Жутко хрустнули кости под копытами аргамака.
Стрешнев предложил Петру остановиться на ночлег в деревне.
- Долго ли до лиха по ночному пути, - резонно указал он и этим сразу убедил заупрямившегося вначале государя.
Едва Пётр заснул, Тихон Никитич погнал наперёд прихваченных им на всякий случай из Москвы и засевших в лесу семёновцев.
Семёновцы получили строгий приказ очистить дороги от нищих и заставить крестьян встречать с хлебом-солью царя.
Утром, подъезжая к первой же деревне, Пётр с удивлением протёр глаза. У околицы толпились одетые по-праздничному крестьяне.
- Что за лицедейство такое? Аль за ночь разбогатели людишки?
- Не за ночь, государь, но во вся дни в достатке жительствуют крестьяне, - с бахвальством заявил Стрешнев. - А нищие, что ползли на тебя тараканами, и не нищие, а раскольники переряженные. То они, окаянные, насмехались над государем. То они все лицедействуют, проваленные. - Он зло ощерился и погрозился в пространство: - Пущай хоть один попадётся ещё! Сам буду четвертовать!
До самой Москвы была пустынна дорога. Нищие бесследно исчезли.
Глава 45
«САМСОН»
После того, как в Преображенском были изловлены языки царевны, пытавшиеся поджечь царскую усадьбу, Пётр как бы переродился. Встреча лицом к лицу со смертельной опасностью заставила его крепко призадуматься над своей судьбой. День за днём всё больше интересовался он тайными беседами ближних, сам уже, по собственному почину, назначал сидения, допрашивал языков и требовал, чтобы ему подробно передавали обо всём, что происходило в Кремле.
Когда Милославский попытался передать поджигателей в ведение Судного приказа, царь ответил ему резкою отповедью:
- Будет, Иван Михайлович! Довольно бесчинствовал ты с царевною на Кремле! Ныне я сам государствовать буду! - И отдал колодников для розыска Федору Юрьевичу Ромодановскому.
Хмельной, страшный в зверином гневе своём, князь производил розыск не в застенке, а на улице, перед толпой, и там же сжёг изуродованных пыткой узников на костре.
Прямо с места казни Пётр с ближними ускакал на Москву, в храм Василия Блаженного.
По случаю праздника Казанской Божьей Матери в церкви готовились к крёстному ходу.
К подпевавшему дьячкам царю подошёл Борис Алексеевич и долго что-то внушал ему.
Царь, распалившись, спрыгнул с клироса и очутился перед царевной.
- В ход?!
Точно впервые в жизни увидела правительница брата. Перед ней стоял незнакомый богатырь, ростом почти вдвое выше её, который, казалось, легчайшим движением может потрясти до основания своды храма, а взглядом острых, как ястребиные когти глаз, заставить пасть ниц перед ним, точно перед Иосифом из библейской сказки, самое небо, и солнце, и звёзды.
«Самсон! - замерла в невольном восхищении правительница. - И кудри Самсоновы, и очи его орлиные!»
Но это длилось одно мгновение.
- В ход! А то куда же! - выпалила она, почувствовав, как на лбу проступает холодный пот и в груди растут ужас и лютый гнев. - В ход! Не у тебя ли на сие благословения испросить?
Молящиеся любопытно следили за столкнувшимися царём и правительницей.
- Ан не пойдёшь! - спокойно, так, как может произнести лишь человек, который сейчас, сию минуту потеряет человеческий облик, весь отдастся бешеному порыву звериного гнева, заявил государь.
Иван Михайлович, увидев, что царевна робеет, сорвал г места икону Богородицы О Тебе Радуемся и сунул её в руки племяннице.
Присутствие Милославского сразу успокоило Софью. Высоко подняв образ, она поплыла величественно на паперть.
Расталкивая молящихся, опрокидывая по пути налои и паникадила, Пётр стрелой вылетел из храма и умчался на коне в Преображенское.
- Извести! Одно, что осталось - извести его с Натальей Кирилловной! - скрежетал зубами Шакловитый.
- И не откладаючи! - брызгал слюною Иван Михайлович. - Чтоб духу ихнего не было!
Софья сидела на диване рядом с возвратившимся недавно из бесславного похода Василием Васильевичем и гневно перебирала гривы на широчайшей турецкой шали, подарке князя.
- Попытайся-ко, изведи, - жёстко взглянула она на Федора Леонтьевича. - А все ты! С конюхами-де царь потешается. Не страшен нам-де такой ворог. - Она вдруг вскочила. - Ан проглядел потехи Петровы с конюхами Преображенскими! Не приметил, как из потешных робяток повырастали полки!
Дьяк слезливо захлопал глазами.
- И в мыслишках не держал я, что хитроумный Борис Алексеевич нарочито подбивал Петра на потехи военные, чтоб силищу противу нас сотворить.
Чтобы отвлечь царевну от неприятного для него разговора. Фёдор Леонтьевич, помолчав немного, умильно осклабился.
- Каково ещё обернётся да кто победит, там видно будет. Ныне же вместно бы, как изволила ты, государыня, давеча сказывать, созвать сидение…
- Какое ещё сидение! - недовольно цыркнул Иван Михайлович.
Шакловитый постарался изобразить на лице строгую деловитость.
- Надобно ж народу возвестить о победах да пожаловать по сей пригоде князя Василия со споручники наградами за верные службы.
Щёки Голицына зарделись стыдливым румянцем. Софья теснее прижалась к князю.
- И впрямь, за печалями позапамятовала я про витязей наших.
Она готова была уже усадить Федора Леонтьевича за написание приказа, но Милославский решительно остановил её:
- Коли хочешь горло позатыкать Нарышкиным, вокруг пальца их обвести, сотвори так, чтобы Василий Васильевич со товарищи получил награду с соизволения обоих-двух государей. Узрит народ, что приказ скреплён подписом не точию царя Иоанна, но и Петра, волей-неволей перестанет верить нарышкинским языкам, правду распускающим о войне.
Предложение дядьки понравилось Софье, и она с охотою приняла его.
Многих усилий стоило царевне уговорить младшего царя подписать грамоту. Пётр долго и слушать не хотел о наградах.
- Едино, что истинно заслужил Василий, - твердил он сестре - батог да дыба! И не лезь! Сама подписывайся под кривдой!
Но царевна была так настойчива и так униженно просила за князя, что Пётр, только бы отвязаться, подписал бумагу.
- Да будь оно проклято! Убудет нас, что ли, ежели Васька твой в новую цепь обрядится! На, получай, покель замест цепи я его железами не пожаловал, вора-мздоимца!
Двадцать шестого июля Голицын, Гордон и некоторые офицеры отправились в Преображенское, чтобы принести царю благодарность за полученные награды.
Лютый гнев охватил Петра, когда перед ним предстал Василий Васильевич.
- Зачем пожаловал?! - крикнул он так, что зазвенели стёкла и погасла лампада. - Не поделиться ли златом, полученным от Селим-Гирея?
- Земной поклон отдать тебе, государь, за великие твои милости.
У царя перекосилось лицо и глаза сверкнули безумием.
- Поклон отдать да тем временем из-за пазухи нож вытащить противу меня?
Он схватил табурет, поднял высоко над головой и со страшною силою швырнул его в стену. Табурет раскололся в щепы. Это послужило словно сигналом для того, чтобы Пётр потерял последнюю каплю самообладания.
Всё, что было в терему, полетело вдогон выскочившим в сени Голицыну и офицерам.
- Убью! - рычал государь. - Всех! И её, полюбовницу твою Софью! Убью!..
На перекошенных губах кипела пена. Лицо дёргалось в мучительных судорогах, а кулак тяжелобойным молотом с головокружительной быстротой рушился на столы, стулья, окна, посуду, дробя все, что подворачивалось на пути.
Узнав о том, как Пётр принял Голицына, Софья, посовещавшись с ближними, распустила по Москве слух, будто Борис Алексеевич и Лев Нарышкин замышляют извести её, а сама поспешно уехала в Новодевичий монастырь.
Царевну провожали пятисотные и пятидесятые всех стрелецких полков.
Шакловитый распорядился приготовить человек по пятьдесят и по сто от каждого полка, чтобы дать достойный отпор нарышкинцам, которые, по дошедшим до него слухам собирались напасть на царевну. Его языки сбились с ног, разыскивая крамолу и подбирая в отряды верных Милославским людей.
По стрелецким слободам снова заговорили о великих милостях, которые дарует царевна всем поднявшимся на защиту её.
Отслушав обедню, Софья вышла из монастырской церкви. Князь Алексей Голицын подал ей стул.
Царевна перекрестилась на все четыре стороны и, усевшись, низко свесила голову.
- И так была беда, - стиснула она пальцами грудь, - да Бог сохранил, а ныне сызнова беду начинают!
Стоявший за стулом Пётр Андреевич Толстой вытер рукавом сухие глаза.
- Боже мой! Боже мой! Пошто испытуешь ты богомолицу и заступницу нашу, государыню Софью Алексеевну?
Кто-то всхлипнул в толпе. Появившийся неожиданно на дворе епископ воздел руки горе и застыл в немом молении. Из церкви ночными шорохами донеслись тихие звуки великопостного песнопения. Скорбно, как падающая листва осенняя, стыли в воздухе медлительные перезвоны.
- Годны ли мы вам? - густым басом бросила вдруг Софья в толпу и встала. - А буде годны, то вы за нас стойте, а буде не годны, мы оставим государство.
Перезвоны ширились, крепли, кружились уже в хмельной пляске, торжественней лилось из церкви пасхальное пение.
Епископ опустился на колени. Метнув седою бородою пыль, он стукнулся обземь лбом.
- Воля ваша, - сквозь слёзы изрёк он, - мы повеление твоё исполнить готовы. Что велишь делать, то и станем.
Стрелецкие начальники, как один, пали ниц и повторили слово в слово за епископом:
- Воля ваша, мы повеление твоё исполнить готовы…
Царевна незаметно подмигнула Толстому и, сунув руки в подставленный им мешок, бросила в толпу пригоршню золотых.
- А то вам, сиротины, для начала малый гостинец!
Часть стрельцов сделала движение, чтобы подобрать золото, но большинство грубо остановило товарищей.
- Честью ли мы Русии служим, а либо душу на злато меняем, подобно Иуде?
Царевна обманулась в своих ожиданиях. Испытанный способ покупать сторонников золотом оказался негодным, когда дело коснулось не стрелецких начальников и отдельных полчан, а людской громады.
Поздно ночью в монастырь прискакал гонец с неожиданною вестью о скоропостижной смерти Ивана Михайловича Милославского.
Софья тотчас же собралась в Кремль.
Глава 46
БЕГСТВО
Убогие людишки московские повадились собираться по праздникам на монастырском дворе, чтобы послушать слово и складные вирши Медведева.
После обедни Сильвестр выходил на двор, благословлял толпу и взбирался на помост. Голосом, то полным нежного воркованья, то негодующим, превозносил он в виршах «херувимские сердца мудрых» Софьи и царя Иоанна и обличал неправдотворства Нарышкиных.
Любая потварь, лишь бы касалась она врагов правительницы, шла на потребу монаху. Он не брезговал никакими слухами и с истинным вдохновением пиита смаковал ложь в напыщенных виршах. О смерти же Милославского он иначе не говорил, как о мученической кончине боярина, погибшего от руки Нарышкиных.
Окончив «действо», Медведев неизменно усаживал своих почитателей за столы, низко кланяясь, потчевал их от имени царя Иоанна обильною монастырскою трапезою.
- Потчуйтесь, не брезгуйте, православные, - суетился монах подле столов. - То не монастырь на вас отпустил, то кроткий царь-батюшка Иоанн Алексеевич жалует вас подаянием.
Сильвестр, не щадя сил, трудился вместе с другими верными Милославским людьми над делом Софьи. Он подобрал большую армию священников, монахов, блаженных и юродивых, которые помогали ему проповедями не только на Москве, но и в самых далёких углах Русии. Всюду, где только можно было, сеялась им ненависть «во имя Бога живаго» к «обасурманившимся, продавшихся немцам» Петру и Нарышкиным.
За усердие царевна щедро дарила монаха золотом и каждый день напоминала ему, что возведёт его на стол патриарха, едва удастся ей венчаться на царство.
Для Сильвестра эти посулы были дороже всего.
Чтобы возможно больше озлобить стрельцов против Нарышкиных, Фёдор Леонтьевич перерядил однажды капитана Сапогова и подьячего Шошина в одежды Льва Кирилловича и потешного преображенца.
Сопровождаемые толпой языков, капитан и подьячий позднею ночью подошли к дозору.
- Глядите-ко, люди, - расхохотался Сапогов, - никак Софьины дети стоят?
- Не вижу! - приложил Шошин руку козырьком к глазам. - Сукиных детей доподлинно зрю, а Софьиных что-то не примечаю.
Капитан ещё пуще расхохотался.
- А не будь я Лев Кириллович Нарышкин, ежели сие не всё едино!
- Ну, вы! - угрожающе взялись дозорные за бердыши. - Хоть и царёв ты родич, Лев Кириллович, а не дразни!
Языки окружили стрельцов. Кто-то бросил в них камнем. Разъярённые дозорные ринулись на обидчиков. Сапогов только того и ждал.
- Пли! - взмахнул он рукой и первый выстрелил. Услышав пальбу, на сторожевой башне ударили в сполошный колокол. Однако, когда стрелецкий отряд пришёл на помощь товарищам, никого уже из людей Шакловитого не было. На земле, истекая кровью, корчились раненые.
Выборные - Никита Гладкой, Ларион Елизарьев, Андрей Кондратьев и Егор Романов - собрались на сидение к Шакловитому.
Дьяк неистовствовал. Он то вскакивал с места, то выл так, как будто оплакивал самого близкого человека, то изрыгал такие страшные проклятья и так вращал налитыми кровью глазами, что выборных брала оторопь.
- Не попущу! Не попущу, чтобы опору стола государева, стрельцов, псовым именем нарекали!
По лицу Федора Леонтьевича выборные отчётливо видели, какое состояние переживает он. «Ведь вот же. лют был с нами, - благодарно думалось им, - тянул на дворянскую руку, а как за живое задели стрельцов, сразу мужицкая кровь пробудилась: не мене нашего гневается».
Брезжил рассвет, когда стрельцы ушли от Шакловитого.
Решено было ближайшей же ночью напасть во главе с Титовским полком и Шакловитым на Преображенское, убить Петра, всех Нарышкиных, Бориса Алексеевича, Лопухиных. Апраксиных, Василия Извольского, Федора Языкова и утром помазать на царство Софью.
В полдень неожиданно, как коршун на ничего не подозревающую добычу, упал на Москву набат, прокатился грохочуще по мирным улицам, распахнул широко двери покривившихся от убогости изб, сбил замки с тюремных ворот и застенков, точно пыль, загнал куда-то вон с улиц бояр, дьяков и торговых людей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120