Он говорил, что нас все же воспитывают и жизнь наша намного лучше, чем м
огла бы быть.
Я думаю, что он лишь в какой-то мере прав. Действительно, многие из нас Ц жи
вотные. Но при этом мы все же люди. Что же касается воспитания Ц нас воспи
тывают, каждого ровно настолько, насколько он в состоянии воспринять это
воспитание. Но колония, по-моему, это фильтр. Сильные морально и физическ
и или ловкие до подлости, те, кто имеет силы или умение победить все трудно
сти и выйти на волю, Ц их общество хоть и не встречает с музыкой, но приним
ает.
Но пока мы здесь барахтаемся в болотах, в лесах, съедаемые комарами, сообр
ажая, что мы и где мы, пока мы здесь отбываем в небытии год за годом, там, на в
оле, строится иная, человеческая жизнь… А мы от этой жизни настолько уже о
тстали, что вряд ли будем там ко двору.
Хороший друг, если ты где-то есть, поверь Ц мне тоже нелегко. Многое непон
ятно, а хочется узнать, проверить, понять. Я не вижу сейчас, но не потому, что
слепой, а потому, что завязаны глаза. Но я хочу видеть. Я должен видеть.


Тетрадь тринадцатая


Год 1963

Ц Бойся-а-а-а!
Ц Бойся-а-а-а!
Нет, не того, что тебя зарежут или изобьют Ц некому. Нужно бояться, чтобы н
е попал под дерево. Лесоповал…
Треск, грохот падающих деревьев. И опять кричат, что надо бояться, и опять
грохот, и так целый день. Только меня это не касается.
Ц Юзи! Ц вот это уже меня касается. Нажимаю на багор и резко подталкиваю
бревно вверх по накатам, еще усилие, еще рывок, и оно уже на прицепе.
Ц Юзи! Ц кричу я, и теперь уже мой напарник юзанет Ц у него комель, и опят
ь рывок, и опять бревно на прицепе.
Все. Машина нагружена, 19 кубов. Заревел мотор, машина отъехала, подъехала д
ругая и опять: «Юзи! Бахом, бахом жми!..» Раз-два, раз-два, юзом, рывок Ц на мес
те. С носа капает вода, по спине она льется, на лбу блестит она, соленая, свят
ая вода. Одна за другой меняются машины, и мы все юзим и юзим, без перекура, д
о обеденного перерыва. Затем идем к костру, развязываем наши котомки, дос
таем харчи, поедим, немного отдохнем, опять начинаем. Вечером багры на пле
чи Ц и домой, в зону.
Конвой у нас мировой, они с нами уже несколько месяцев, привыкли к нам, дел
ятся папироса-ми, когда у нас нет, новостями, рассказывают о жизни в посел
ке, интересуются нашей. Никогда не слышим от них окрика, плохого слова. Ну
и мы, конечно, тоже понимаем, что к чему, и стараемся, чтобы не было никакого
баловства. Если люди относятся к нам по-человечески, мы отвечаем им тем же
. Это ведь очень важно Ц чувствовать от тех, кто тебя охраняет, человеческ
ое отношение. И работается тогда веселее, с азартом, подсознательно стар
аешься показать свою ловкость, силу, и бревна словно бы легче катятся на м
ашины.
Хрустит снег под ногами, сверкает в солнечных лучах. Шагаем в зону уставш
ие от работы, но бодрые. Перебрасываемся шутками, а в зоне нас ждет борщ… Н
аша бригада не ходит в столовую, мы приносим арестантские каши и супы в се
кцию в ведрах, здесь выливаем в две большие эмалированные миски и, вооруж
ившись ложками, едим все вместе. Если удается раздобыть картошку, варим е
е или жарим. Все, что только удается раздобыть, и посылки тоже Ц все пуска
ем в общий котел. У нас в этом отношении полная коммуна.
Когда я первый раз вышел в лес на погрузку, мне пришлось солоно. Ведь я уже
так давно физически не работал, а тут тебе не шутки шутить, погрузка леса
Ц самая тяжелая работа. А меня к тому же мучают боли. Но я решил убить их к ч
ертям, убить работой, чтобы болеть было некогда. Потом, раз я решил покончи
ть с тунеядством, так уж по-настоящему, без дураков.
На погрузку, как правило, берут лишь малосрочников, потому что бригада эт
а ходит под отдельным, малочисленным конвоем и на разные объекты.
Когда я пришел к Василию Ивановичу и сказал, что хочу идти на погрузку, он,
прямо скажем, не был в восторге. Вообще мое досрочное возвращение из тюрь
мы не очень его обрадовало. Было видно, что в последние два года он обходил
ся без цитрамона. А теперь я еще задумал идти в лес… Но когда он выяснил, чт
о мне действительно сократили срок, на погрузку записаться разрешил. Тол
ько сказал:
Ц Не выдержишь…
Ц Попробую, Ц ответил я, и этим вопрос был исчерпан.
Первое время было тяжело. Но спасибо ребятам, не дали сбежать. Они меня все
подбадривали: ничего страшного, всем в первое время трудно, привыкнешь. Н
ашлись, конечно, и такие, которые начали панику нагонять: мол, здесь недолг
о и сгорбатиться. Но их живо одернули.
А руки мои действительно в первые дни багра не держали, бревна не слушали
сь, не катились, и к тому же мне казалось, что мой напарник специально крич
ит на меня, чтобы сбить с толку:
Ц Юзи! Бахом, бахом!.. Кати! Ц и так без конца.
Но постепенно я замечал, что у других штабелей кричат так же. Бывало, какое
-нибудь очень тяжелое бревно не идет вверх, хоть ты лопни. И тут вбивается
рядом с моим багром еще чей-то багор, и бревно пошло. Что и говорить, было тр
удно. Но ребята оказались правы: я привык и теперь уже профессиональный к
аталь. И жизнью своей доволен.
Помню день в последней пересыльной тюрьме, когда я гадал, буду ли дышать ч
истым воздухом, увижу ли цветы. Помню, как, глядя на обитателей БУРов, поте
рявших человеческий облик, я возненавидел людей и думал: много ли надо, чт
обы сделать из человека животное Ц оградить колючей проволокой, и все. Н
о вот здесь, у штабелей, я смотрю на этих полуголых парней с великолепной м
ускулатурой и знаю: неправда, этого мало. А цветы… Их еще нет, но воздух чуд
есный, изумительный, самый чистый.
И еще помню тот первый день, когда пришел в лес. Была осень, снега еще не был
о, лес стоял разноцветный, красивый, как в сказке. «Вот она, живая жизнь, Ц
подумалось, Ц это тебе не мертвые стены, здесь все живое, каждая веточка,
каждый листочек, даже земля под ногами живая». Ходил я в лесу и все нюхал, с
ловно дикий зверь. Набрел на желтокожую сосну, с нежностью стал ее гладит
ь. Подошел бригадир Сема.
Ц Ну как? Ц спросил он неизвестно к чему.
Ц Никак, Ц ответил я.
Ц Чего дерево обнимаешь, влюблен, что ли?
Я сказал, что это я обнимаю не дерево, а трогаю руками свободу и жизнь.
Ц Чудак ты, Ц сказал он и ушел.
Этот парень из Смоленска никогда не был наедине с четырьмя холодными сте
нами. Он белорус, чистокровный мужик, и потому нет у него никакой клички Ц
просто Сема. Работяга, каких мало. Откуда ему понять, почему я чудак. Но он х
ороший парень. За что он здесь Ц не знаю, об этом не принято расспрашивать
. Вообще бригада наша Ц высший класс, хотя в основном парни все в прошлом
Ц бывшие «законники». Нас одиннадцать, и наш девиз: один за всех, и все за о
дного!
Мой напарник Георгий Ц тоже без клички. Он мне постоянно твердит: «Генац
вале, говорю тебе, езжай, когда освободишься, на Кавказ. Там, в горах, такая в
ода, сегодня попьешь Ц завтра здоров будешь, как бык». Он мой напарник и м
ировой парень. Выглядит он как разбойник XVII столетия Ц дикая черная боро
да, усы. Он очень поворотливый, немного грубоватый. Однажды он из-за меня п
опал в карцер. Было это, когда я отработал в этой бригаде свой первый месяц
.
Кончился месяц, начался другой, и мы получили зарплату. Собственно, мы ее п
олучаем в виде продуктов, которые по ведомости отпускают нам из лагмагаз
ина. Еще по дороге в зону, когда шли с работы, я все представлял себе эту про
цедуру и гадал, сколько начислили Ц рублей пятьдесят или шестьдесят? А м
ожет, больше? Некоторые из наших даже семьдесят получили, может, и я… Я не т
о чтобы был голоден, просто хотелось и мне в общий котел внести свою долю.
В магазине Ц он у нас называется ларек Ц было полно народу, шумно. Отовар
ивались побригадно. Когда дошла очередь до наших, я тоже подошел к окну. Ск
азал свою фамилию и жду. Бухгалтер все перелистывал ведомости, потом ска
зал:
Ц Вас у меня нет. Вы раньше в какой бригаде работали?
Я ответил, что ни в какой.
Ц Значит, не начислили, Ц сказал бухгалтер.
Я отошел от окна. Товарищи меня успокаивали, мол, не волнуйся, начислят. Эт
о просто в бухгалтерии что-то напутали. Но меня это не радовало.
Ц Да ты не огорчайся, Ц говорят парни, Ц что у нас, жратвы не хватает?
Жратвы, конечно, хватало, но мне было не по себе. «Как же так, Ц подумал я, Ц
ведь целый же месяц работал…»
Молча направился к выходу, а бригадники молча смотрели и жалели.
Ц Ничего, Ц сказал я им, Ц просто я сегодня почувствовал, что значит, ко
гда кто-нибудь отнимет трудовую копейку…
Я ушел в барак и лег на свою койку. В памяти воскресло давно виденное: стар
ые стоптанные женские башмаки и детские, тоже старые… Еще восемь рублей
и письмо отца, бросившего своих детей. Я тогда не взял этих денег, но тольк
о потому, что их было очень мало…
Жестокая штука жизнь, она ничего не забудет, она все тебе со временем прип
омнит… Эх, как мне хотелось сейчас порассказать всем, кто этого еще не зна
ет, какая это мерзость Ц жизнь воровская.
И вот пока я там лежал и соображал, ко мне подошел Георгий и сказал:
Ц Не надо, генацвале, не грусти, тебе тоже дадут ларек. Ц Он присел на кра
й койки, тряс меня за плечо и все повторял: Ц Надо смеяться, генацвале, зав
тра добудем мясо, сварим суп, жить надо! А потом тебе ларек будет…
Он ушел, а затем пришли парни и сказали, что Георгия посадили в карцер. Ока
зывается, он пошел к начальнику колонии и там стал требовать, чтобы мне не
медленно дали ларек. «Немедленно» это сделать не могли, обещали через па
ру дней. Нет, Георгий не мог этого терпеть, а когда его попросили покинуть
кабинет, начал ругать начальство и бухгалтерию. Ну, ему и дали трое суток к
арцера. Только на другой день выпустили, вся бригада ходила к начальнику
объясняться. Вот какой у меня напарник Ц генацвале.
А другой наш сотоварищ Ц Росомаха, имени которого никто не знает. Всe свое
свободное время жертвует картам, можно сказать, с ними он родился, для них
жил и с ними умрет. Только придет с работы, не успеем поужинать, как он, тасу
я карты, мчится в кильдим, взывая: «Кто хочет сладко пить и есть Ц прошу на
против меня сесть!»
Что такое кильдим? Кильдим Ц это барак, где живет самый отвратительный н
арод. Вымогате-ли, картежники, отказчики Ц основное население. Там в одно
м углу режутся в карты, в другом Ц за ширмой из одеял еще чем-то занимаютс
я; там, глядишь, кто-то спит совсем голый, все с себя проиграл. В общем кильд
им Ц это кильдим.
Самый старый из нас Ц Быдло. Ему скоро стукнет пятьдесят. Был когда-то в к
олонии поваром, но однажды утром, когда работяги пришли в столовую, вмест
о завтрака нашли Быдло. Он сидел в котле и говорил:
Ц Сварите меня, ребята, мясо я проиграл.
Ему простили, потому что он большой чудак.
Еще есть у нас Кузя Ц маленький хитрый человечек, который и дня не прожив
ет, если кого-нибудь не обманет. Обманы его пустяковые, например: выменяет
на ерунду чьи-то кальсоны, раздавая сахар, положит себе лишнюю кучку, и вс
е в таком же роде. Ребята к этому относятся добродушно, знают, что это его б
олезнь. А в общем парень он неплохой, это его багор частенько мне помогал,
когда попадались тяжелые бревна.
А всего нас одиннадцать человек, и живем мы, как я уже говорил, дружно.
И уж, конечно, я меньше всего мог думать, что найду успокоение не в одиноче
стве, а в бригаде каталей.
Костры в оцеплениях в зимнее время необходимы. Когда работаешь, конечно,
не холодно, но все же веселее, когда где-то неподалеку горит костер твоей
бригады. Там, у костра, твой хлеб. Пристроишь его как-нибудь на умеренном р
асстоянии от огня, и он там поджаривается, делается вкусным. Потом, в обеде
нный перерыв, присядешь у костра и смакуешь его. Костры нужны зимою. Они го
рят повсюду, у каждой бригады свой костер, у всех, кому не лень его разводи
ть, Ц костер. Вечером костры аккуратно тушат, но угольки прячут под золой
, чтобы на другой день легче было разжигать.
Сегодня, бродя после работы (наша бригада закончила раньше) по зоне, я набр
ел на чей-то догорающий костер. Около него сидели фитили Ц так называют д
оходяг, отказчиков, промотчиков, потому что они, словно фитили, еле горят,
от воздуха дрожат.

Костер все ниже, ниже…
Фитиль все ближе, ближе.

Сидят фитили согнувшись, а костер действительно все ниже. Одеты они парш
иво, в тоненьких, почти без ваты бушлатах, заросшие, грязные. Костер вот-во
т потухнет, еле тлеет, но им трудно подняться, отойти от него, чтобы хоть др
овишек подыскать. Холодно. Если уж совсем погаснет огонь, придется волей-
неволей идти за дровами. Беру пару поленьев, подхожу к костру, бросаю в ого
нь. Затрещал костер, обвились пламенем дрова. Присаживаюсь. Такова непис
аная традиция: бросишь в костер хоть чурку Ц садись около него, если есть
место.
Сидят фитили, молчат.
Ц Курить есть? Ц спрашивают. Я не курю.
Сидим. У каждого какие-то думы. Уже стемнело, зимний день короток. Скоро съ
ём Ц заколотят по рельсу.
От костра поднимаются искры, иногда ветер обдаст дымом, и тогда зажмурив
аю глаза, чтобы не лить слезы. Фитили целый день сидят у костра, их выводят
на работу, но они слабые, заморенные, разведут костер и сидят. А вечером их
за то, что не работали, Ц в карцер. На второй день опять то же самое. Их жизн
ь незавидная: карцер, голод, холод. Они боятся холода, и именно потому им су
ждено мерзнуть Ц ведь им не дают новых бушлатов, а старые они обтрепали, а
многие проиграли или променяли на хлеб. Они боятся голода, и именно потом
у они всегда голодные Ц ведь работать они не хотят. Они боятся загнуться
от работы Ц и загибаются от недоедания, от холода, кровь-то их не греет. Бе
сполезно им объяснять, что у костра холоднее, чем у штабелей, где люди рабо
тают почти в одних рубашках, какой бы ни был мороз.
Меня они знают. Знают, что и я когда-то не выходил из зоны, хотя не был в отка
зчиках; они знают, что я был инвалидом, и удивляются, чего это я пошел в лес.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31