- Экселян! Еншантэ! - восхищался Пётр, любуясь росписью, мозаикой и образами, усыпанными сапфирами, рубинами, жемчугом. - Маньифик, гром меня разрази! Одно слово - маэсте, побей меня Бог.
Перед иконою Святого Василия он даже остановился. Такой красоты и такого ослепительного сияния он никогда ещё не видал. Венчик был сделан из тонких, мастерской ювелирной работы, лучиков платины. Бриллианты, вделанные в них, испускали такой искристый свет, что у Петра замлело сердце.
- Словно бы в лесу стоишь, когда месяц промеж деревьев лучами играет, - мечтательно закрыл он глаза. - Эдакое великолепие! Сан дут, от души говорю.
Меншиков, как всегда прилизанный, чистенький, в новом, с иголочки, мундире, плотно облегавшем его ловкий стан, будто в крайнем умилении достал из кармана кружевной раздушенный платочек и приложил его ко лбу:
- Воистину, государь, экселант. Гораздо я сим видением еншантэ. - И, как бы для того чтобы лучше разглядеть икону, вытянул шею так, что губы пришлись вровень царёву yxy. - Добро бы, Пётр Алексеевич, клад сей… того… Ну на кой ляд этакому добру в еретичном монастыре пропадать?
«Птенец» словно угадал тайные мысли Петра.
- Тише, - шепнул государь. - Я и сам так смекаю…
Меншиков незаметна толкнул царя плечом, почти неслышно, как бы одним взглядом посоветовал:
- Отойди-ка… подальше…
И, когда остался один, грубо пощёлкал пальцами по венчику.
- Ишь, обрядили! Словно бы не чернец, а краля какая!
Подскочивший монах схватил Александра Даниловича за руку:
- То не русская церковь, чтоб безобразничать!
- Че-го?! - вытаращил глаза «птенец». - Да ты что же, нашу православную церковь за кружало почитаешь?.. А не хочешь ли ты, богомерзкая еретичная харя, за святотатство кулаком православным попотчеваться?
Пётр, делая вид, что очень увлёкся стенной росписью, отошёл в самый дальний уголок храма.
Сержант и десяток солдат, караулившие у входа, насторожились.
- Слыхали, - полный благородного возмущения, крикнул Меншиков, - как униаты церковь нашу святую поносят? - И, к ужасу присутствовавших, ткнул шишом в лик Святого Василия.
По храму пронёсся стон. Монахи со всех сторон бросились к Александру Даниловичу.
- Антихрист! Богоотступник!
Солдаты поспешили к светлейшему на выручку. Чернецы встретили их кулаками и градом проклятий. Шум, вопли, стук падающих тел, свист, чёрная солдатская ругань подняли на ноги весь монастырь. Государь, как бы потрясённый событием, бестолково метался из стороны в сторону и, казалось, готов был разрыдаться. Наконец он побежал за митрополитом. В монастырь в полном вооружении явился военный отряд во главе с воеводой. Бой прекратился.
Один из старцев с вырванной наполовину бородой подполз к образу Святого Василия, проникновенно стукнулся лбом о каменный пол и воздел руки, чтобы приступить к очистительному молебствию. Но вместо этого он разразился неистовым воплем:
- Спасите! Ограбили!
Все как один человек воззрились на образ. Несколько мгновений длилась жуткая тишина. Потом митрополит бросился к образу и, не веря своим глазам, со всех сторон ощупал его. Сомнений не оставалось. Святой Василий был обобран дочиста.
- Что же сие? - всплеснул руками царь. - Как же так?
Он обвёл всех пронизывающим взглядом. Правая щека его болезненно задёргалась, по краям губ выступила пена. «Горазд лицедействовать, - не без гордости улыбнулся светлейший. - Потешь их, потешь, Пётр Алексеевич».
- Не выйду отсюдова, - сдавленно, сквозь зубы, проговорил царь, придерживая подбородком запрыгавшее плечо, - пока не найду святотатца. Всех обыскать! До единого! И меня!
Александр Данилович расшаркался перед воеводой:
- Меня первого… Прошу.
- Что вы! - отступил воевода. - Кто посмеет дурно подумать о первом сановнике московского государя?
Начался обыск. Меншиков благоразумно отошёл к алтарю. Монахи и солдаты проходили через внимательные руки воеводы, митрополита и самого государя, усердствовавшего больше всех.
Неожиданно по храму прокатилось эхо увесистой оплеухи. На правой ладони царя засверкали синими капельками три крошечных сапфира. Левая рука Петра цепко держала ворот солдатской шинели.
- Вяжите его!
Через минуту своды храма дрогнули от новой, ещё более звонкой пощёчины.
- Эге! - удивлённо и гневно захрипел царь. - А и ваши монахи не святей моих молодцов.
Он подбросил на ладони горсточку изумрудов.
Митрополит хотел что-то сказать, но только покачал головой и трусливо прикусил язык.
Больше ничего не нашли. В Полоцке был объявлен трехнедельный пост. День и ночь монахи служили литии. Государь долгими часами простаивал на коленях перед ограбленною иконою и бил несчётное число поклонов. Уличённого в краже солдата приговорили к повешению. По воле Петра казнь должна была состояться в Москве, «дабы все зрели, каково жалует царь святотатцев».
Монаха митрополит не тронул.
- Знаю, что ты виноват не больше, чем я… Всё знаю. Что ж делать? Надо молчать… Тронешь зверя московского, ещё больше освирепеет.
Тепло распростившись с митрополитом и воеводой, Пётр отправился дальше, в Гродно. Отъехав вёрст за сто, он приказал снять кандалы с приговорённого солдата и отпустить его на волю.
Награбленные драгоценности были тщательно переписаны и занесены в реестр Адмиралтейства. Деньги, которые предполагалось выручить от продажи их, целиком, до последнего гроша, должны были уйти на постройку пяти многопушечных кораблей и одного фрегата, которому Пётр заранее присвоил имя Святого Василия.
Глава 18
«ПРОЩЁННАЯ ОШИБКА»
Разорённые города, насилия над шляхтичами и, наконец, ограбленный монастырь убедили Польшу, что союз с Россией не сулит ничего доброго в будущем. А тут, словно невзначай, приехали с богатыми дарами послы Карла XII.
Гости остановились в Белой Кринице, у князя Вишневецкого. Помимо даров они привезли ещё цидулу от Мазепы, в которой тот настойчиво требовал немедленных и решительных действий.
Вишневецкий собрал у себя богатейших панов.
- Вот видите, - остановился он на особенно приятных ему строчках письма. - Гетман выражает полное согласие стать князем черниговским.
Паны с наслаждением слушали Вишневецкого. У княгини Дульской, известной своими связями с Карлом XII и Станиславом Лещинским, лицо полыхало, как в сильном жару. Маленький ротик её был раскрыт, как у рыбки, задыхающейся на прибрежном песке. Фиалковые влажные глаза горели сапфирами с образа Святого Василия.
- Сейчас, сейчас! - не выдержала она и рукой сделала в воздухе полукруг; нежными виноградинками мелькнули розовые ноготки. - Лещинский должен сейчас же, сейчас стать королём! Только тогда Польша будет от моря до моря.
Последние слова прозвучали как торжественная клятва.
- Будет! Будет! Будет! - подтвердили в один голос шляхтичи.
Горячие речи, вино, красавицы панночки вскружили шляхтичам головы. Дело решилось: королём Польши был объявлен Станислав Лещинский.
Но утром следующего же дня шляхетский пыл рассеялся.
- То барзе добро - от моря до моря… Кто будет спорить! Ну, а дальше? Что скажет русский медведь?
- Русский медведь всегда будет рычать на нас, - прикрикнула Дульская. - Что они сделали с нашей бедной Польшей? И эти варвары - союзники!
- То же, что сделали бы и мы, - заметил один из шляхтичей. - Как вам не стыдно! Вы могли бы разорять города союзников и грабить монастыри?
- Да, - хладнокровно подтвердил пан. - Когда через страну моих друзей идёт враг, я, конечно, смету с лица земли всё, что может быть полезно врагу. Поверьте, Пётр вовсе не так глуп, чтобы разорять нас и грабить из озорства. Но всё это нужно и нужно…
- А шведы лучше? - прибавил кто-то. - Пока мы им нужны, они ещё туда-сюда. А потом… Нет, не дай Бог дождаться их ласки!
Начались недоразумения, споры, гадания. За неделю шляхтичи до того рассорились, что перестали принимать у себя друг друга. Дульская совсем пала духом.
Однако всё вышло по её желанию. Пока шляхтичи грызлись, из Варшавы пришло немногословное сообщение:
«Карл XII занял местечко Блоню и поздравил встретивших его воевод с предстоящей коронацией Станислава Лещинского. Когда воеводы осмелились ему напомнить, что на престоле сидит Август II, он с милой улыбкой поправил: „Право, вы ошибаетесь. У вас король - Станислав. Но ничего… я прощаю ошибку“.
Всё разрешилось само собой. Попробуй не согласись, когда шведские пушки заряжены, а Станислав уже торжественно прибыл в Блоню и со всех концов Речи Посполитой, словно по чьей-то команде, в Варшаву съезжаются сенаторы с сеймовскими депутатами для присяги новому королю.
Глава 19
КАК БЫ НЕ ЗАПЛАКАТЬ ОТ ГЕТМАНА
Пётр печально, словно отдавая последнее целование, приложился ко лбу Александра Даниловича:
- Прощай, Алексаша.
- Бог не выдаст, - ободряюще улыбнулся князь, - свинья не съест.
Простившись с «птенцом», Пётр почувствовал ещё большую тяжесть. «Вот я и один, - криво ухмыльнулся он и беспомощно огляделся. - Один как перст».
Царь действительно чувствовал себя одиноким. Положение его было очень опасно. Потеря такого союзника, как Август II, расстроила его планы. Верным другом оставалалась только одна Саксония. Но какую помощь могла оказать эта разорённая, бессильная страна? «Только и славы, что союзница, - злобился Пётр. - Корысти ни на клюв воробьиный».
Впрочем, государя терзало не только одиночество в войне с Карлом XII. Не меньше томило его положение дел внутри государства.
С каждым часом становилось несомненней, что гетман - доподлинный враг и только ищет случая, чтобы нанести России смертельный удар… А тут ещё бесконечные донесения о рекрутах-нетчиках, о поджогах дворянских усадеб, о крамольных набегах ватаг.
Пётр шагнул к двери и нетерпеливо кликнул писаря.
- Где вы шляетесь, черти! - набросился он на ни в чём не повинного приказного, примчавшегося в горницу по первому зову. - Пиши, мымра!
Писарь согнулся в три погибели и принялся строчить под диктовку:
«Псковскому обер-коменданту Кириллу Алексеевичу Нарышкину. Понеже мы получили подлинную ведомость, что неприятель уже отсюда в пяти милях обретается, и намерение его, конечно, идти через Ригу ко Пскову, и для того из уезда хлеб и фураж весь забери в город, сколько возможно, и сие немедленно учини, понеже время сего требует».
Отпустив писаря, царь выглянул во двор. За окнами взад и вперёд вышагивали караульные. Тишина. Только у сарая, зарывшись по пояс в солому, безусый рекрут, напыжившись, дует в самодельную сипошь. Томительно долгая нотка словно на брюхе подползает к Петру. Царь отрывается от окна и начинает ходить вдоль стен, вначале медленно, потом все быстрей и быстрей. Непомерно длинные руки болтаются в воздухе, вихляется голова, а тонкие ноги спешат, гонят куда-то. Сухие глаза отливают стальным холодным блеском. Нижняя пуговица кафтана держится на одной ниточке, вот-вот оторвётся.
С разбегу Пётр падает на стул, до боли сжимает в ладонях виски.
- Алексашу, что ли, вернуть? - вслух спрашивает он себя и сам же себе отвечает: - Нет, ему нельзя… Он в Дзенцолы уехал.
На дворе кручинные нотки сипоши. Дозорные. Тишина.
«…Куда же пойдёт Карл? - снова пробуждается главная думка, всегда, даже в глубоком сне, не дающая покоя. - На Лифляндию? На Смоленск? На Украину?» Царь изо всех сил старается уяснить тайные замыслы шведов. Он знает, что сомнения - главный враг военачальника, и потому во что бы то ни стало хочет докопаться до истины.
«Быть ему на Украине! - решает он наконец посте долгих рассуждений. - Ох уж Мазепа! Как бы не заплакать нам от тебя!»
Кликнув приказного, Пётр снова усадил его и принялся диктовать распоряжение ближним.
Смеркалось, когда к государю ворвался бригадир Мюленфельд:
- Швед идёт!
- Ка-ак?!
- Он уже за Неманом, ваше величество!
По приказу Петра бригадир скорым маршем отправился с двухтысячной армией к мосту. Среди мёртвой тишины грянул пушечный залп. Пренебрегая опасностью, Пётр бросился к мосту.
Ему преградил путь офицер:
- Ваше величество! Мюленфельд просил доложить, что наши пушки не стреляют. - Он помялся и нерешительно поглядел государю в глаза. - Точно не знаю. А только сдаётся мне, что бригадир… изменник.
Раздался новый залп. По улицам метались люди, нагруженные домашним скарбом. Крики женщин и ребят, заливчатый плач, грохот пушек слились в один непереносимый рёв. Где-то вспыхнуло зарево, за ним другое. И вот уже со всех концов загорелись пожары.
К Петру прискакал верховой:
- Мюленфельд перешёл к врагу, ваше величество!
Через два часа Карл во главе своей конницы, насчитывавшей каких-нибудь восемьсот человек, занял Гродно.
Глава 20
В «ПАРАДИЗЕ»
Мартовский туман сплющил Янни-Саари. Строения нахохлились, стали как бы тучнее и ниже. Маленькими смешными уродцами, точно отражения в стеклянном шаре, снуют по крепости люди. Под ногами противно чавкает грязь. Болото, кое-где покрытое ещё побуревшим снегом, дымится едким паром. Грязные воды Невы, Мойки, Охты, Мьи, Ижоры ползут куда-то в тёмную даль, в пугающую неизвестность.
Людям все здесь кажется чужим, враждебным. Ни полей, ни лугов, которые так любы русскому глазу, ни тихого говора ручейка, ни кручинной песни. И лес не свой, хотя растут в нём как будто родные сосны, берёза да ель. Нет, не тот это лес, если не видно и не слышно в нём ни ласкового костра, ни захватывающего дух разбойного свиста.
Да и откуда быть тут ватаге, когда на каждом шагу стережёт западня? То ли дело российские лесные трущобы! Здесь тропинка глухая, там родничок, тут, глядишь, ненароком наткнёшься на раскольничий скит, где уж всегда, как Бог свят, и покормят и приветят убогого человека. А в Санкт-Питербурхе какие же леса! Куда ни сунься, всюду опушка в воду глядит. Разве рекой бежать? Тоже никак не с руки: Бог его ведает, куда приплывёшь, с кем встретишься. Всюду рыщет зверем несытым швед. Попадись ему - и перекреститься не даст. Нет, некуда бежать из Санкт-Питербурха. Загнали людей в неведомые края, а никакой корысти не видно.
- Оно, может, мы и не разумеем, - вздохнёт иной раз кто-нибудь из работных. - Может, и есть кому радости от места сего проваленного, токмо нам про то не объясняют начальные люди.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120