Он с утра до ночи простаивал на коленях перед облупившейся и насквозь прокопчённой иконой, тщетно вымаливая совета у Бога. Подле него, уронив на грудь голову, неизменно стояла Луша. Изредка она шумно вздыхала, истово крестилась вытянутыми до боли в суставах двумя перстами и заискивающе взглядывала на Андрея.
- Внемли старцу Петру, гряди с нами в пустынь. Хоть и не солодко в скитах, зато опричь Господа Бога не имут ревнители древлего благочестия иных властей над собой.
Бывали минуты, когда, отчаявшись, Овцын готов был послушаться совета Луши и уйти к раскольникам, но каждый раз страх перед грозившим ему наказанием, в случае неудачного побега, одерживал верх.
- Куда уж нам! - колотился он больно лбом о земляной пол. - Прознают государевы люди, в железах придётся век доживать. Тем затея и кончится.
Как-то вечером, когда Андрей вернулся с охоты, Луша встретила его с необычным оживлением, почти весело. Метнув земной, по монастырскому чину, поклон, она неожиданно стыдливо потупилась.
- Был ты мне досель заместо отца родного…
Овцын раздражённо сплюнул.
- Сызнов про скит?
- Про Созонова, благодетель.
Опустившись тяжело на лавку, Андрей в свою очередь стыдливо спрятал в руки лицо. Он понял, чего хочет Луша, но для видимости пожал недоумённо плечами.
- А коли опостылело тебе у меня, иди, куда хочешь.
Луша ещё ниже свесила голову.
- За милости твои век буду помнить тебя. Одначе, сдаётся мне, от памяти моей лихвы тебе никакой. Надумала я от погибели уберечь тебя. За добро воздать добром и тебе, и Дашутке.
Она помолчала немного, вытерла кулаком заблестевшие глаза и решительно положила руку на плечо Овцына.
- Отдай меня в заклад владельческому крестьянину, хоть Ивану Созонову, хоть Миките Паршину, а деньги возьми на оброк да на суворовский долг…
Андрей вдруг так стукнул по столу кулаком, что лучина выпала из светца и погасла.
- И в думках того не держи!
Два дня ходил Овцын сам не свой. Как ни старался он позабыть слова Луши, вытравить их из памяти, они помимо его воли всё упорнее смущали его. И то, что вначале пугало его, представлялось тяжким грехом, под конец начинало казаться простым, естественным выходом.
Не сказавшись никому, Андрей ушёл из дому. Увязая по колено в снегу, он шагал как бы бесцельно по бесконечной дороге, нарочито то и дело сворачивал в разные стороны, делал круги, останавливался в перелесках, возвращался, но про себя твёрдо знал уже, что путь его неуклонно ведёт к Созонову. Это удивляло и радовало его. Выходило так, словно созревшим в его голове планом руководит не разум, а какая-то сторонняя, независимая от него сила.
Полузамёрзший, едва живой от холода, Овцын добрался наконец к Оглоблину погосту. У избы Ивана Созонова, украшенной новым крылечком с тёсовым навесом и резным оконцем, он нерешительно остановился и присел на обледенелый пенёк. Хозяин увидел его из оконца и кликнул в избу.
«Крепкий мужик!» - завистливо вздохнул гость, оглядывая большую, тёплую горницу, сплошь заставленную поставцами, сундуками и коробами.
Созонов по всему виду пришедшего понял, что загнало его сюда, за двадцать с лишним вёрст, не простое желание повидаться, и, предвкушая корысть, дружески указал на лавку.
- Давненько не видывались. Садись, землячок.
В разговоре осторожно, слово за слово, Иван во всех подробностях разузнал про тяжёлое положение Овцына.
- А как же рукомесло? Аль боле им не прокормишься?
- Где уж там рукомеслом промышлять, коли не токмо на железо, на прокорм хлеба не стало! До остатнего обезмочили!
Созонов разочарованно оттопырил тонкие губы. «А я было обнадёжился, - зло подумалось ему, - ходоком не явился ли от Чекановки, на убогость просить чего в долг». И уже без тени хозяйского радушия поднялся из-за стола.
- Ну, так. Поболтали - и будет. Недосуг мне, братец, лясы точить. А ежели пристал с путя, ходи в курную избу. Там и пообогреешься и поотдохнешь.
Овцын не стерпел:
- Аль мошну набив кровью людскою, высокородным себя возомнил, что своим братом, крестьянином, брезгаешь, из избы гонишь вон?
Однако, подойдя к порогу, он опомнился и, повернувшись, отвесил хозяину земной поклон.
- За лихое слово прости Христа для. Я не со зла - с кручины. А к тебе объявился не лясы точить, а с делом, по нужде.
Круглые, заросшие ободочком сивого пуха глазки Созонова маслено сузились.
- А с делом - послушаем.
Узнав, чего от него хочет гость, он обсосал подстриженные усы и пренебрежительно поморщился.
- Не ходкий товар дочь твоя приёмная. Износилась у купца в постельницах. А что до работы охоча и рукодельница гораздая, нам то не к диковинке. Всякая девка, ежели её неукоснительно батогом потчевать, работать будет гораздо.
Он вдруг подвинулся к гостю и обнял его.
- Сдаётся мне, опричь Луши видал я у тебя и кровную дочку? Как она, по здорову ли? Не невестится ещё покель?
- Что ей станется, - вздохнул Овцын, не догадываясь, куда гнёт Созонов. - Девка отменная. А Бог даст урожай - всяк её под венец с радостью поведёт.
Иван кликнул стряпуху и приказал накрывать на стол…
Всё, что подала женщина, Андрей проглотил почти в один присест, а когда хозяин вышел на малое время из горницы, торопливо сунул за пазуху ломоть хлеба и жирный кусок баранины для Даши и Луши.
- Так отменная, сказываешь, девонька у тебя? - облизнулся появившийся на пороге Созонов.
- Да уж Бог не обидел. Пригожая девка.
- Ишь ты! А ты печалуешься, что в нужде пребываешь.
Иван взъерошил рыжие волосы и склонился к уху гостя.
- Отдай в заклад дочку. Как по щучьему велению сразу будешь и с хлебом и с оброком развяжешься.
Точно обухом по голове ударило Овцына.
- Дашку? Дочь богоданную тебе в заклад?
Он вскочил и так изогнулся, как будто собрался броситься на хозяина и вцепиться ногтями в его лютые совьи глаза.
- Подавишься, мироед!
- Ну ты, пигалица! - топнул ногою Созонов. - Прочь, покель я хлеб-соль мои не выволок назад из нутра твоего.
На дворе Андрея остановил работник.
- Покажи-ко милость, гостёк, вытряхни-ко покражу. - И бесцеремонно извлёк из-за пазухи Овцына хлеб и баранину.
Даша поразилась переменой, происшедшей в отце за время его короткой отлучки. Глаза Андрея ввалились, как у покойника, посерело и избороздилось глубокими морщинами лицо, недавно ещё едва перевитая серебряной паутинкою борода сплошь поседела, и углы губ отвисли, как у старика.
Овцын сухо поглядел на дочь и вдруг, охваченный звериным гневом, бросился к Луше.
- Ты! Ты пригодой всему! Твоя затея бесовская!
Даша еле вырвала подругу из рук расходившегося отца.
- Убью! - заревел он на Лушу, шагнувшую к двери.
Девушка покорно остановилась.
- Ежели достойна - убей.
- Ан и убью! - повторил он, но уже таким жалким голосом, что Даша сразу успокоилась за участь избитой. - Убью и сам в омут брошусь. Пропадай всё пропадом. Не вмоготу боле жить… - И расставив широко руки, как слепой, зашаркал к иконе.
Из города прибыла новая бумага от воеводы. В ней было сказано, что, если съёмщики в три дня не внесут Суворову аренды за жеребей, их уведут на правёж.
Не молчал и Сафонов. Согнав крестьян на площадь, он поклялся перед Богом, что утром же следующего дня приступит к выколачиванию оброка батогами и плетью.
- Ремней из ваших спин понаделаю и ими же всех вас пересеку, а выколочу всё, чем господарь изоброчил!..
Как в бреду, рассказал Овцын дочери о предложении Созонова.
Ни один мускул не дрогнул на лице девушки. Она выслушала со смирением отца и поклонилась ему в пояс.
- Что Бог посылает, то и примем, родитель, безропотно.
Андрей в тот же час снова отправился к Оглоблину погосту.
Иван дулся, почти не разговаривал с Овцыным, жаловался пришедшему словно невзначай подьячему на неблагодарность людей и только, когда гость замолвил словечко о деле, сухо бросил:
- Не надобно!
Долго и унизительно выпрашивал Андрей у Созонова милости. Наконец хозяин сжалился над ним, но предложил такую ничтожную сумму, что даже подьячий опешил.
Овцын опустился на колени и ударился об пол лбом:
- Не погуби! Христа для! Век помнить буду!
Поломавшись ещё немного, Иван махнул рукой:
- Была не была! Токмо для Господа и постараюсь! Даю восемь рублёв!
Подьячий торопливо настрочил сделку и прочёл вслух написанное:
- «Се аз, Андрей Иванов сын Овцын, в нынешнем 7190 году генваря в 26 день занял я, Андрей, у Ивана Лукина сына Созонова восемь рублёв денег московских ходячих прямых без приписи впредь до сроку сентября по 1-е число 7191 году; а в тех деньгах я, Андрей, заложил ему, Ивану, дочку свою Дашку. А та моя дочка преж его, Ивана, иному никому не заложена».
Получив три рубля задатку, Андрей, согнувшись в три погибели, точно под тяжестью непосильной ноши, поплёлся по завьюженной дороге домой.
Глава 6
НА НОВОЕ ЖИТЕЛЬСТВО
Невдалеке от Чекановки, у опушки, Овцын присел на бугор отдохнуть. На землю, шурша снежком, спускалась ночь. Редина сумрака взбухала под её тяжестью, лес зловеще темнел.
Андрей подул на заиндевелую бороду и, чтобы согреться немного, укутал в неё лицо. Тишина, вначале пугавшая, постепенно покоряла его, усыпляла мысли и волю. По усталому телу разливалось обманчивое дремотное тепло.
Овцын уже впадал в то сладкое оцепенение, из которого для замерзающего обычно не бывает возврата в жизнь, как до слабеющего слуха его донеслись голоса. Он попытался продрать глаза, но только сочно зевнул и глубже вобрал голову в плечи. Звуки крепли, росли, отчётливей проникали в сознание, раздражали.
- Люди? - ещё не отдавая себе отчёта, промычал Андрей и помимо собственного желания разогнул спину.
Рука его так же безотчётно нащупала за пазухой узелок, в котором лежал полученный от Созонова задаток.
Кто-то вплотную подошёл к нему, изо всех сил потряс за плечо. Из-за деревьев тающими призраками бежали людские тени.
Андрей узнал Охапкина. То, что Пётр с толпою чекановцев очутился ночью в лесу, поразило его и окончательно вернуло сознание.
- Кой леший вас в таку пору сюда пригнал?
- А кой кат за язык тебя тянет в ночной час имя нечистое поминать? - трижды сплюнул Охапкин через плечо и перекрестился на все четыре стороны.
Овцын и сам испугался нечаянно обронённого слова и в свою очередь истово перекрестился.
- Не про меня, не про нас, про басурманов богопротивных… Сгинь, пропади, оставь православных, рассыпься, лукавый…
Кто-то из крестьян, сунув два пальца в рот, пронзительно свистнул.
- Даш-ка-ау! - точно посаженный на кол, завопил внук Охапкина, двадцатилетний верзила Терешка. - Ходи к родителю, Да-а-аш-ка-у!
Вдалеке тревожно заскрипел снег. Неожиданный плач проснувшегося ребёнка нелепо и жутко зазвучал в суровой мгле мёртвого леса.
Овцын понял, что в Чекановке произошла какая-то непоправимая беда, выгнавшая его земляков на улицу.
- Уж не приехал ли приказный из Москвы от Пушкина оброк выколачивать? - лязгнул он зубами и, словно защищаясь от удара, загородил руками лицо.
- Он самый, - подтвердил страшную догадку Терешка: - Как прибыл, в тот же час объявил: «За нерадение повелел-де господарь бить вас нещадно кнутом, все добро отобрать и в издельные переписать».
- Тебя лишь и дожидаемся по Дашкиному хотению, - тихо обронил кто-то незнакомым Андрею голосом.
Овцын пристально вгляделся в мрак.
- Ты ещё чей будешь тут?
- Чей, как не Божий! - улыбчато ответил неизвестный. - Для Господа - человек и для человеков брат во Христе, Никодим.
Толпа засуетилась, встревожилась. Охапкин снял шапку, благословил всех двуперстным крестом и поклонился Никодиму.
- Не пора ли в дорогу? И то сколько времени загубили, Овцына дожидаючись.
Никодим первый двинулся в путь. За ним гуськом отправились остальные. Послушно, ни о чём не расспрашивая, Андрей пошёл за земляками. Уже светало, когда чекановцы отважились остановиться на роздых. Едва пристроившись к разгорающимся кострам, истомлённые люди тотчас же заснули. Не спал лишь Никодим. Запахнув потуже полы прохудившегося тулупа, он неустанно шагал вокруг лагеря, чутко прислушиваясь к малейшим шорохам леса.
В полдень беглецы спешно собрались дальше в путь. Когда началась молитва, Овцын удивлённо вытаращил глаза.
- Сплю я, иль грезится мне? С коих пор знал вас почитай что всех никонианами, а вот на же тебе - двумя перстами вдруг закстились!
Никодим не то поддразнивающе, не то с сочувствием поглядел на Андрея.
- Проведал бы вечор, куда грядёшь, всё бы и уразумел. - И вдруг гневно топнул ногой: - Откель бежишь? Не из родного ли дому? А гонит кто? Не люди ли государевы, никоновых ересей и неправды поборники?
Он запрокинул голову и так оскалил зубы, что Овцын в страхе отпрянул в сторону.
- Ан не бывать сему! Ни вам, споручники антихристовы, ни тебе, государь, никоновской ереси душу продавший, не одолеть Христа Господа и нас, рабов его, законы древние охраняющих с верою и благочестием!
Охапкин бухнулся на колени и воздел руки горе.
- Истина! Истина! Истина!
Тесно сплочёнными рядами стояли чекановцы. Каждое слово старика Никодима, ещё вчера казавшееся чужим, не касающимся их, принималось теперь как откровение. Пока имели ещё они свой угол, кое-как перебивались изо дня в день - жизнь их текла как будто по своему руслу, правда, без радостей и надежд, но привычная, такая, как испокон века у всех подъяремных людишек. С той же минуты, как из Москвы явился приказный, чтобы окончательно разорить их и, может быть, многих забить до смерти, они с ужасом поняли, что очутились у самого края погибели. И тогда по первому зову появившегося откуда-то неизвестного человека они безропотно пошли за ним. Все были твёрдо уверены, что привела к ним Никодима «Божья рука». То же, что Охапкин оказался старым другом «пророка», не только не рушило их веры в чудо, но ещё больше утвердило эту веру, придало ей особые смысл и значение.
Пётр всегда был молитвенником за народ, и через кого же другого, как не через него, блаженного старца, мог послать Господь избавление людям?
Чекановцев повели на новую жизнь, может быть, на тяжкое подвижничество и страдания, но это ни в коей мере не удручало их и не отпугивало Важно было самое главное - то, что раз навсегда зачёркнуто старое, что вдруг потеряли всякий смысл лихие, выедающие душу, как ржавчина железо, думки о недоимках, оброке, гневе господаря и приказных людей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120