Не прошло и часа, как наши путешественники попрощались с Удадажалаком, желая ему удачи. Томек непринужденно болтал с сопровождающими Удаджалака казаками, а боцман даже выпил с ними «посошок» на дорожку.

* * *

Томек стоял у открытого окна. Вслушиваясь в размеренный стук вагонных колес, он с любопытством смотрел на проносившиеся мимо пейзажи Забайкалья. Вокруг, насколько хватало глаз, простирались горные хребты, высота которых не доходила, однако, до линии снегов. Отдельные горные цепи, лишенные ясно выраженных граней, представляли из себя широкие плоскогорья, между которыми вырастали куполообразные вершины. Время от времени среди густой сети лощин с пологими склонами, поросшими лесом, показывались «островки» типично степного пейзажа. Сибирская тайга на территории Забайкалья встречается с монгольской степью, которая двумя языками, открытыми к югу, далеко проникает в тайгу; на западе это селенгинский клин, а на востоке – аргунско-ононский. Степные районы, с характерной для них растительностью на южных, каменистых склонах врезаются в царство тайги далеко на север, почти до пределов Якутии; тайга в свою очередь выходит далеко на юг, вплоть до реки Ингоды и даже кое-где доходит до засушливых степей южного Забайкалья.
Видимо, в наследство от отца Томек получил страсть к естествознанию; он тщательно изучал виды растений и животных, встречавшиеся ему по пути; оказалось, что они присущи как сибирской тайге, так и монгольским степям амурско-уссурийского района и даже высокогорным областям.
Географические вопросы в уме Томека постепенно уступили место трагическим для поляков воспоминаниям, связанным с южной оконечностью Байкала, называемого бурятами священным морем. Под влиянием внезапного волнения Томек обратился к друзьям.
– Отсюда недалеко уже до Мишихи Под Мишихой, на южном берегу Байкала в 1866 году польские ссыльные под командованием Густава Шрамовича выдержали неравный бой с русскими войсками. Русские власти на братской могиле погибших повстанцев поставили крест с надписью: «Здесь погребены взбунтовавшиеся Польские Мятежники, убитые во время перестрелки 28 июня 1866 г.»

на берегу Байкала... – сказал он по-польски, но сразу же спохватился и умолк, вспомнив, что они не одни.
Кроме Смуги, с удобством расположившегося на овчинах, разостланных на диване вагона, и дремавшего боцмана, в купе находился заместитель главного инженера. Он ехал по делам строительства в Читу к генерал-губернатору. Это был пожилой человек с длинной седой бородой. Сотник Тухольский представил его звероловам как Станислава Красуцкого. Заметив его испытующий взгляд, Томек смутился. Внезапно проснувшийся боцман открыл глаза и спросил на русском языке:
– Ты что-нибудь сказал?
– Я говорю, что отсюда рукой подать до Байкала, – повторил Томек, тоже по-русски, благодарный боцману за то, что тот сохранил самообладание.
– Ну и что с того! – пробурчал моряк, пожимая плечами. – Подумаешь, важная причина для того, чтобы будить человека!
– Не обижайтесь на своего молодого друга. Байкал для поляков своего рода священное место, – вдруг отозвался молчавший до сих пор инженер Красуцкий.
– Почему же это? – удивился боцман.
– Несколько лет назад группа польских ссыльных, находившаяся на берегах этого озера, подняла бунт. Ссыльные, принадлежавшие к другим национальностям, никогда не отважились бы на подобный шаг. Поэтому все поляки, приближаясь к Байкалу, вспоминают героев, погребенных в тайге под Мишихой, и других, убитых в Иркутске!
– Скажите, вы тоже поляк? По какой же причине вы решили жить в Сибири? – грубовато обратился к инженеру боцман.
– Сначала я здесь находился в качестве ссыльного. Потом мне удалось закончить в Петербурге Институт инженеров путей сообщения, и я приехал сюда в поисках хорошего заработка. В Сибири я прожил почти сорок лет.
– Вы постоянно работаете на строительстве железных дорог? – спросил Томек.
– А как же! – подтвердил инженер. – Мне кажется, что постройка железной дороги облегчает ссылку нашим соотечественникам.
– Несомненно, ваши соображения не лишены основания, – вмешался Смуга. – Неужели вы находились здесь во время польского восстания на берегах Байкала?
– Нет, на Байкал я попал несколько лет спустя, но тогда здесь еще очень часто вспоминали трагедию поляков.
– В таком случае, вам пришлось многое слышать об этом восстании, – заметил боцман.
– Думается, что для поляков это тяжелое воспоминание, – ответил Красуцкий.
– Господин Броль уже многие годы сопутствует нам в охотничьих экспедициях, – поспешил пояснить Смуга. – И хотя он немец, но симпатизирует полякам. Он даже неплохо говорит по-польски.
– Раз так, то давайте перейдем на польский язык, – предложил инженер Красуцкий. – Мне будет полезно вспомнить родной язык.
– Прекрасно, – сказал боцман. – Думаю, что сотник Тухольский со своими казаками уже давно пошел на боковую, потому что связанные хунхузы не смогут улизнуть на ходу поезда. Давайте поговорим о чем-нибудь интересном. Кому первому пришла в голову мысль о мятеже на берегах Байкала?
– Очень трудно определить, кто первый задумал групповой побег из Сибири, – ответил Красуцкий. – Дело в том, что почти все польские ссыльные лелеяли мечту о бегстве по примеру Беневского. После январского восстания среди ссыльных поляков оказалось много студентов, художников, бывших офицеров и героических варшавских ремесленников, попавших в плен на поле битвы. Еще во время этапа через Сибирь в их ушах раздавались отголоски прежней битвы. Любая искра могла вызвать пожар...
– В некоторых польских кругах считалось, что проект группового побега из Сибири принадлежит Ярославу Домбровскому, который позднее стал участником Парижской Коммуны Парижская Коммуна – первое в истории правительство рабочего класса, возникшее в Париже в марте 1871 года в результате народного восстания против правительства Тьера. Парижская Коммуна просуществовала два месяца и пала в результате действий войск французской буржуазии, вступившей в сговор с германскими войсками. На стороне Коммуны воевали многие поляки во главе с генералами Ярославом Домбровским и Валерием Врублевским.

, – заметил Смуга.
– Возможно, что так и было, – согласился Красуцкий. – Ярослав Домбровский в 1864 году содержался в московской пересыльной тюрьме. Тогда уже многие говорили о том, что в один и тот же день все партии ссыльных, разбросанные на длинном пути от Варшавы до Урала, должны одновременно разоружить конвой и вернуться в Польшу в те места, где еще продолжалось сопротивление повстанцев. Домбровский при помощи польских и русских революционеров сумел бежать из тюремной бани. После этого некоторые поляки занялись разработкой еще более смелых планов бегства. К примеру, находившийся в ссылке в Красноярске Павел Ландовский, бывший начальник повстанческой жандармерии в Варшаве, намеревался вместе с русским революционером Николаем Серно-Соловьевичем поднять русский народ на революцию.
– Это и в самом деле был смелый план, – удивленно сказал Томек.
– К сожалению, русские власти раскрыли заговор, – продолжал Красуцкий. – Серно-Соловьевич был внезапно вывезен и умер по дороге в Якутск, и с ним погибли тайны подготавливавшейся революции.
Однако поляки не оставили свое намерение бежать. Главный центр заговора был перенесен в Иркутск, где во время зимнего скопления арестантов в тюрьмах умерло больше ста человек. Организатором подготовки побега был там Нарциз Целинский, бывший участник восстания 1848 года в Познанском княжестве и в Галиции, позднее штабс-капитан на Кавказе и повстанец 1863 года. Его план вооруженного выступления и побега не предусматривал помощи со стороны русских революционеров.
Узнав о волнениях среди польских ссыльных, царские власти решили отобрать самых беспокойных из них и направить на строительство железной дороги, которая должна была проходить вдоль южного берега Байкала. Ссыльные сначала приняли этот проект с радостью. Работа на строительстве позволяла им находиться на свежем воздухе и могла облегчить планируемый побег. Целинский предлагал отправиться с берегов Байкала через киргизские степи в Бухару, где в то время шла война между Россией и бухарским эмиром.
– Мне кажется, что проект был вполне реальным, – вмешался Смуга.
– Вы правы, побег мог быть успешным, если бы не ряд непредвиденных обстоятельств. Дело в том, что в конце мая 1866 года первая партия ссыльных была отправлена в Култук на южном берегу озера, расположенный на расстоянии около ста километров от Иркутска. Вторая партия была направлена на семьдесят километров дальше, в селение Мурино. Как раз тогда пришло известие о царском манифесте об амнистии в связи с неудачей покушения Каракозова на жизнь царя. По манифесту сроки тяжелых наказаний были уменьшены наполовину, менее тяжелые наказания заменялись принудительным поселением в Сибири. Иркутские власти задержали отправку ссыльных на Байкал, чтобы провести новое распределение арестантов на группы по новым срокам. Амнистия значительно улучшила настроение среди ссыльных, так что часть из них даже отказалась от мысли о бегстве.
В конце концов, на строительство дороги были отправлены семьсот двадцать человек. Арестанты попали в чрезвычайно тяжелые условия. Постоянные ветры, веющие над Байкалом, являются причиной частых бурь. Значительные перепады температуры воздуха на озере и на берегу приводить к тому, что ночью в ущельях дует резкий холодный ветер, который дает себя знать особенно осенью. В тот год шли непрерывные дожди, питание арестантов было из рук вон плохим, рабочий день длился с пяти часов утра до шести вечера, жилища отсутствовали, и арестанты вынуждены были сами строить себе шалаши.
В озеро впадает множество рек, которые отделены друг от друга горными хребтами, и строителям приходилось через них пробиваться. Отвесные стены высотой свыше двухсот метров нависали прямо над водой. Весной, когда паводковые воды срывали мосты, прекращался подвоз продовольствия. Арестанты пробивали в скалах туннели, корчевали пни, валили деревья, копали землю и готовили материал для строительства мостов. В той пустыне они чувствовали себя полностью оторванными от цивилизованного мира. Правда, им разрешалось раз в три месяца писать письма домой, но из дому они почти не получали ответов.
Среди ссыльных, разбросанных отдельными группами вдоль южного берега Байкала Дорога строилась от станции Байкал, через Маритуй, Култук, Слюдянку, Утулик, Мурино, Танхой, Мишиху и далее до Верхнеудинска (ныне Улан-Удэ).

, шла оживленная агитация в пользу побега. Густав Шрамович считал, что выхода нет: придется либо «подыхать как скот от непосильной работы», либо попытаться освободиться, а в случае неудачи погибнуть с честью с оружием в руках. К сожалению, среди ссыльных не было единомыслия. Нашлись даже предатели. Поэтому Целинский, избранный вождем восстания за его боевое прошлое, решил воспользоваться удобным случаем и отдал группе ссыльных в Мурино приказ начать борьбу. Это произошло в начале июля, в ночь с пятницы на субботу.
Приказ Целинского поднял арестантов еще в нескольких местностях. В Лиственной Шрамович, а в Култуке – Арцимович разоружили стражников и направились вдоль Байкала на соединение с группой Целинского. В качестве арьергарда они выслали вперед восемьдесят кавалеристов во главе с Леопольдом Эльяшевичем. Адъютантом у Эльяшевича состоял Эдвард Вронский, гимназист из Вроцлава, настоящая фамилия которого была Сконечный. По пути в Мишиху отряд Эльяшевича встретил командира конвойных войск полковника Черняева и инженера Шаца, руководителя работ. Эльяшевич взял обоих в плен. Бывшие при них деньги он конфисковал, выдав пленным квитанцию с подписью: Сибирский легион свободных поляков. И тем самым выдал название польской военной организации.
Эльяшевич вскоре объединился с группой вождя восстания Целинского, но тот, не имея возможности слишком долго ждать прихода Шрамовича с пехотой, приказал Эльяшевичу немедленно занять Посольск. По дороге Эльяшевич встретился с русским отрядом под командованием поручика Керна. Поляки потеряли нескольких человек убитыми, часть попала в плен. В Посольск прибыли русские подкрепления под командованием майора Рика, поэтому Эльяшевич отступил в Мишиху, куда вскоре подошел и Шрамович во главе двухсот, плохо вооруженных, пехотинцев. В этих условиях рискованно было пойти на решительное сражение. Целинский советовал вернуться в Култук, где не было русских войск, и оттуда направиться к китайской границе. Повстанцы не приняли его план, так как считали, что русские уже заняли все местности на южном берегу озера. Целинский сложил с себя полномочия, и командование повстанцами взял на себя Шрамович.
Известие о восстании быстро дошло до русских властей в Иркутске, которые со всей энергией стали собирать силы для его подавления. Желая возмутить население против восставших, они распространили ложные слухи о том, будто бы взбунтовавшиеся арестанты намерены уничтожить русских и туземцев. Таким образом, кроме русских войск, против горсточки поляков обратилось местное население. Повстанцы попали в окружение. Во главе небольшого отряда Целинский попытался перейти китайскую границу. Шрамович у которого осталось всего лишь сто пятьдесят человек принял решительное сражение под Мишихой. Истратив патроны, повстанцы бросились в рукопашную, но все же, в конце концов, были вынуждены отступить в тайгу. Рассредоточившись, они пытались небольшими группками пробиться в Китай. Донельзя измученные, истощенные голодом, они попали в руки русских войск.
– Бедняги, разве они не знали, что должны проиграть эту неравную борьбу? – перебил его Томек, тяжело вздохнув.
– А что случилось с теми, которые попали в плен? – спросил боцман.
Красуцкий насупил брови, словно пытаясь что-то вспомнить, и ответил:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36