Он мне не нравится.
Виргилио д'Орта рассказывал еще долго и словоохотливо. Когда речь заходила о его драгоценных латинских текстах, он сразу же загорался и расцвечивал свою речь выражениями на родном языке. Какое-то время спустя он взялся за перевод, склонившись над столом возле подсвечника. Анн предпочел обследовать остальную библиотеку.
Его взгляд наткнулся на стопку пергаментных листов. Он взял верхний и пробежал его глазами. Там повествовалось о житии святого Юлия, окончившего свои дни как раз в Орте и погребенного на том самом островке, который они с Альенорой заметили по прибытии. Однако его внимание привлек не текст, а сам пергамент. По виду он был точно такой же, как и в свитках Вергилия. Анн взял тот, что был разорван, и приложил его к житию святого Юлия.
Предположение оказалось верным: линии обрыва совпали. Видимо, давным-давно какой-то монах соскреб строчки и воспользовался бесценным манускриптом, чтобы переписать на него этот текст, весьма назидательный конечно, но лишенный малейшей художественной ценности.
Виргилио д'Орта, с головой ушедший в перевод, ничего не заметил. Анн решил не сообщать ему о своем печальном открытии, которое могло лишь привести беднягу в отчаяние.
Однако тут ему пришло в голову исследовать листок с житием святого на просвет. Анн поднес пергамент к свечам и чуть не вскрикнул от радости… Нет, ревностный монах все-таки не совершил непоправимого! Древний текст, поспешно стертый, не исчез окончательно. Всмотревшись повнимательнее, его можно было различить под более поздними буквами. Особенно выделялся первый стих, в самом верху пергамента.
Анн возвысил голос:
– А вы знаете, как начинается четвертая эклога, монсеньор?
На другом конце комнаты Виргилио д'Орта поднял глаза от своей работы:
– Вы причиняете мне боль, синьор Анн! Увы, ее здесь нет. Я читал в одном комментарии, что речь там шла о сицилийских музах, но это и все, что я знаю.
– Sicelides Musae, paulo majora canamus… Сицилийские Музы, возвысим же тон наших песен… (лат.)


В библиотеке вдруг случился переполох. Виргилио д'Орта сломя голову бросился к Анну, опрокинув свою скамью и спотыкаясь по пути о стопки книг, разбросанных на полу.
– Cos'e? Что вы сказали? Где, где вы это вычитали?
Анн как мог успокоил лихорадочное возбуждение своего гостеприимца и все ему объяснил. Увидев вожделенные строчки собственными глазами, тот рухнул на колени.
– Это самый прекрасный день в моей жизни! Siate bene– detto, benedettissimo Будьте благословенны (ит.).

, синьор Анн! Да хранят вас все святые в раю!
Громкими криками он принялся созывать слуг, требуя, чтобы ему немедленно принесли остро отточенные ножи и кинжалы, чтобы использовать их в качестве скребков, а также уксус и лимоны, чтобы оттирать чернила. Словно оправдываясь перед Анном, Виргилио пробормотал, сопровождая свои слова выразительными жестами:
– Понимаете, житие San Giulio можно стереть, это не святотатство. Копий наверняка много. И к тому же здесь его и так все знают!
Когда слуги принесли требуемое, Виргилио д'Орта повернулся к своему гостю. Он почти умолял, трепеща от возбуждения:
– Вы ведь поможете мне, синьор Анн? Такая работа требует точности. А вы молоды, у вас твердая рука… Я знаю, синьора Теодора одна в опочивальне. Но ведь она может подождать вас немножко?
– У нас вся жизнь впереди, монсеньор…
С бесконечной осторожностью выскребая поздний текст, чтобы, не дай Бог, не коснуться того, что виднелся под ним, Анн, тем не менее, поймал себя на том, что его голова занята совершенно другим. Он испытывал странное возбуждение, слыша, как кто-то другой произносит имя «Теодора». Виргилио д'Орта сказал «синьора Теодора», словно это было самое обычное дело, словно та, что стала его женой, не выла веками в ночном лесу! Это было в некотором роде официальным признанием их супружества. В лице синьора д'Орты весь мир людской признавал их сверхъестественный союз и давал ему свое благословение.
Гостеприимный хозяин и его молодой гость провели всю ночь над пергаментом. Добавив уксусу после первого соскребания, они не без труда разобрали первые строки Виргилиевой четвертой эклоги. Там говорилось о рождении некоего чудесного ребенка, которому будет принадлежать мир.
К утру оба были измучены. Виргилио д'Орта попросил Анна остаться хотя бы на несколько дней; Анн не ответил пока ни да, ни нет.
Они нашли Теодору в поистине волшебном саду замка, где та прогуливалась среди пальм, олеандров, канн, банановых деревьев и роз всех цветов. Виргилио д'Орта поспешил к ней навстречу. Рассказав о событиях ночи, он продолжил:
– Ваш супруг согласился остаться здесь на несколько дней, чтобы помочь мне. Я предлагаю вам обоим поселиться в моем маленьком замке на острове. Он называется Кастеллино. Мы с моей бедной женой порой проводили там лето. Вам будет там хорошо. Это настоящее любовное гнездышко. Я велю доставить вас туда на моей галере.
Да, да, у Виргилио д'Орты имелась собственная «римская галера»! То была уменьшенная копия, которую он велел построить по образцу боевых кораблей Древнего Рима. Он отвел к ней молодых супругов немедля.
Галера была выкрашена в цвета рода д'Орта – красная с серебром – и приводилась в движение десятью гребцами. Хозяин занял место на носу, чета последовала его примеру, и судно неспешно направилось к острову.
Виргилио д'Орта говорил без умолку, но Анн не слушал его, блуждая взглядом по пейзажу. Чем ближе они подплывали к острову, тем тише становилось вокруг. Анн растроганно подумал о бедняге святом Юлии, житие которого они стирали. Славный малый, родившийся в Греции и бежавший от гонений, добрался до озера Орта и решил поселиться на острове. За неимением лодки он переправился туда на собственном плаще, гребя посохом как веслом. Остров кишел змеями, но он изгнал их оттуда и стал проповедовать Евангелие местным жителям. Крестив весь край, он умер, всеми почитаемый, в 400 году…
Галера подошла к главному причалу. Остров был невелик, и вытянут в длину. На одном его краю возвышалась церковь со стройной колоколенкой в окружении зданий, служивших приютом для монахов, все из прекрасного белого камня, простой и строгой архитектуры. Дальше простирались фруктовые сады – вплоть до крохотной деревушки, состоявшей всего из нескольких рыбацких и крестьянских домиков. На другом конце острова находился Кастеллино.
Нельзя было выразиться лучше, назвав его «любовным гнездышком»; более того, это выражение подходило ему почти буквально! Кастеллино, построенный у самой кромки воды, был продолговатым одноэтажным зданием с большими стрельчатыми окнами. Внутри он состоял из одного-единственного покоя. Оригинальность постройке придавали две круглые башни.
Одна служила опочивальней. Невысокая лесенка приводила в круглую комнату с изысканным убранством. Наибольшее восхищение вызывало здесь ложе под синим балдахином, украшенное амурами и двумя статуями наподобие тех, что во множестве имелись в замке Орта; одна фигура была мужской, другая – женской.
Вторая башня, в точности такая же по форме и размерам, была необитаема. Точнее, там не жили человеческие существа: это была голубятня, где ворковали десятки голубей и горлиц.
Таким образом, Кастеллино представлял собою любовное гнездо для всех Божьих созданий, будь то люди или птицы.
Показав своим гостям их новое обиталище, Виргилио д'Орта умиленно и чуть печально заметил:
– Я не заглядывал в Кастеллино с тех пор, как моя жена покинула этот мир. Благодаря вам он снова оживет.
Затем он спросил Анна, не угодно ли ему вернуться обратно для работы над переводом Вергилия. Если синьора Теодора пожелает, то может остаться на острове. Вечером он пошлет за ней галеру, и они поужинают все вместе. И добавил учтиво:
– Располагайтесь как дома. Торопиться совершенно некуда.
Анн и Теодора поднялись в спальню, открыли окно и выглянули наружу. Внизу равномерно плескалась вода, еле слышная из-за неумолчного воркования на голубятне. Вперед выдавалась дощатая пристань гораздо более скромных размеров, нежели та, на которую они высадились на другой стороне острова, а вокруг расстилалось озеро.
Оно было восхитительно спокойным, чуть тронутое легкой рябью; лесистые берега безупречно отражались в зеркальной воде. Воздух был пронизан светом и благоухал. На совершенно ясном небе виднелось одно-единственное, словно заблудившееся облачко. Окружавшая их красота казалась осязаемой: возникало ощущение, что достаточно лишь открыть глаза, уши и ноздри, чтобы она проникла в человека, заполнила его собой и превратила в свою частицу…
Анн понял, что эти места ждали их вечно.
Теодора сказала:
– Здесь…
Он не ответил, погруженный в созерцание. И снова услышал ее голос:
– Мы проживем лето здесь.
На сей раз, он обернулся к ней, но встретил взгляд серых глаз и утонул в них. Они были спокойнее и прозрачнее озера, яснее, чем небо с единственным облаком. Любой, самый роскошный пейзаж меркнул перед этой необъятностью. Там отражались не только лесистые берега, какими бы восхитительным они ни были, но весь белый свет.
Анн не отводил от нее взгляда. У него возникло ощущение, что он и сам где-то в этих глазах, словно на острове.
– Но меня ждет Франция…
– Знаю. Я прошу у вас одно только лето. Мы похитим его у людей, у войны и у самого Бога. Это будет украденное лето. Когда настанет пора уйти, вы уйдете.
– Теодора!
Она отвернулась. Чары развеялись.
Весь этот день, проведенный в библиотеке с сеньором д'Ортой, Анн вовсе не думал о четвертой эклоге «Буколик». Он так витал в облаках, что вскоре был даже вынужден отказаться от выскабливания текста: рассеянность делала его неловким. Но Виргилио д'Орта был слишком ему признателен, чтобы сердиться, и продолжил работу один.
На самом деле Анн смотрел только на небо. Он находил небосклон безнадежно ясным. Чего ждет солнце, почему все не закатывается? Разве можно так медленно ползти по своему дневному пути? Наконец, свет, лившийся сквозь частый переплет окон, порозовел, и Виргилио зажег свечи, чтобы продолжить труды в сумерках. Анну пришлось все же прождать еще целую бесконечность – час, быть может, – прежде чем хозяин отложил рукопись и скребок и заявил:
– Синьора Теодора, должно быть, уже заждалась. Пойдемте ужинать. Я умираю от голода!
Синьора Теодора действительно уже находилась в большом зале, неподвижно застыв, словно из озорства, среди статуй. На ней по-прежнему было ее серое платье паломницы, но ни одна королева, с тех пор как появились на свете королевы, не носила своих одежд с большим изяществом.
Они уселись за стол, хозяин и гости друг против друга. Люстры ярко их освещали. Быть может, в тот вечер у Анна на тарелке побывали самые редкие яства, а в кубке – самые хмельные вина; быть может, Виргилио д'Орта вел тогда самые глубокие и мудрые речи. Этого Анн так и не узнал. Он насыщался, глядя на губы Теодоры, он пьянел от взора Теодоры и знал, что с нею происходило то же самое. Разделявший их зеленый стол был короче дыхания. Они уже перенеслись на свой остров, и мир вокруг них казался лишь плеском волн…
Виргилио д'Орта встал. Они оба вздрогнули.
– Уже поздно. Я велю приготовить вам галеру.
Анн отрицательно покачал головой.
– Мы бы предпочли вернуться одни. Нет ли у вас просто лодки?
Хозяин улыбнулся.
– Конечно! Какой же я глупец. Моя свадебная лодка, на которой я отвозил мою жену на остров, в Кастеллино.
Он пошел первым, они следом. Кто бы мог описать сладость этой ночи? Но она отозвалось болью в сердце Анна. Он понял, что с этого мгновения начинается «украденное лето» и что дни его сочтены для них. Отныне время становилось их врагом и неизбежно будет победителем…
Анн отогнал мысль о будущем, чтобы вернуться к настоящему.
Хозяин показал им лодку. На ней имелись два серебряных фонаря, один на носу, другой на корме. Слуги вставили туда свечи, и суденышко осветилось мягким белым светом. Они сели по местам. Анн взмахнул веслами.
Виргилио д'Орта не смог утаить волнения.
– Будьте счастливы, дети мои! Felici come noi un tempo! Счастливы, как мы когда-то (um.).


Анн продолжал медленно грести. Фонари освещали их обоих. Он смотрел на Теодору, неподвижно сидящую на корме, она смотрела на него. Все вокруг них было черно, свет плескал только на них, а остального мира не существовало.
Анн понял: даже если ему суждено прожить сто лет, как прадеду, никогда уже он не познает подобного мгновения. Ему захотелось, чтобы остров оказался дальше, чем Иерусалим, чтобы пришлось грести еще две сотни лет, прежде чем они с Теодорой достигнут берега и счастья.
Он бросил весла. Какое-то время они оба слышали, как лодка продолжает скользить в черной воде. А потом – ничего. Они посмотрели друг на друга. Анн сказал ей нежно:
– Теодора, дар Божий.
Она улыбнулась в ответ.
Где-то совсем рядом послышался быстрый, легкий всплеск: рыба! Повсюду вокруг была жизнь, невидимая, но явственно ощутимая. У Анна крепло чувство, что все твари и растения любят их и завидуют им.
Донесся голос Теодоры:
– Любимый, летние ночи коротки.
Он снова взялся за весла. Легкий толчок суденышка о причал заставил его вздрогнуть. Он обернулся и увидел при свете фонарей ждавшую их башню Кастеллино. В полумраке ему почудилось, что это одна из башен Куссона, а там – окно его комнаты. Но Теодора находилась не в далеких лесах, за стенами и рвами, Теодора ждала рядом, готовая войти туда вместе с ним.
Анн покачал головой:
– Не могу поверить.
– Это так трудно?
– Слишком прекрасно, слишком…
Теодора ступила на пристань. Он был так смущен, что забыл сойти первым и подать ей руку. Анн догнал ее и пошел рядом.
Серые глаза взглянули на него.
– Не сомневайтесь в вашем счастье. Я – Теодора, «волчья дама», былая хозяйка Куссона, та, кого вы призывали в ваших мечтах. Но поверьте, ваше счастье – ничто в сравнении с моим.
– Теодора!
– Да, повторяйте мое имя, твердите его с любовью. Вы единственный, кто произносил его так. Единственный за века…
В ту ночь Анн пожал плоды двухсот лет любви.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81