести так оставшиеся вам годы жизни.– Как долго я вам буду нужен?– Не знаю. Если нет охоты, то и неделю не вытерпите. Надо ли читать вам проповедь? Опять.– Нет.– Хотите перезвонить мне через пару часов?– Нет.– К чему вы пришли?«Ни к чему», – подумал Джонатан, взяв билет и прочитав время отправления. Это не было решение. Да и что можно назвать решением? Один день удался, другой не удался. Ты идешь вперед, потому что позади – пустота, и бежишь, чтобы не упасть. Есть действие и есть бездействие, есть прошлое, которое ведет тебя, и полковой капеллан, который учит тебя, что свобода – смирение, и женщины, которые упрекают тебя в бесчувствии, но не могут без тебя жить. Есть тюрьма, которая называется Англией, есть Софи, которую ты предал, есть ирландец, который не отстреливался, но только посмотрел на тебя, своего убийцу, есть девушка, по паспорту «наездница», с которой ты почти не разговаривал, но которая так глубоко тебя задела, что и через шесть недель из головы нейдет. Есть отец которого ты никогда не сможешь быть достоин и которого одели в форму, прежде чем предать земле. И есть он, сладкогласий йоркширец, прожужжавший тебе все уши, чтобы ты очнулся и взялся за старое. * * * Рекс Гудхью был в боевом настроении. Первую половину утра он провел у шефа, успешно поговорив с ним о делах Берра, вторую же половину посвятил проведению семинара в Уайт-холле по вопросам злоупотребления секретностью, закончившегося приятной перепалкой с молодым ретроградом из Ривер-Хауз, достаточно, впрочем, старым для того, чтобы врать впервые в жизни. Сейчас – было время ленча – он прогуливался в Карлтон-Гарденс. Низкое солнце освещало белые фасады, и до его любимого «Атенеума» было рукой подать.– Ваш друг Леонард Берр немножко суетится, Рекс, – сказал с озабоченной улыбкой Стэнли Пэдстоу из Министерства внутренних дел, пристроившись к нему сбоку. – Честное слово, я не очень понимаю, зачем вы втянули нас во все это.– О Боже, – вздохнул Гудхью. – Беда мне с вами. Что вас, собственно, волнует?Пэдстоу кончал Оксфорд вместе с Гудхью, но единственное, что Гудхью помнил о нем, это его шашни с какой-то неказистой девицей.– Ничего особенного. – Пэдстоу старался говорить непринужденно. – Он заваливает запросами моих сотрудников. Заставляет служительницу архива расшибаться ради него в лепешку. Приглашает на трехчасовые ленчи у Симпсона старших офицеров. Просит нас ручаться за него, когда кто-то дрейфит. – Он неотрывно смотрел на Гудхью, тщетно пытаясь перехватить его взгляд. – Но все это в порядке вещей, да? Ведь с этими парнями никогда ничего не знаешь наверняка.Внезапно появившаяся стая галок на время прервала их разговор.– Точно, Стэнли, не знаешь, – ответил Гудхью. – Но вам я послал подробное письменное донесение, совершенно секретное, для вашего личного сведения.Пэдстоу доблестно сражался с собой, пытаясь сохранить в голосе бодрые интонации.– А эти дьявольские игры в западных регионах? Все предполагается тщательно скрыть? Из вашего письма не вполне ясно.Они подошли к ступеням «Атенеума».– Лестно слышать, Стэнли, – отозвался Гудхью. – Насколько мне помнится, в параграфе три я даю исчерпывающую информацию об играх в западных регионах.– Не исключено убийство? – упорно добивался Пэдстоу, затаив дыхание. Они уже входили внутрь.– Не думаю. Если только придется обороняться, Стэнли. – Тон Гудхью резко изменился. – Но это между нами, не так ли? Ребятам из Ривер-Хауз ни гугу. Никому, кроме Леонарда Берра и, если вас что беспокоит, меня лично. Это нетрудно будет сделать, Стэнли?Они сели за разные столики. Гудхью занялся смакованием бифштекса со стаканом фирменного кларета. Пэдстоу же ел с такой скоростью, словно сверял количество проглоченных кусков по часам. 7 В лавке миссис Трезевэй Джонатан появился в холодную, ветреную пятницу под именем «Линден», которое всплыло как-то само собой, когда Берр предложил ему придумать себе псевдоним. В жизни Джонатан не встречал ни одного Линдена, только как будто слышал что-то похожее из уст своей матери-немки. То была какая-то песенка или стихи, которыми она развлекала его, лежа на своем, как ему казалось, вечном смертном одре.День был унылый и хмурый, больше похожий на вечер, начавшийся сразу после завтрака. Селение лежало в нескольких милях от мыса Лендс-Энд. Терновник, росший вдоль гранитной изгороди дома миссис Трезевэй, казалось, сгорбился от частых штормовых ветров, приходящих с юго-запада. Бумажные плакаты на бамперах автомашин у церкви призывали странствующих возвратиться в свой дом.Тайно вернуться в собственную страну, которую ты давно покинул, – в этом есть что-то воровское. Ну не мошенничество ли – обзавестись новехоньким именем, а в придачу и новехоньким "я". Все время задаешься вопросом, чью одежду ты украл, что за тень ты отбрасываешь, бывал ли здесь раньше в другом обличье. Первый день пребывания в этой роли после шести лет эмигрантского безличия особенно знаменателен. Это ощущение обновленности, должно быть, бросало отсвет на лицо Джонатана, потому что миссис Трезевэй впоследствии всегда вспоминала, что заметила в нем некую приподнятость, которую она называла «огоньком». А миссис Трезевэй ничуть не была склонна к фантазиям. Умная высокая женщина, полная чувства собственного достоинства, почти величия, выглядела совсем не провинциально и уж во всяком случае не по-деревенски. Иногда она изрекала такие вещи, что оставалось только гадать, что могло бы из нее получиться, имей она современное образование или мужа, у которого под шляпой было бы чуть-чуть побольше, чем у бедняги Тима, который умер от удара на последнее Рождество, так как принял чересчур много благодати в Мэзоник-Холле.– Джек Линден, он был востер, – говорила она поучительным тоном старой корнуоллки. – Глаза у него были, на первый взгляд, славные. Я бы сказала, веселые. Но они как бы обнимали тебя, и не в том смысле, в каком ты думаешь, Мэрилин. Казалось, будто он смотрит на тебя со всех точек сразу. Он, бывало, еще и в магазин не войдет, а уж кажется, вот-вот что-нибудь стянет. Да, он и стянул. Теперь-то мы знаем. Хотя о многом бы лучше вовсе не знать.Было двадцать минут шестого, десять минут до закрытия, и она подсчитывала дневную выручку, перед тем как отправиться смотреть по телевизору очередную серию «Соседей» вместе с дочерью, которая возилась наверху со своей маленькой дочуркой. И тут послышалось тарахтенье его огромного мотоцикла – «настоящего зверюги», – и она увидела, как он, оставив мотоцикл на стоянке, снимает шлем и приглаживает волосы, хотя никакой необходимости в этом не было, просто чтобы расслабиться после дороги, догадалась она. Он улыбался, в этом не было никакого сомнения. «Муравей, – подумала миссис Трезевэй, – из неунывающих». В Западном Корнуолле муравьями называли всех иностранцев, а иностранцами – всех прибывших с восточного берега реки Теймар.Но этот как с неба упал. Она уже собралась было вывесить на двери табличку «Закрыто», но вид незнакомца остановил ее. К тому же ботинки, точно такие же, как были у Тома, начищенные до блеска и тщательно вытертые у входа о половик. От мотоциклиста этого никак нельзя было ожидать.Итак, она вернулась к своим подсчетам, пока он ходил между полками, даже и не подумав взять специальную корзинку, как, впрочем, всякий мужчина, будь он хоть Пол Ньюмен, хоть последнее ничтожество: зайдет за лезвиями для бритья, а выйдет с охапкой покупок, но ни за что не возьмет корзинку. А двигается так тихо, почти бесшумно, словно ничего не весит! Можно ли сказать о мотоциклистах, что они, как правило, тихони?– Вы приехали из центра, голубчик? – не удержалась она.– О да, боюсь, что так.– Не надо бояться, дружок. Здесь очень много милых людей, приехавших из центра, и, полагаю, не меньше таких, кому лучше бы туда убраться. – Ответа не последовало. Печенье его занимало больше. А руки, заметила она, когда он стянул с них перчатки, были тщательно ухожены, это точно. Ей всегда нравились холеные руки. – Откуда вы к нам? Из какого милого местечка?– На самом деле, ниоткуда, – ответил приезжий довольно вызывающе, снимая с полки два пакетика со средством, улучшающим пищеварение, и упаковку крекеров. Он так внимательно их разглядывал, словно видел впервые в жизни.– Но вы не можете быть На Самом Деле Ниоткуда, моя ласточка. – Миссис Трезевэй провожала двигающегося вдоль стеллажей нахала суровым взглядом. – Ясно, что не из Корнуолла, но не с луны же свалились? Откуда все-таки?Но если местные жители мгновенно настораживались, заслышав в голосе миссис Трезевэй жесткие нотки, Джонатан только улыбнулся.– Я жил за границей, – сказал он довольно насмешливо. – Вернулся домой после долгой разлуки.И голос, продолжала она наблюдать, что ботинки, что руки: чист как стеклышко.– За какой границей, моя птичка? – настаивала она. – Границ ведь много, даже в наших краях. Мы здесь не так примитивны, как многие, может быть, думают.Но ей так ничего и не удалось от него добиться, как потом признавалась миссис Трезевэй. Приезжий продолжал улыбаться, нагружаясь чаем, тунцом и овсяными лепешками с ловкостью фокусника, и каждый раз, когда она задавала очередной вопрос, ставил ее на место.– Я купил коттедж в Ланионе, – объяснил он.– Что означает, дорогуша, вы сваляли дурака, – с достоинством отозвалась Рут Трезевэй. – Потому что только сумасшедший захочет поселиться в Ланионе, чтобы день и ночь сидеть на этой скале.И эта его отрешенность, говорила она впоследствии. Конечно, потому что моряк. Теперь-то мы знаем, пусть оно и было не к добру. И эта застывшая улыбочка, когда он изучал надписи на банках с консервированными фруктами, словно заучивал их наизусть. Неуловимый – вот он какой. Как мыло в ванне. Кажется, вы нащупали его, но в тот же миг оно проскальзывает между пальцами. Что-то такое в нем было – это все, что она могла сказать.– Хорошо, но у вас ведь должно быть какое-то имя, если уж вы решили здесь пожить? – Возмущение в ее голосе соседствовало с отчаянием. – Или имя вы оставили за этой своей границей?– Линден, – сказал он, вынимая деньги. – Джек Линден. Через "и" и через "е", – добавил он в пояснение. – Не спутайте с Линдон через "о".Она запомнила, как он тщательно приторачивал груз к мотоциклу, часть с одной стороны, часть – с другой. Словно суденышко загружал, следя за тем, чтобы в трюме все разместилось равномерно. Затем завел мотоцикл и поднял руку, прощаясь. Стало быть, Линден, из Ланиона, повторила она, наблюдая, как он, доехав до перекрестка, ловко свернул налево. На Самом Деле Ниоткуда.– У меня был некто Линден из Ланиона через "и" и через "е", – поведала она Мэрилин, поднявшись к ней по лестнице. – И у него мотоцикл огромный, как жеребец.– Женат, наверное, – ответила Мэрилин, у которой была дочурка. Об отце малышки в доме Трезевэй знать ничего не хотели.Так Джонатан, с того самого дня и до получения ошарашивающих известий, стал Линденом из Ланиона, одним из тех бездомных англичан, которые, пытаясь сбежать от себя и от своих тайн, словно по инерции катятся все дальше и дальше к западному концу полуострова.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68