И ежели оный Сенат, через своё ныне перед Богом принесённое обещание, неправедно что поступят в каком партикулярном деле и кто про то уведает, то, однако ж, да молчит до нашего возвращения, дабы тем не помешать настоящих прочих дел, и тогда да возвестит нам, однако ж, справясь с подлинным документом, понеже то будет пред нами суждено, и виноватый жестоко будет наказан».
У крыльца государя дожидался возок. Но день стоял безветренный, солнечный, и Пётр, отпустив возницу, побрёл домой пешком. В ту же минуту, переряженные гулящими, на улице появились десять языков.
Царь заметил их, раздражённо погрозился кулаком:
- Какого чёрта вы вяжетесь? Что я, махонький, что ли?
Языки исчезли ненадолго и вернулись уже в долгополых кафтанах раскольников.
«Эка неугомонный у меня Фёдор Юрьевич! - снова признав ряженых, улыбнулся царь. - Шагу ступить не даёт мне».
Перед одним из домов Пётр неожиданно остановился и принялся разгребать ногами снег.
- Чей двор? - крикнул он. - Чей двор, спрашиваю, янычары проклятые?!
Подув на стекло, Турка припал к нему носом и вгляделся:
- Батюшки! Царь!
Васька, забавлявший внука Андрея Петровича, едва услышал восклицание, юркнул в смертельном испуге под лавку.
На хоромном крыльце Пётр столкнулся лбом об лоб с кинувшимся к нему навстречу хозяином.
- Так-то ты, схимничек, приказы мои выполняешь? Так-то ты в чистоте улку содержишь? - зарычал государь. - Почему брёвна выломаны в мостках? А? Почему навоз валяется посеред самой дороги? Видел ты таковскую азиатчину на Кукуе? У-у, харя елейная!
Купчина терпеливо выслушал ругань и метнул низкий, по монастырскому чину, поклон.
- Поелику возможно, блюдём, ваше царское величество. Что же касаемо мостков, нешто убережёшься от воров? Иных ловил - жалуются, топить-де нечем. Что с ними содеешь!
Васька обомлел. Пётр сел как раз против него и каждую минуту мог задеть его протянутыми ногами.
- Топить, говоришь, нечем? - уже спокойней спросил царь.
- Мочи нет… Измаялись мы с ними.
- Так, так… А всё ж пеню плати, мил человек. Десять рублёв, как по приказу.
Турка безропотно засеменил к сундуку.
- Десять рублёв пени, ваше царское величество, на, держи. А сие вот в правую длань твою. Тут, преславный, тыща, на воинство христолюбивое. Давно приготовил. Прими Бога для.
На столе появились бутылки, окорок, студень, стерлядь, капуста, пироги, грибы, кура во щах. Густо запахло чесноком и рассольным духом.
- Садись, чего суетишься, - указал Пётр хозяину на стул и вдруг заглянул под лавку.
Васька лежал ни жив ни мёртв.
- Сие что за животина?
- Ученик, ваше царское величество. С фабрики.
- Вон что!
Пётр поманил Ваську пальцем, но тот ещё глубже забился в угол…
- Боюсь…
- Ростом с жеребёнка, а боишься! Вылазь, авось не съем.
- Ваше величество, дозволь отлежаться. Приглянусь к тебе малость, тогда, ей-Богу, вылезу.
- Ладно, уважу! - рассмеялся государь. - А мы покудова, Петрович, чарочкой перекинемся.
Беседа быстро наладилась. Под конец Турка до того освоился, что больше сам говорил, чем слушал.
- Да, преславный, забивает нас крестьянское рукомесло. Им что? Они у себя в избе робят. У них какие расходы?
- Ну всё же, не с неба им валится.
- А не с неба, тогда пущай они все пошлины наравне с нами несут. А то что ж так, вроде утайкою торговать. Нам от того чистый убыток. Так цены сбавили, хучь плачь.
Турка не зря отвалил Петру тысячу на «христолюбивое воинство».
- А вы бы фабрик понастроили больше, - посмеивался государь.
- Строим. Почитай, всюду, где силён мелкий промысел, строим.
- И каково?
- Худо. У нас и работные, и всякая пошлина. Мы, преславный, по ихней цене никак товар спущать не можем.
- Зато и товарец похуже у вас.
Турка так и вцепился в последние слова:
- Истину говоришь, хуже. Ей-Богу, хуже! Потому нету мастеров настоящих. Бегают работные с фабрики на фабрику, когда токмо вздумают. Его обучишь, ан глядь, уж и нету его, убёг к другим компанейщикам…
- Ты про что разговор повёл? - оборвал его разглагольствования Пётр.
- Про то, чтобы…
- Крестьянишек к фабрикам прикрепить?
- Истина глаголет твоими устами, ваше царское величество.
Пётр записал что-то в постоянно находившуюся при нём замусоленную тетрадку и положил руку на колено хозяина:
- Добро! Я купчинам, сам знаешь, друг. Чего-нибудь сотворим. Только не торопитесь.
Сунув ногу под лавку, царь выгреб оттуда Ваську.
- Так, сказываешь, ученик?
- Ученик.
- А чего страшишься меня?
- Тебя как не страшиться? Ты - царь.
- А чей же сам будешь?
Турка поспешил рассказать всё, что знал об ученике.
- Во-он что, - деловито протянул Пётр. - Да из него и впрямь будет толк.
И, подумав, приказал Ваське идти за ним.
Вдоволь нашагавшись по городу, царь зашёл к Шафирову.
- Вот тебе чадушко для обучения, - представил он Ваську,
- Чему обучать, государь?
- Манирам галантным! Дурак. Не ты ли с Апраксиным и Евреиновым задумал фабрики строить?
- С твоего соизволения, государь
- Ну, так и бери его. Через него, как в зеркале, всё будешь видеть, что на фабрике деется. Клад, а не паренёк.
В тот же день Васька был зачислен челядинцем к Петру Павловичу.
В Преображенском государя дожидался только что приехавший из Константинополя подьячий Дешин. Едва взглянув на гостя, Пётр понял, что его ждут недобрые вести.
- Каково Толстой поживает?
- Денно и нощно трудится, - поклонился подьячий. - Токмо как ни заботится о деле своём, а турки всё своё гнут. По всему видать, надумали они рушить мир с нами.
- Ру-шить?
Заглохшее было недоверие к бывшему споручнику царевны Софьи, Петру Андреевичу Толстому, вновь пробудилось.
- А Пётр Андреевич всеми помыслами служит тебе, ваше царское величество, - перекрестился Дешин. - Тому Бог свидетель.
- К примеру?
- К примеру, - смело и как бы с гордостью тряхнул головой Дешин, - к прикладу, возьмём хоть Ахмета Третьего. Быть бы нашим кораблям заперту в Азовском море, коли б не Толстой.
Сидевшая у окна, ещё слабая после болезни, Екатерина фыркнула.
- Что же, море-то сундук, что в нём запереть что-нибудь можно?
- Можно, матушка, можно.
- Ведомо тебе, государь, - продолжал подьячий, - получше моего, что турки завсегда почитали Чёрное море словно бы внутренним своим домом.
- Ну?
- И задумал султан к дому своему, к Чёрному, значит, морю, как бы сенцы пристроить из моря Азовского.
Поощряемый нарастающим любопытством царя, Дешин принялся восхвалять ум и находчивость Толстого. По его словам выходило, что Пётр Андреевич «обворожил» всех ближних Ахмета, а те, в свою очередь, подзадорили духовенство добиваться у султана отмены «неугодного Аллаху» решения - засыпать Керченский пролив и тем запереть Азовское море.
Пётр подозрительно прищурился:
- И духовенство вступилось за неверного гяура?
- Деньги, ваше царское величество, за кого хошь заставят вступиться. А к тому же посол при всех вельможах обетование дал, что примет закон Магомета, ежели Ахмет залива не тронет.
Государь молча вышел из терема и вернулся с золотым, в бриллиантах, медальоном.
- Тут моё изображение - пантрет по-иноземному. Отдай Петру Андреевичу. И скажи ему: за Богом молитва, а за царём служба не пропадают.
Подали обед. Пётр и Екатерина наперебой ухаживали за Дешиным. Подьячий много пил, добросовестно ел, но разума за хмелем не терял и лишнего не болтал. Это не понравилось государю. «Лукав, - морщился он. - Всё у него во рту, как у купчин за прилавком. Что прикажешь, то и вытолкнет языком. И всё больше отменное. Дурного будто и нет ничего».
Сидевший рядом с Екатериной Шафиров зорко следил за каждым движением царя.
- Так-то так, - вставил наконец и он своё слово. - Спору нет, умён Толстой. Только… Только ведомо нам, что червонцы, кои ему дадены для мзды вельможам турецким, по сей день в его мошне лежат.
Дешин не растерялся. Спокойно допив кубок, он вынул из кармана бумагу, перо и чернила - принялся за исчисления.
- Вот вам мшел, Пётр Павлович, - сказал он и, сняв окуляры, бережно протёр их кончиком скатерти. - Весь тут в цифири мшел-то. А к нему, будь ласков, погляди, сколь ещё Пётр Андреевич собственного злата прикинул.
Перекрестившись и тяжело вздохнув, Дешин низко опустил большую, в пепельных завитках, голову.
- А что Тимофей подьячий отписывал, - продолжал он после недолгого молчания, - то всё облыжно. Злой был человек упокойничек. Язык турский познал и намерился было, конечно, басурманом стать. А как посол увидел, что Тимофей норовит от веры нашей и от тебя, государь, отложиться бесчестно, так немедля про сие духовнику своему обсказал.
- От кого ж узнал Толстой про окаянство Тимофея? - лукаво ухмыляясь, спросил Шафиров.
- Всё через деньги… От них узнал, да… И, помолясь Богу, духовник позвал к себе тайно подьячего. «Правду ли про тебя говорят?» На что тот ответствовал ничтоже сумняшеся: «А хоть бы и так?» Пётр Андреевич, в суседней горнице сидевший и всё сие слышавший, открыл дверь и вельми гневный, с кинжалом пошёл на иуду. Но духовник для тихости крестом и Евангелием остановил посла. И почал увещевать Тимофея. До той поры увещевал, покуда дал Тимофей согласие приобщиться Святых Тайн…
- И приобщился? - спросила Екатерина.
- Приобщился и в тот же час, понеже заместо вина в чаше зелье было, помре.
- Ай, и ловко! - воскликнул Пётр, наливая два кубка. - Выпьем, Дешин, за упокой Тимофея!
Что-то ледяное и жестокое почудилось подьячему в словах государя. Но делать было нечего. Царь держал кубок у самого его рта. Запрокинув голову, Дешин опорожнил кубок до самого дна.
- Доброе ли вино? - расхохотался Пётр.
Подьячий хотел ответить, но точно когти чьи-то вонзились в его сердце и потянули вверх к самому горлу. Его забил кашель. Бурно качаясь, уплыл куда-то ставший вдруг тесным, как гроб, и почерневший терем.
- Душ… возд…
К лицу подьячего склонился Пётр:
- Сгинь, вор, как по вашим проискам разбойным мой верный Тимофей сгинул!
На мгновение рассудок подьячего просветлел.
- Перед Богом клян… верой и правд… служил…
Царь сам перенёс Дешина на кровать.
- Будешь жив… То не смерть, а испытание тебе. Жив будешь, секретарь. Ныне и подьячих-то нет! Секретари ныне у нас. Жалую тебя секретарём, понеже верю и тебе и Толстому.
Вечером государь передал Дешину для Толстого дарственную на имение под Тулой.
Глава 7
ВЫЛАЗЬ, ПРИЕХАЛИ
Подлечившись, Купель ушёл из Москвы. В ближних лесах он узнал от товарищей, что Памфильев с ватагой орудует где-то невдалеке от Казани.
Путь был опасный. Силы то и дело покидали станичника. Перед самой Казанью он свалился при дороге и уже больше не мог подняться. Ночь была тёмная, где-то далеко поблёскивали молнии. В стороне послышался чей-то свист. Купель припал ухом к траве: «Так и есть! Наши!» - и, с трудом приподнявшись, слабым, срывающимся голосом что-то выкрикнул.
Над самым лицом его вспыхнул вдруг огонёк.
- Кто?
- А ты кака така птица, что могишь меня спрашивать?
- Бачите! - расхохотался стоявший над Купелем верзила. - Бачите, с каким гонором чоловик! Неначе сам губернатор… Яценко я, вот кто.
- А-а, слышал… Выходит, домой меня занесло. И я не кто-нибудь, а Купель.
- Брешешь! - отскочил Яценко. - Купель давно в царстве небесном.
- Дай токмо малость поотдышаться, я тебе покажу царство небесное! Веди к атаману!
Один из дозорных станичников взвалил больного на плечи и понёс.
У костра в глухой, почти непрохожей чаще Памфильев отдавал последние распоряжения споручникам:
- Ежели губернаторский поезд проскочит третью рогатку - пускай его едет. А ты, Кисет, у оврага жди. Как знак подам, с затылка налетай. На кон…
Фома на полуслове оборвал свою речь и схватился за пистоль.
- Велик ли утёс? - крикнул он в темноту условный окрик.
- До небес, - ответил вынырнувший из-за деревьев станичник и спустил наземь Купеля.
Ватажники ахнули:
- С нами крёстная сила! Оборотень! Свят, свят, Господь Саваоф!..
- То я в царстве небесном, а то нечистая сила… Никакой я не оборотень! - через силу улыбнулся Купель.
Фома и Кисет бережно перенесли его в берлогу.
- Отдохни малость, - предложил атаман, взбивая слежавшуюся солому. - Да вольготней раскинься. Я нынче ложиться не буду.
Давно уже Купель не испытывал такого блаженства! Он чувствовал себя счастливейшим человеком на земле. Все пережитое покрылось густым туманом, начинало казаться каким-то нелепым сном. В логове было уютно и тихо, как в зыбке. В ласковой дрёме смежались глаза. Над головой чуть шевелились вершины берёз.
Казанский губернатор Пётр Матвеевич Апраксин был очень разгневан. Совсем распустились людишки! Ну какая тут работа особенная: уложить возы и собраться в дорогу? А они, словно назло, всю ночь и полный день провозились и снова дотянули до вечера.
Волей-неволей приходилось дожидаться рассвета.
Злой, щедро награждая холопов затрещинами, губернатор вышел посмотреть поданную для него карету.
- Пётр Матвеевич! - взмолилась жена. - Неужто на ночь глядя ехать задумал? Право, не ездил бы… До утречка погодил бы…
Ненависть охватила Апраксина. Опять эта жирная стрекотуха! Нет, через меру распустил государь баб. Во все стали вмешиваться, - куда ни плюнь, всюду на их нос попадёшь.
Давно ли трепетала жена, заслышав лишь издали его шаги? Давно ли лобзала арапник, которым он обучал уму-разуму и покорству?.. О, с каким бы наслаждением он сорвал сейчас с неё парик и вцепился в рыжие волосёнки!
- Подождал бы до утречка, - продолжала она ныть. - Пётр Матвеевич… Родименький… Мон бесценный ами!
- Чего? - широко расставил он ноги и скосил глаза. - Утречка дожидаться? А кому надлежит лучше знать, когда надобно к государю явиться? Уж не в государственность ли нос свой тычешь рябой?
Чтобы досадить жене и сделать ей наперекор, губернатор приказал трогаться в путь.
Перед дорогой он заперся с дворецким в опочивальне и внимательно ощупал поданный ему камзол.
- Не годится… Вздулось кругом. Каждый дурак поймёт, что тут деньги упрятаны.
Пришлось снова всё пороть и перешивать.
Пока дворецкий портняжил, Пётр Матвеевич от нечего делать достал из ларька пачку писем и принялся разбирать их. На одном он задержался.
«…Людям твоим не только запросных, но и табельных сборов сбирать невозможно, - писал в цидуле ландрихтер.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120