Окончив письмо, Фёдор Леонтьевич встал и с расстановкою отчеканил:
«…А нам за службами и за разорением о тех беглых крестьянах для проведыванья в дальние города ехать невмочь…»
- Так ли я прописал?
- Так, так, Леонтьевич. Великий умелец ты в письменности.
Польщённый дьяк не без удовольствия продолжал:
«…А в прошлых годех при отце вашем государевы посланы были сыщики о тех беглых крестьянех во все Понизовые и Украинные городы; и в то время те сыщики беглых наших людей и крестьян сыскивали и отдачи им чинили, и пожилые деньги правили и наддаточные крестьяне имали. И по указу брата вашего царя Феодора Алексеевича посланы указные статьи во все городы о беглых крестьянех, а про наддаточные крестьяне в том указе отставлено, и воеводы в тех городах и Украинных городов помещики и вотчинники, проведав про тое статью, что наддаточных крестьян имать не велено, и тех их беглых крестьян принимают и держат за собою бесстрашно. И великие государи пожаловали бы нас, велели свой милостивый указ учинить, послать сыщиков во все Украинные и Понизовые городы, и за кем те беглые люди и крестьяне объявятся, выслать их за поруками к Москве, с теми нашими людьми и крестьяны.»
Во всё время чтения Иван Андреевич сидел понурясь и думал крепкую думу.
Ещё со дня первого стрелецкоге бунта ему, жадному до власти, пришла в голову шальная мысль: сесть выше Милославских Вначале он сам испугался своей затеи, но с каждым днём всё больше настраивал себя и проникался верой в удачу Всю надежду он возлагал на стрельцов. Однако же с тех пор. как они изменили раскольникам, он понял, что рассчитывать только на них нельзя, и поэтому решил привлечь на свою сторону среднее дворянство. «Кто-нибудь авось да вывезет, - рассуждал он, молитвенно устремляя глаза на иконы - Не стрельцы, так дворяне. Лишь бы Ивана Михайловича ко времени одолеть, а там все само собой сотворится».
Когда же челобитную прочли, князь снова струсил. Перекрестясь, он ласково взял дьяка за руку.
- А почал - и кончай, Леонтьевич. Горазд ты в делах сих. Подай самолично челобитную государям.
Князь так униженно просил, что Шакловитый вынужден был сдаться и взять на себя подачу челобитной.
По уговору с помещиками. Фёдор Леонтьевич должен был добиться отмены указа 1681 года, предписывавшего взыскивать с приёмщика десять рублей за год на каждого беглого, и восстановления указа 1664 года, которым положено принимателю за каждого принятого беглого крестьянина платиться своими четырьмя крестьянами в придачу к беглому.
Гости садились за вечерю, когда дворецкий глазами вызвал князя из трапезной.
- Стрельцы пожаловали. - шепнул Иван, показывая рукою на дальний терем. - Я их эвона где схоронил.
Хованский быстрым шагом направился к незваным гостям. «Уж нет ли в хороминах языка серед холопей? Уж не проведали ль они про якшанья мои со дворяны?» - зацарапалось беспокойно в мозгу.
- Чада мои! - бросился он с распростёртыми объятьями к Кузьме Черемному - Спаси вас Бог, что не позабываете меня, старика!
Он облобызался с выборными и пригласил их сесть.
- Пожаловали бы в трапезную, да одолели меня нынче вороги лютые… Не обессудьте, ужо вдругорядь попируем.
Стрельцы с любопытством прислушались.
«Сказать иль не сказывать? - гадал Хованский. - Прознали аль не прознали от подслуха, кто ныне у меня гостюет? А, да ладно, скажу!» - И злобно сплюнул.
- Гости у меня непрошенные! Все хоромины своими глаголами опоганили. С челобитной, вишь, прискакали, чтоб дозволено было им, проваленным, крестьянина да дворового человека до остатнего края сковтнуть! - И страдальчески заломил руки. - А всё кто? Всё Шакловитый! То он с Иваном Михайловичем Милославским строит козни противу убогих!
Выборные встали и низко поклонились хозяину.
- Не тужи, батюшка. Всё образуется. Пущай лукавят, покель не отведали нашего кулака. Прощай.
Но князь настоял, чтобы гости сейчас же рассказали о нужде, с которой пришли к нему.
- Да деньги взыскать с жён и детей убитых бояр… Досель не все поотдавали.
Князь вызвал жившего у него в усадьбе дьячка.
- Пиши приказ: держать-де на правеже семейства бояр убиенных, покель не отдадут уворованное добро стрелецкое!
Тепло простившись с выборными, Иван Андреевич вернулся в трапезную.
- Ужо не взыщите, гостюшки дорогие! Все дела государственности одолевают Покажите милость, пожалуйте отвечерять чем Бог послал! - И, трижды перекрестясь, первый, чванно надувшись, опустился на резное кресло.
Глава 24
«КОМЕДЬ»
Шакловитый поцеловал край платья царевны, поднявшись с колен, отвесил ближним глубокий поклон и снова упал в ноги Софье.
- Я с челобитною от володимирских господарей.
Взяв от дьяка бумагу, Василий Васильевич просмотрел её и сердито передал Милославскому.
- Удумано гораздо добро, - ехидно скривил губы Иван Михайлович. - Не инако, без Хованского дело сие не обошлось.
Он вслух прочитал челобитную и воззрился на племянницу. Покусывая широкие, почти четырёхугольные ногти, Софья что-то напряжённо обдумывала.
Первым прервал молчание Голицын.
- Что и сказывать. На славу прописана челобитная… Одначе сдаётся мне, - он раздражённо покрутил ус и с шумом выдохнул воздух, - что не туда володимирцы сунулись. Вместно бы им с чёрным сим делом идти к Нарышкиным.
- Хованский, одно слово, Хованский тут мудрствует, - повторил с уверенностью Иван Михайлович и игриво подтолкнул локтём поднявшегося с колен Шакловитого. - Чего безмолвствуешь? Аль подслухов убоялся? Сказывай, не страшась. Тут все свои.
Дьяк подозрительно повернул голову к князь Урусову, но, уловив поощряющий взгляд царевны, тотчас же принялся подробно рассказывать обо всём, что происходило у Ивана Андреевича.
Закончив, он неожиданно опустился на колени перед царевной:
- Кротка ты не в меру и великую имашь веру, государыня, в холопей своих. А то не на радости нам, а на кручины.
Заискивающий его голос окреп, зазвучал наставительно-обличающе:
- Привержен ли к раскольникам князь Иван? Истинно, так! Распустил ли он до остатнего края стрельцов? А про сие ведомо на Москве и дитю неразумному! - спрашивал он и сам отвечал, загибая палец за пальцем. - О чём же попечение имат Хованский? О твоём ли, государыня, благе, а либо о своих корыстях? Пораздумай, ответствуй!
Милославский, довольный дьяком, поддакивал каждому его слову.
Понизив голос до шёпота, дьяк приложил к губам кулак.
- А ещё наслышаны мы от искренних, пребывающих в стане Хованского языками нашими, будто задумал князь чёрное дело.
Софья вобрала голову в плечи и прижалась к стене.
- Не томи! Сразу бей нас вестями своими!
За Федора Леонтьевича досказал Милославский. Томительно медленно перечисляя заслуги дьяка, сумевшего войти в доверенность к врагам царевны, и выдавая каждую потварь, им же самим придуманную, как непреложную истину, он заявил, что Хованский подбивает стрельцов извести патриарха и передать верховное управление государством раскольникам.
Софья строго слушала, стараясь отличить правду от извета. Она и сама недолюбливала хвастливого Ивана Андреевича и разделалась бы с ним без всякого сожаления, если бы не боялась стрельцов. Потому царевна действовала с большой осторожностью, искала подходящего случая, к которому можно было бы придраться по закону, и пропускала мимо ушей непроверенные слухи.
Когда Милославский умолк, Софья разочарованно махнула рукой.
- Сызнова одни пустые глаголы! А глаголом не сразить нам Хованского! Стрельцы нам такое пропишут… - И, помолчав, неуверенно пропустила сквозь зубы: - Вот ежели была бы у нас сила иная, кою противопоставить бы можно стрелецким полкам, в те поры иное бы дело…
Шакловитый, как стоял, рухнул на пол и прилип губами к сапожку Софьи.
- Истина глаголет устами твоими! Настало время поднять противу стрелецкой силы силу иную!
Царевна осторожно высвободила ногу, подошла к приоткрытой двери и, убедившись, что за порогом стоит на дозоре верный ей стремянный, отчеканила по слогам:
- Ведомо ли вам, мои ближние, что единая сила, коей издревле крепок стол государев, не смерды, но дворянские роды? А не обратимся мы к силе сей, не миновать володеть Русией стрелецкой вольнице, а там и кругу казацкому!
- С Хованским во атаманстве! - не преминул вставить Иван Михайлович.
Шакловитый согнулся глаголем и злорадно хихикнул.
- На кого князь Иван замыслил опереться в чёрном деле своём, тою силою ему же мы голову с плеч снесём! - И с трогательною преданностью прибавил: - Не покажешь ли, государыня, милость, не повелишь ли указ писать по челобитной?
- Пиши! - без колебания приказала царевна, но, встретившись с умоляющим взглядом Голицына, остановила бросившегося было к порогу дьяка. - Да не сразу. Пообмыслить всё накрепко надобно. - И облегчённо вздохнула, заметив, какой светлой улыбкой подарил её князь.
Шакловитый, перехватив взгляды Софьи и Василия Васильевича, сразу утратил доброе расположение духа. «Всё по его воле творит! - заскрипел он зубами. - Не надышится на него, печальника холопьева!» - И, низко свесив голову, вышел.
На крыльце Фёдор Леонтьевич встретился с Родимицей.
- Что закручинился? - дохнула она на него хмельным перегаром.
Шакловитый хотел пройти мимо, но постельница загородила ему дорогу.
- Не рано ль кичиться стал, дьяк?
- Хмельна ты, - брезгливо сплюнул Шакловитый - Не любы мне хмельные бабы.
- А не любы, то и на комедь не ходи!
Не понявший Федору дьяк на всякий случай уже милостивей взглянул на неё.
- То-то же, Леонтьевич! А ты кичишься. - прищёлкнула языком и в двух словах рассказала ему о «комедийном действе», которое собирается поставить царевна. - Сама стряпала ту комедь, сама в ней и лицедействовать пожелала. А мне наказывала нынче после трапезы лицедеев собрать.
Шакловитый нежно обнял Родимицу:
- Удружи, бабонька!
- Добро ужо, удружу!
У себя в терему постельница достала из сундука жбан с вином и, хлебнув из него, бросилась на постель.
«Заснуть бы», - болезненно потянулась она, но неожиданно встала и на носках подкралась к порогу. Из дальнего края сеней донеслись чьи-то шаги. Припав ухом к двери, Федора затаила дыхание. Шаги приближались, чёткие, тяжёлые, размеренные. «Нет! - простонала женщина. - Не он!» - И, снова отхлебнув из жбана, грузно опустилась на лавку.
Она не помнила, сколько времени просидела в хмельном забытьи и не слышала, как в терем вошёл Фома.
Сквозь тяжёлую одурь ей почудилось, что кто-то окликнул её. Она растопырила руки, помахала ими в воздухе и теснее прижалась лбом к столику.
Пятидесятный изо всех сил шлёпнул её ладонью по спине.
- Встань!
Родимица вскочила и, увидев перед собой Фому, сразу очнулась.
- А я было вздремнула маненько…
- Ведома мне твоя дрёма! - зло сдвинул брови Фома. - Поболе вина бы лакала!
Серое лицо женщины, изрытое морщинками, глубоко ввалившиеся, как у тяжко больного, глаза, беспомощно упавшие на высокий лоб давно не мытые кудельки, весь жалкий, прибитый вид её тронули пятидесятного. Сознание, что Федора опустилась так из-за него, породило в груди острое чувство вины перед ней. Движимый раскаянием, он виновато взял её за руку и нежно поцеловал.
- Колико раз обетованье давала не пить, - покачал он укоризненно головой, - а что ни день, то все боле падаешь, погибаешь.
Повиснув на шее у Фомы, Родимица надрывно заплакала.
- Ну, вот… и слёзы… - взволнованно засуетился стрелец. - Сядь… а то полежала бы малость… Во хмелю оно лучше лежать… - И, взяв постельницу на руки, перенёс её как ребёнка, на пуховик.
Родимица стихла. От этого на душе у стрельца стало почему-то ещё кручинней и горше.
- Так-то… ты полежи… - повторил он, не зная, что бы ещё сказать в утешение, и вдруг хлопнул себя ладонью по лбу: - А что ежели я, Федорушка, скину кафтан свой пятидесятного, да плюну на все, да махну с тобой в родную твою сторонку, к казакам?
Постельница не поверила собственным ушам.
- Со мною? - привскочила она и ущипнула себя за щёку. - Да сплю я, иль впрямь тебя зрю пред собою?
- С тобою! - твёрдо повторил стрелец и в подтверждение своей искренности перекрестился. - Давно я надумал бежать отсель. Не по мысли мне стали Москва и Кремль! Путаюсь, словно бы муха в паутине, крылышками машу, а воли не чаю! - И, как секирой, резнул ребром ладони воздух. - На кой мне и пятидесятство моё, коль чёрным людишкам от того ни печали, ни радости!
Постельница испуганно прыгнула к порогу и выглянула в сени.
- Не приведи Господь, кто услышит глаголы твои!
Царевна приветливо улыбнулась вошедшей в светлицу Родимице.
- Эвона, рдеешь ты! Уж не мир ли с соколиком?
- Мир, царевнушка! Мир, херувим мой!
- Ну, и слава Господу Богу, - уже строго кивнула Софья и деловито передала Федоре кипу мелко исписанных листков. - А и срок идти к царевне Марфе.
Светлица Марфы была набита участниками комедийного действа. При появлении Софьи все шумно встали и отвесили ей земной поклон.
Устроившись в кресле в красном углу, царевна, не теряя зря времени, сразу же принялась за чтение своей «комеди».
Никто почти ничего не понимал из прочитанного, но когда улыбалась Софья, все в тереме улыбались и все горько выли, когда в голосе её звучала печаль.
Только Голицын, покручивая усы, слушал серьёзно, временами записывая что-то на клочке бумаги.
- Всё! - встряхнулась царевна, дочитав последнее слово.
Участники поспешили изобразить на усталых лицах крайнеё сожаление.
- Сдаётся, так бы вот и слушал, и слушал, - вперил Шакловитый в подволоку зачарованный взор.
- И до того усладительно внимать пречудным глаголам сим, что сдаётся, не на земле пребываешь, но внемлешь херувимскому песнопению, - вытерла рукавом глаза одна из боярынь.
Софья гордо подбоченилась.
- Уразумели ль? Вот что для меня превыше всего.
- Как на ладони! - ответили все дружным хором. - Не захочешь - уразумеешь! Так все само в умишко и прёт!
Василий Васильевич взял из рук царевны «комедь», просмотрел листки и с большим уважением вернул их.
- Отменно! От чистого сердца сказываю: отменно!
Оглядев «лицедеев» опытным взглядом, Софья поманила к себе одного из дворовых.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120