Леонора заботливо ухаживала за будущей матерью и умоляла ее почаще ложиться в постель, что та с удовольствием исполняла.
Молодой супруг одновременно и гордился женой, и боялся за нее, хотя ничем не выдавал своих чувств. Он не переставал думать о Марии Мануэле и больше всего на свете желал, чтобы она благополучно перенесла беременность.
Государственных дел было невпроворот. Карл настойчиво требовал прислать ему денег для продолжения военной кампании. «Если нужная сумма не будет собрана, – писал он, – то я не знаю, как мы справимся с возникшими трудностями».
Когда созвали кортес, нашлось немало недовольных. К тому времени испанцы стали понимать, что большая часть их неприятностей происходила как раз из-за могущества и силы Испании. Лучше быть маленькой страной, говорили они, полностью удовлетворяющей свои скромные нужды, чем необъятной империей с ее гигантскими потребностями. Кое-кто даже роптал на самого императора, который как-никак был наполовину иностранцем. Филипп не представлял, как бы они выбрались из создавшегося положения, если бы не внушительное приданое, которое Мария Мануэла привезла из Португалии.
Теперь он был вдвойне благодарен ей: за спасение его страны и за его собственное; в момент необычного для него интуитивного озарения он почувствовал, что отныне его личные удачи будут тесно связаны с фортуной Испании. Мария Мануэла, чье приданое выручило в трудную минуту империю, собой олицетворяла все, о чем он мечтал с самого детства. Он решил, что когда-нибудь признается ей в этом. Став матерью, она перестанет быть ребенком и сможет понять его.
Он позволял себе немного помечтать о будущем – об их детях и об их любви, которая с годами будет становиться все крепче и крепче. Он научит супругу своему образу мыслей; сделает из нее идеальную женщину для мужчины с таким темпераментом, как у него. Он откроет ей всего себя; она узнает истинного Филиппа – того, который так не похож на других мужчин и которого его отец создал специально для управления огромной испанской империей.
Он проводил с ней столько времени, сколько позволяли государственные дела. И все же ему казалось, что она все еще побаивается его.
Порой, когда она размышляла или говорила об их будущем, он замечал в ее глазах какое-то замешательство, смешанное с испугом.
– В нашей семье женщины трудно рожают, – сказала она однажды.
Он хотел рассказать ей о своих чувствах к ней; о том, как он сам будет страдать, когда у нее начнутся роды. Но вместо этого сказал:
– У вас будут лучшие в мире доктора.
Она съежилась, уловив в его словах некий несуществующий упрек. И решила отныне не думать ни о чем кроме того, что ей предстоит родить нового наследника испанской короны.
– Ваша мама вела себя с величайшим достоинством, когда рожала вас, – задумчиво сказала она. – Так мне сказала Леонора. Она ни разу не крикнула. А я… я… я боюсь оказаться не такой выносливой, как ваша мама.
– Не бойтесь, – сказал он.
И тут же понял, что его слова прозвучали грубо, почти как приказание.
– А что если родится девочка? Тогда вы… возненавидите меня?
– Но… нужно, чтобы ребенок оказался мальчиком.
Он притронулся к ее животу.
– Не волнуйтесь. Вам нельзя волноваться.
– Я не буду. Леонора говорит, что это плохо для ребенка.
– И… для вас тоже. Если родится девочка… ну что ж, ничего страшного не произойдет. Ведь у нас впереди целая жизнь.
Она сказала:
– Да, мы еще не совсем старые. Но я слышала, король Англии велел обезглавить свою супругу за то, что она родила ему девочку вместо мальчика.
– Он велел отрубить ей голову, потому что хотел иметь другую супругу, – поправил Филипп.
– А вы?..
Он обрадовался ее словам. Настал удобный момент, чтобы высказать все те нежные чувства, которые он питал к ней. А произнести ему удалось только:
– Я… я никогда не захочу другой женщины.
Мария Мануэла осталась довольна его ответом; он же – нет. У него никак не получалось говорить с той теплотой, какую он испытывал при мысли о своей жене. Он говорил так, будто забота о супруге была одной из обязанностей испанского принца. То есть дело так и обстояло, но он чувствовал большее.
Она взяла в руки блюдо с восточными сладостями. Он видел, с каким наслаждением она ела их.
Возможно, она и вправду считала себя счастливой. Ведь ее могли выдать за мужчину, который обезглавил бы ее, если бы она не родила мальчика. А вместо этого у нее был Филипп – странноватый, замкнутый юноша, который был добр с ней, потому что так ему велел его супружеский долг.
Ребенок родился в июле.
По всей Испании звонили колокола, императору был послан гонец с радостным известием. Мария Мануэла родила мальчика.
Первой младенца взяла на руки Леонора. Она вынесла его из комнаты и показала Филиппу красное, сморщенное личико, выглядывавшее из пеленок.
– Мальчик! – воскликнула она. – Будущий наследник испанской короны!
– А… как принцесса? – спросил Филипп.
– Устала, Ваше Высочество. Лежит без сил. Ведь это ее первые роды.
– Леонора!.. С ней все в порядке?
Леонора ласково улыбнулась. Она еще больше любила его за то, что сейчас этот испанский принц забыл о своем долге – думать в первую очередь о наследнике, а уж потом о супруге.
– Пусть она немного отдохнет, Ваше Высочество. Так для нее будет лучше.
– Леонора!
Он схватил ее за руку и стиснул так, что она вскрикнула от боли.
– Я спросил тебя… с ней все хорошо?
– Конечно, хорошо. Но как, по-вашему, должна чувствовать себя женщина, только что родившая такого замечательного мальчугана? Она хочет отдохнуть… ей нужен отдых…
Он отпустил ее руку.
– Я пойду взгляну на нее, – сказал он. – Не бойся, я ее не потревожу. Мне просто нужно убедиться, что все прошло хорошо.
С этими словами он вошел в комнату. Его супруга лежала на постели; ее черные волосы были разбросаны по подушкам, а ресницы казались еще более темными, чем обычно, – из-за необычной бледности ее лица; сейчас она не была похожа на маленькую Марию Мануэлу. Она сильно изменилась с тех пор, как он в последний раз видел ее. Она стала матерью. Он прикоснулся губами к ее влажной щеке. Затем прошептал молитву и торопливыми шагами вышел из комнаты.
* * *
Войдя в покои принца, Леонора застала его шагающим из угла в угол.
– Она все еще не проснулась? – спросил он.
– Она слишком утомилась, Ваше Высочество.
– Но… прошло уже много времени. Другие приходят в себя довольно быстро.
– Первый ребенок всегда дается нелегко.
– Леонора, что с ней? Скажите мне.
– Ничего… ничего особенного. Ваше Высочество, вы напрасно изводите себя.
– Ох, Леонора, хотел бы я, чтобы это было так.
– Филипп… Ваше Высочество… сейчас вы сами на себя не похожи.
– Леонора, и ты туда же? Неужели даже ты не знаешь, какой я на самом деле?
– Филипп, дорогой мой, я лучше всех понимаю вас.
– Тогда… скажи все, как есть.
– Да о чем же тут говорить? Это первые роды… а они всегда трудны.
– Это ты уже говорила, Леонора. Ты сказала, что все хорошо. Но твои глаза говорят мне что-то другое.
– Нет, Ваше Высочество. Просто вы слишком тревожитесь и внушаете себе Бог весть что.
– Так ли? Леонора, она еще очень молода… и мы еще очень мало были вместе… Я строил планы на будущее… думал, что у нас впереди целая жизнь.
– Все так и есть, дорогой мой.
– Ты обращаешься со мной, как с ребенком. Так ты говорила, когда я был совсем маленький и ты по каждому поводу утешала меня.
– Не думайте о плохом, драгоценный мой.
– Леонора… не пытайся скрыть от меня правду. Ты ведь знаешь, я уже не ребенок.
– Вы так сильно любите ее? Он промолчал, и она добавила:
– Вы никогда не выдавали своих чувств.
Тогда он невесело рассмеялся, и этот смех Леоноре показался куда более душераздирающим, чем все его слова и тоска на лице.
Слезы брызнули у нее из глаз и, не в силах сдержать их, она выбежала из комнаты.
– Пошлите за докторами! – закричал Филипп. – Приведите ко мне докторов.
Они пришли, подобострастно поклонились.
– Что-то не так? – спросил он. – Что-то должно быть по-другому?
– Ваше Высочество, принцесса сейчас отдыхает. Роды были трудными, ей нужен отдых. Не беспокойтесь, дон Карлос, с принцессой все в порядке. Ваше Королевское Высочество напрасно…
– Я говорю о принцессе. Скажите мне правду.
Филипп удивился своему ровному голосу. Он подумал, что эти чересчур спокойные интонации выдают чувства, терзавшие его. Они остались стоять в тех же почтительных позах.
– Ваше Высочество, у принцессы естественный упадок сил.
Филипп выдохнул. Его мучали мрачные подозрения. Ему говорили то, что он желал слышать. Его отец говорил, что люди всегда будут так поступать с ним. Вот и сейчас – доктора хотели доставить ему удовольствие и скрывали правду. Но в чем заключалась эта правда?
Он боялся не сдержать чувств перед всеми этими людьми и достаточно владел собой, чтобы помнить о своем высоком положении.
И отпустил их.
Он сидел возле ее постели. В комнате больше никого не было – докторов и служанок он выставил за дверь. Прошло уже двое суток, а она все еще лежала – в странной, неподвижной позе.
Он опустился на колени и взял ее руку.
– Мария Мануэла, – позвал он. – Посмотрите на меня. Вы меня не узнаете?
Ее глаза открылись – такие удивительные, прекрасные, – но он понял, что она не видит его.
– Дорогая, – чуть слышно прошептал он, – ты должна поправиться. Я не могу терять тебя в такое время. Этого не должно случиться. Мария… Мария Мануэла, я люблю тебя. Неужели ты не знаешь? Раньше мне трудно было сказать об этом… В покоях нашей бабушки ты повернулась ко мне… потому что тебе было очень страшно. Тогда я почувствовал себя самым счастливым человеком на свете. В ту ночь… когда тебе снились кошмары… ты тоже повернулась ко мне. Ты обвила меня руками и прижалась ко мне… к твоему Филиппу, не к принцу, перед которым все лебезят и заискивают, а к супругу, который всем сердцем любит тебя. Я часто мечтал о нашем будущем счастье. Я думал, что мы с тобой будем жить в нашем собственном мире – тайном, недоступном для всех окружающих. Внешне я кажусь холодным и строгим. Я скрываю свои чувства. Дорогая, иначе я не могу – таким уж человеком меня сделали. Я должен стать таким же великим правителем, как мой отец. Но кроме того, я хочу быть счастливым. Только ты можешь принести мне настоящее счастье. Я сделаю так, что ты тоже полюбишь меня, Мария… Мария Мануэла. Я буду с тобой нежным и искренним. Ты должна жить, любимая. Ты должна выжить – хотя бы ради меня…
Он запнулся и посмотрел в ее бледное, осунувшееся лицо. Он почувствовал иронию этой ситуации. Только сейчас он смог выложить все, что было у него на душе, – только сейчас, когда она не могла услышать его. Она лежала неподвижно, но она не понимала, кем был этот юноша, с таким жаром признававшийся ей в любви. Его охватило отчаяние.
Но вот она заговорила, и он наклонился к ней, стараясь разобрать ее невнятный шепот.
– Я… хочу… пить. Пожалуйста… пожалуйста… принесите мне лимон.
Он позвал слуг.
– Лимон? Наконец-то! Принцесса просит принести лимон! Вбежала Леонора. Она бросилась ему на шею.
– Хвала всем святым! Она просит лимоны. Наши молитвы услышаны. Лимоны – это добрый знак.
Затем она высвободилась из его рук и стала отдавать нужные распоряжения. Ей подали чашу с лимонным соком, и она поднесла ее к губам Марии Мануэлы. Все это время она шептала молитвы, по ее щекам текли слезы.
Филипп ждал. Он рассказал супруге о своих чувствах к ней. Скоро он повторит эти слова, и на сей раз она их услышит.
Двор соболезновал ему. Бедная Мария Мануэла – умереть такой молодой! Она ведь только начинала жить. Ее смерть стала настоящей трагедией; принц потерял свое обычное спокойствие и самообладание.
Он не желал никого видеть. Он заперся в своих покоях и никого не впускал к себе. Он лежал на постели и молча смотрел в потолок.
Многие тревожились за его здоровье.
Леонора сказала: «Он поправится. Он слишком хорошо знает, что именно это от него сейчас требуется. Оставьте его ненадолго одного… ненадолго, чтобы он сумел справиться со своим горем. Пусть у него, по крайней мере, будет время, чтобы оплакать ее, – любой человек имеет право на это».
«Он поправится, – говорили советники, гранды и придворные. – Он помнит, что у нас остался ребенок… мальчик… будущий король Испании. Скоро он поймет, что эта трагедия не так велика, как ему сейчас кажется. Дон Карлос оправдает наши надежды. Рожать сыновей – нелегкое дело. Гораздо проще найти невесту для могущественного принца, наследника империи.
Никто не знал этого лучше, чем сам Филипп, – но разве в том можно было найти утешение от его горя?

ЧАСТЬ ВТОРАЯ
МАРИЯ ТЮДОР
Глава первая
Войдя в дом. Изабеллы Осорио, Филипп ничем не выдал тревожного чувства, которое вдруг охватило его. При дворе многие знали о его связи с любовницей, но он всегда соблюдал приличия, не позволял себе ничего лишнего. Изабелла никогда не появлялась во дворце; по возможности он сам навещал ее. У нее был собственный дом, как у всякой почтенной испанской матроны.
Тревожился он за Изабеллу, которая сейчас лежала в постели для рожениц. Она уже не впервые рожала ему детей, но накануне родов он по-прежнему приходил в ужас, думая об их исходе.
Он никак не мог забыть Марии Мануэлы. Четыре года назад, когда она умерла, он и сам не желал себе ничего, кроме смерти, – до тех пор, пока не осознал, насколько порочным было это желание. Тогда он удалился в монастырь, где после долгого поста и многих молитв пришел к заключению, что только вера в Бога поможет ему жить, как предначертано его судьбой. Он ухватился за религию, как еретики хватаются за крест, когда языки пламени начинают лизать их тела. Постепенно в нем окрепло сознание того, что все беды были посланы ему по воле Всевышнего, а значит, не смириться с ними – все равно что восстать против Бога.
Филипп понял, что уже никогда не полюбит человека больше, чем веру. Монахи и священники убедили его в том, что истинное благо их правителя состоит не в поисках личного счастья, а в борьбе за освобождение страны от ереси.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40