Думаю, что и себе тоже. Он вам этого не простит.
Диана вспылила:
– Мне нечего ему говорить, потому что он уедет с вами!
Альенора ничего не добавила, и разговор на этом прервался. Она заговорила вновь лишь вечером, когда из-за поворота появился Куланж.
– Дальше я не поеду.
И остановила свою лошадь. Диана тоже потянула Безотрадного за узду. Альенора распахнула серый волчий плащ, распустила золотой пояс, и под ним обнаружился еще один, который представлял собой длинный кошель. «Волчья дама» открыла его и достала оттуда смятую бумагу.
– Этот документ стоит три тысячи ливров. Это вексель. В Италии такие в большом ходу.
Затем Альенора спешилась.
– Я ухожу. Позаботьтесь о моей лошади. Ее не сравнить с Безотрадным, но это достойное животное. Я добралась на ней до Италии и вернулась назад.
– Вы уходите пешком?
– Да. Не говорите ему ранее завтрашнего утра… Завтра утром скажете только, что встретили его жену, Теодору, и что Теодора ушла к своим. Больше ничего.
– Сударыня…
– Прощайте. Молитесь за меня!
Диана де Куланж поколебалась секунду, потом пришпорила Безотрадного. Альенора видела, как они исчезли. На равнину вернулась тишина…
Перед Альенорой появились первые дома деревни Куланж. Она прошла через пустынную из-за сумерек и мороза деревню. Заметила стены замка, донжон… Ей следует дождаться ночи.
На берегу Ионны стояла какая-то заброшенная лачуга, служившая в теплое время года приютом рыбаков. Альенора укрылась там и, как могла, укуталась в плащ. Мороз был ужасен. Она утешала себя тем, что ждать осталось недолго.
Ее даже удивила собственная твердость. Искушения отказаться, бежать, уйти жить в какие-нибудь другие края даже не возникло. Правда, мужества ей всегда доставало: Альенора доказывала это не раз, выполняя свои шпионские задания. Но то, что ее ожидает сейчас, так ужасно…
На самом деле она не представляла себе по-настоящему, что именно должно произойти. Должно быть, в этом и кроются истоки героизма – в недостатке воображения. Идешь твердым шагом навстречу судьбе, потому что не вполне сознаешь, что тебя ждет, а когда понимаешь, наконец, становится слишком поздно.
В свои последние минуты Альенора спрашивала себя, любит ли Анна, которому готовится принести в жертву свою жизнь. Тщетно: ей так и не удалось найти ответ на этот вопрос. Она испытывала к нему сильнейшее физическое влечение, почти животное, их объятия в Орте и Мортфонтене были потрясающими. Разумеется, она любила его гораздо сильнее, чем многие женщины любят своих мужей после вынужденного брака. Но истинная ли то была любовь?
Три удара донеслись с церковной колокольни. Вечерня, первый час ночи Вечерня служится в первый час первой ночной «стражи»; в пересчете на наше время – в семь часов вечера.

. Пора!
Альенора зашагала вперед. Было почти полнолуние; это утешило ее. По крайней мере, она увидит! Умереть вслепую было бы еще мучительнее. Не заметив как, она добралась до скованной льдом Ионны и, поскользнувшись, растянулась во весь рост. Поднялась и вновь упала. Расшиблась в кровь. Снова двинулась вперед, ступая по льду с тысячью предосторожностей.
Она шла по замерзшей реке в сторону замка, темная масса которого виднелась впереди.
Не думать о предстоящем, вот ключ ко всему!.. Думать о чем-нибудь другом… И Альенора стала вспоминать минувшую жизнь: буржуазное детство в Лондоне, вербовка, шпионская работа, а потом – Куссон, где все полетело кувырком. Вспомнила она и о том, как стояла на замковой стене в ночь Страстной пятницы, слушая вой волчицы. И рядом с ней прозвучал голос совсем юного Анна, потрясенного своим еще не осознанным желанием:
– Это Теодора… Говорят, что это вы, мадам…
Внезапно Альенора подавила крик и вздрогнула. Вой, настоящий вой только что раздался там, неподалеку, а потом другой, еще и еще!.. Она вглядывалась в ночь. Ей надлежит находиться прямо напротив замка. Она еще не добралась туда. Осталось несколько сотен шагов по льду. Альенора вновь заспешила вперед, слыша раздававшийся отовсюду вой.
Наконец! Она остановилась прямо напротив донжона, сбросила свой волчий плащ и опустилась на колени посреди замерзшей Ионны. Сложила руки и стала молить Христа, как делала это в Иерусалиме:
– Jesus, spes paenitentibus, qui pius es petentibus, qui bonus es te quarentibus… Иисус, надежда кающихся, милостивый, благой, тебя молю, тебя взыскую… (лат.)


Это были те же самые слова, которые она шептала на Масличной горе, пока Анн ходил вокруг с завязанными глазами. Как был тогда сладостен воздух, как светел!
Она закончила молитву и начала другую, потом еще и еще, но ничего не произошло. Ей было холодно. Тело сотрясала крупная дрожь. Перед ней возвышался небольшой взгорок, весь белый от снега, за ним – деревья, лес… и ни малейшего признака жизни. Не замерзать же ей насмерть! Надо позвать волков, сказать им, что она ждет! Она вспомнила считалочку из своего детства и принялась напевать ее дрожащим голосом:

Wolf, wolf, little wolf…
Волк, волк, волчок, покажи свои лапки,
Волк, волк, волчок, покажи свой носик.
Волк, волк, волчок…

– Боже!
Она никогда не думала, что их может быть столько! Широкая серая лента опоясывала пригорок по всей его длине. И они все прибывали и прибывали! Не торопясь, медленно приближались к ней. Весь снег посерел от волков. Пора…
Альенора взмолилась о том, чтобы Анн оказался у своего окна, набрала воздуху в грудь и выдохнула изо всех сил:
– Оу-у-у-у-у-у!
Клич Теодоры, призывающей волков совокупиться с ней, – надо, чтобы он услышал!
Она повторила, еще громче:
– Оу-у-у-у-у-у!
Перед ней стоял один-единственный волк, на много шагов опередивший остальных, крупный самец, вожак стаи. Это он подаст знак. Это с ним у нее назначено свидание – еще с тех самых пор, как она увидела уходящего в Иерусалим Анна, босоногого, с залитым грязью лицом.
Альенора протянула руку к морде зверя. Она не боялась его. Он звался искуплением, он звался спасением, он звался прощением, он звался любовью… И Альенора заговорила с ним:
– Иди ко мне, я – Теодора де Куссон. Я – «волчья дама», хозяйка зимнего замка, госпожа великих холодов…


***

Анн услышал. Когда раздался вой, он находился не возле окна, а в часовне. Тело Эсташа де Куланжа, принесенное из башни в оленьей шкуре, лежало перед алтарем. Анн стоял перед ним на коленях рядом с Дианой и молился за упокой души несчастного. Филипп и Одилон Легри преклонили колени у них за спиной.
Несмотря на святость места, заслышав вой, Анн встрепенулся и вскочил на ноги. Среди завываний волчьей стаи звучал голос, который он узнал бы из тысячи – голос Теодоры! Она звала его. Он должен спешить к ней на помощь, несмотря на мороз, несмотря на ночь!
И вновь рухнул на колени. Анн не может ничего сделать. Он не должен ничего делать. Он прекрасно знал, что там сейчас происходит: Теодора, волчья тень, покидает здешний мир, чтобы уйти в другой, тот, которому принадлежит. Второе завывание заставило его содрогнуться всем телом. Он закрыл глаза и не увидел, как рядом с ним Диана обхватила голову руками…


***

Бдение над телом сеньора де Куланжа продолжалось до зари. Когда пропел петух, Диана встала и попросила Анна следовать за нею. Едва они покинули часовню, как девушка повернулась к нему. Куда же исчезло то юное смеющееся лицо с полными щечками и сверкающей улыбкой? Волнения, слезы, недостаток сна превратили его в трагическую маску.
– Сеньор д'Орта заплатил ваш выкуп.
– Откуда вы знаете?
– Его привезла ваша жена.
– Где она?
– Ушла к своим. Я не должна была говорить вам до утра.
– Безотрадный!
Как безумный, Анн бросился к конюшням, выкликая имя своего коня. Тот предстал перед хозяином, и он вскочил на спину животного, даже не потрудившись оседлать.
Анн проскакал по скованному льдом подъемному мосту. Остановился на мгновение, прикидывая, в какую сторону направиться. И тут увидел тучу воронья, кружившую над Ионной.
Он остановился на берегу. Безотрадный заржал от ужаса. Анн соскочил на землю и позволил верному коню вернуться в замок без седока. А сам двинулся к большому серому пятну, видневшемуся посреди замерзшей реки. При приближении человека вороны взлетели. Анн опустился на колени и произнес ее имя:
– Теодора…
Перед ним лежал скелет. Волки сожрали все. Но это была точно она. Он узнал плащ из волчьих шкур, на котором лежали кости и обрывки серого шерстяного платья. Анн выпростал из-под одежды свою повязку и показал ее пустым глазницам.
– Смотри. Никогда я с нею не расставался.
Не следует печалиться. Ничего не произошло. Тень вернулась к теням, волк вернулся к волкам…
Анн долго сдерживался, убеждал себя, как мог, – и вдруг сорвался. Он кричал, стонал, рыдал, всхлипывал. Стучал кулаками по замерзшей реке, бился о нее лбом, как тараном, расшиб голову в кровь. Как безумный, стискивал он в объятиях скелет, ласкал своими окоченевшими от холода пальцами…
Где эти серые глаза, в которых отражался мир? Вместо них – лишь два черных, ужасных провала. Мир поглотила головокружительная пропасть этих пустых глазниц! Где голос, произносивший: «Любимый, летние ночи коротки»? Нет больше голоса. Нет даже рта. Только смеющиеся, смеющиеся, смеющиеся зубы!
Эти зубы он и целовал, вновь и вновь. Обдирал о них свои губы… Почувствовав, что холод вот-вот парализует его, Анн, наконец, встал. Завернул останки Теодоры в волчий плащ. Она стала легче младенца. Он взял ее на руки и двинулся со своей ношей в замок.
Он говорил с ней, баюкал, целовал в последний раз. Прижимался головой к ее черепу и заливал своей кровью, вытекавшей из многочисленных ран на лице. Кровь не замерзала: ее было слишком много. Он плакал над ней. Слезы не замерзали: их было слишком много. Они все лились и лились, затекая в пустые глазницы. Теодора плакала его слезами, и Анн плакал в Теодоре. Его слезы были водопадом, низвергавшимся через черную пропасть в потусторонний мир.


***

Останки Теодоры де Куссон, завернутые в волчий плащ, были положены перед алтарем часовни, рядом с телом Эсташа де Куланжа, завернутого в оленью шкуру.
Оба мертвеца дожидались там окончания великих холодов, ибо до тех пор о погребении не шло и речи. Невозможно было выкопать могилы в насквозь оледеневшей земле. Невозможным оказалось даже отслужить заупокойную службу, поскольку вино тоже застывало.
Анн и Диана де Куланж остались в замке одни, однако прежняя идиллия для них миновала. Настала пора траура. Анн предпочел остаться в своей прежней камере. Ключ теперь находился у него, и он запирался сам. Молодой человек собирался выйти из своего добровольного заточения лишь по окончании холодов – ради того, чтобы присутствовать на заупокойной службе.
Диана уважала его решение и не пыталась видеться с ним. Она передала для него черный камзол, принадлежавший Эсташу. В этом одеянии ее брат некогда справлял траур по погибшему отцу. Анн был благодарен ей за это.
Светлое время суток он проводил с Филиппом, который решил взять вместо фамилии отцово прозвище и называться впредь Филиппом Мышонком. Мальчик попросил Анна звать его просто «Мышонком».
Анн очень привязался к этому двенадцатилетнему мальчугану, которому был обязан жизнью. Тот вполне заслуживал столь доброго отношения. Он был удивительно смышлен. Его ум оказался таким же проворным, как и тело. Иногда создавалось впечатление, будто Мышонок схватывает мысль на лету с обезьяньей ловкостью…
Они очень помогли друг другу в выпавшем на их долю испытании. Анн обещал Мышонку, что тот станет его товарищем по приключениям, а позже, когда достигнет подходящего возраста, – и его оруженосцем. Вместе они продолжат борьбу против Сомбреномов и вместе уничтожат их!
Поначалу Филипп немного дичился Анна из-за его физического сходства с Адамом, но отчуждение продлилось недолго. Скоро мальчик перенес на старшего друга всю нерастраченную любовь, которую до этих пор не мог отдать никому.
Мальчуган как мог помогал Анну заглушить горе. Ведь Теодора не умерла, потому что она – всего лишь тень. Она добровольно решила вернуться к своим. И наверняка счастлива теперь. К тому же тут осталась молодая хозяйка, Диана де Куланж…
Как и в куссонскую зиму, мороз закончился внезапно, незадолго перед Пасхой. Впервые молодые люди вновь увиделись в часовне, на заупокойной службе. В замке было полно народа. Вся сеньория собралась, чтобы присутствовать на погребении своего господина.
Во время церемонии Анн думал не только о Теодоре. Он много молился за Эсташа де Куланжа, безупречного рыцаря, достойного противника, которому уготовано место одесную Господа, рядом с Роландом, Людовиком Святым, дю Гекленом, Жанной и всеми доблестными воинами, которых породило королевство. Он заплатил своей жизнью за отказ продать пленника Лилит, и Анн благодарил своего победителя от всего сердца.
Он возносил молитвы за Теодору – здесь, в этой часовне, так напоминавшей ему церковь Гроба Господня. И внезапно Анна осенила мысль, никогда прежде не приходившая ему в голову. Он подумал даже, что его надоумил на это дух ушедшей жены.
Пусть порой и складывается впечатление, будто призраки сами выбрали для себя то или иное существование, – все-таки они являются душами наказанными и несут свой жребий до тех пор, пока Бог не сжалится над ними и не положит конец их блужданиям, даровав им вечный покой. Вот этой-то милости и просил Анн у Господа для своей умершей супруги, и опять ему показалось, что Теодора отзывается ему.
После отпустительной молитвы, когда оба тела подняли, чтобы предать земле под алтарем, Анн, ко всеобщему удивлению, велел не трогать останки Теодоры. Когда народ начал расходиться, кости «волчьей дамы» по-прежнему оставались на поверхности.
Выйдя наружу, Анн обратился к Диане:
– Хотите выйти за меня?
Девушка вздрогнула.
Анн продолжил:
– Я не прошу сделать это сейчас. И не только из-за нашего траура. Мы не можем пожениться, потому что вы подданная герцога Бургундского, а я – француз. Но придет день, и Франция с Бургундией объединятся.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81