https://wodolei.ru/catalog/unitazy/s-rakovinoy-na-bachke/
Они могут перемещаться только вдоль этой оси и совершенно не имеют понятия о других измерениях. Понятно?
– Ну?
– Что «ну»? – Карел пририсовал на листе вторую прямую линию со стрелкой, перпендикулярную первой.
– Знаю, знаю! – закричал Кай. – Это двумерный мир! В нем тоже живут существа, которые могут ползать по плоскости, как клопики, и не имеют понятия о третьем измерении и объеме.
Карел с удивлением посмотрел на сына.
– Ты в каком классе учишься?
– В третьем.
– Да? Ну… ладно. Так вот, в отличие от одномерного пространства, где нельзя произвольно попадать в любую точку оси, – если, например тебя сзади подпирают другие существа, обойти их невозможно, – на плоскости такой проблемы нет. Более того, двумерный клопик, как ты их назвал, может видеть сразу целый отрезок вот этой первой оси. Так?
– Ну?
– Опять «ну».
– Ну дальше-то что? Переходим к трехмерному пространству?
– Нет, достаточно первых двух.
«Ну и дети пошли, – подумал инженер по перемещениям, – интересно, что они там в школе проходят?»
– А теперь представь, что мы с тобой живем в мире одномерного времени. Не пространства, а времени. При этом мы можем двигаться только вперед по этой единственной оси, да еще и с постоянной, независящей от нас скоростью. Другими словами, из прошлого в будущее. Представил?
– Я понял, к чему ты клонишь.
– Да ты просто уже читал об этом или фильмы смотрел. Ну, неважно, раз спросил, так уж выслушай до конца. Короче говоря, однажды, очень давно, умные головы задались вопросом, не существует ли второго измерения времени. Второй координаты, оси и тому подобное, называй как хочешь. Мы ее не ощущаем и даже с трудом можем себе представить, для чего она вообще нужна. А уж как выглядит мир двумерного времени… Об этом можно бесконечно много говорить, но, по-моему, с тем же успехом, что пытаться одному слепому от рождения объяснить другому такому же слепому, чем красный цвет отличается от зеленого.
Маленький Кай, нарисовавший к тому времени на листке с координатными осями каких-то паучков, произнес:
– А дальше?
– Дальше ученые стали разрабатывать математическую модель такого мира. Вторую ось условно назвали осью вариантов и в конце концов смогли описать все это хозяйство с помощью многомерного тензора.
– Мировой тензор?
– Да. Понятно, что Абсолютный мировой тензор для нас совершенно неподъемен, а вот частные его случаи, особенно когда появилось поколение компьютеров с плазменными процессорами и накопителями типа «один электрон – один бит», мы научились и составлять, и решать.
– Как же все-таки люди отправляются в прошлое? – спросил Кай, продолжая населять листок бумаги всякими козявками.
– Пока никак. Вернее, пока только с помощью кино. Мы не можем ни послать в прошлое, ни взять оттуда ничего материального. Только информацию.
– Пап, но ты же инженер по перемещению во времени предметов?
– Это так только говорится. На самом деле мы формируем в прошлом так называемый зонд, причем из существующей там же материи, сканируем с его помощью интересующий нас предмет и считываем эту информацию. Затем уже происходит создание точной копии в Нужной нам точке пространства и времени.
– Клона?
– Ну… можно сказать и так. Оригинал же остается там, где был.
– А зонд?
– Бесследно исчезает после выполнения задания.
– А почему нельзя точно так же сделать копию динозаврика и прислать ее сюда?
– Можно, только он будет мертвым. Первое время чем-то подобным занимались, потом международная конференция приняла закон о запрещении копирования живой органики.
– Почему?
– Потому что и копия и – самое главное – оригинал после всего этого мертвы. Скопировав даже элементарное одноклеточное существо вроде амебы, мы получаем неживой сгусток химических элементов, да еще губим исходный экземпляр.
– Почему?
– Не могу сказать.
– А почему?
– Почему, почему… Потому что не знаю!
– А кто знает?
– Пока никто.
– Почему?
Карел заерзал на своем стуле.
– Видишь ли, сын, биоинженеры давно научились конструировать одноклеточные организмы. Как они уверяют, в их моделях все в точности соответствует природным образцам. Но… к удовлетворению церкви, их создания остаются набором органических соединений, не более.
– А при чем тут церковь?
– При том, что, по ее мнению, создание жизни – прерогатива Творца, и никого больше.
– Бога?
– Да.
– Почему?
– Слушай, а ты уроки сегодня сделал?
XIV
Весна 1942 года была ранней.
– Вот и мартовские иды, – сказал однажды за завтраком профессор. – Если бы мы жили по юлианскому календарю, то сегодня, пятнадцатого марта, отмечали бы годовщину смерти Юлия Цезаря. – Профессор наморщил лоб. – Какая же была бы годовщина?..
– Готфрид, у нас теперь своих смертей хватает, – укорила его жена, – а тебя древние покойники заботят. Вон у Шмидтов какое горе. Уже второй сын.
– Ты не права, Элли. Когда человек умирает, он выпадает из общего тока времени. Поэтому Цезарь к нам так же близок, как и к своим современникам.
В это время в дверь позвонили. Эрна побежала открывать и через минуту радостная влетела в столовую с конвертом в руках.
– Письмо!
– От Мартина?
– Нет, из Бремерсхафена. Это от Клауса!
Они уже знали из газет и радиосообщений об успешном прорыве кораблей Кригсмарине из брестской блокады. Вся эскадра почти благополучно добралась до Германии, даже несмотря на подрывы на минах «Шарнхорста» и «Гнейзенау». «Принцу Ойгену», как всегда, повезло больше других. Он вообще не пострадал. Эрна измаялась за эти дни в ожидании письма. Почему он не дает о себе знать? Может, он остался во Франции?
За прошедшие месяцы они обменялись лишь десятком писем, заранее условившись писать не чаще двух-трех раз в месяц. Тон этих писем был легким и дружественным, даже шутливым. Его с самого начала задала Эрна, твердо решив не обременять переписку стенаниями о невыносимости разлуки и бесконечными признаниями в нежных чувствах. Она не называла его «Милый Клаус» и не подписывалась «Твоя Эрна».
«Мой ученый филолог, как прошла ваша охота в лесу Рамбуйе? Не забыли ли вы свое ружье?..»
«Господин фон Тротта, вы так и не ответили в прошлый раз, чем занимались в Париже целую неделю…»
Его же письма дышали восторгом и были украшены утонченными выражениями.
«Всякий раз, когда я получаю от тебя письмо, я, как римлянин, отмечаю этот день белым камешком…»
– Папа, а что римляне отмечали белыми камешками? – спрашивала Эрна отца, выбегая из своей комнаты.
– Albo lapillo notare diem, т.е. отметить день белым камешком, дочка, значило запомнить его, как радостный и счастливый, – обстоятельно пояснял профессор, до-вольный заданным вопросом.
– Переписка с твоим моряком тебе определенно пойдет на пользу, – догадывалась мать, откуда ветер дует.
В свои письма Клаус часто вставлял французские выражения без перевода. Эрна некоторое время терпела это издевательство, но, когда в очередном ответе она среди прочего увидела следующий перл: «Du temps que la reine Berthe filait», дословно означавший: «той поры, когда королева Берта пряла» То есть в давно минувшие времена.
, и долго не могла понять, при чем здесь эта самая королева, ее терпение лопнуло.
«Господин адмирал с филологическим уклоном, – писала она в ответном послании, – перестаньте насыщать ваши письмена французскими выражениями. Я стерпела ваших кроликов (речь шла о тридцати шести белых кроликах, которые никогда не станут белой лошадью) Французская поговорка
, вынесла мошенника Роле («я называю кошку кошкой, а Роле – мошенником» То есть называть вещи своими именами (из «Сатир» Буало)
), но Берту с прялкой… это выше моих сил!
А если уж вы не можете обойтись без ваших этуалей и elegance, то извольте рядом в скобочках давать перевод, да еще и смысловое значение, если это очередная французская премудрость. Я не собираюсь просиживать весь вечер со словарем: у меня, в отличие от вас, не так много праздного времени. Если же вы не сделаете надлежащих выводов, то рискуете получить мою очередную эпистолу на чистейшем русском (я рассказывала вам о нашем хорошем знакомом из России), да еще попрошу папу помочь с латинскими древностями. Интересно знать, к которой из своих знакомых француженок вы помчитесь тогда за помощью?»
«Согласен, – отвечал он, – ты больше не получишь от меня не только ни одного слова по-французски, но даже ни единой буквы. Стану писать немецкой готикой, однако, принимая во внимание мой почерк, не думаю, что это сэкономит твое драгоценное время. И прекрати обращаться ко мне в письмах на „вы“!»
В последнем письме из Бреста был прозрачный намек Клауса на возможный поход их крейсера в тропики. В конверте Эрна обнаружила его фотографию в пробковом шлеме. Он писал, что ни за что на свете не станет носить этот дурацкий предмет и надел его в первый и последний раз. Они не имели понятия тогда, что уже полным ходом шла подготовка операции «Церберус» и слухи о южном походе были намеренной дезинформацией командования.
Эрна разорвала конверт и разочарованно развернула вложенный в него небольшой тетрадный листок. С лица ее сразу исчезло радостное выражение. Это был не его почерк.
– Боже, мама, он ранен!
Профессор отложил газету.
– Ну-ну, успокойся. Возможно, ничего серьезного.
Эрна еще раз пробежала взглядом по строчкам короткого и довольно косноязычного письма.
– Как же ничего серьезного, если он даже не смог сам написать!
Она опустилась на стул, уронив руку с письмом на колени.
– Эрна, может, ты прочтешь нам? – как можно мягче попросила ее мать.
– «Здравствуйте, фройляйн Эрна, – начала читать та совсем упавшим голосом. – Меня зовут Магда, я сиделка из военно-морского госпиталя в Бремерсхафене. Пишу по просьбе лейтенанта Клауса фон Тротта. Он ранен, но угрозы жизни нет. Он передает вам свою любовь. Он просит вас не считать себя связанной с ним какими-либо обязательствами. Передает привет вашим родителям. Я понимаю, что вас интересуют подробности, но не уполномочена их сообщить. Желаю вам всего наилучшего. Бремерсхафен, Элизабетштрассе, 8».
– Почему он просит не считать меня связанной обязательствами? – сразу же после прочтения письма воскликнула Эрна и с мольбой во взгляде смотрела то на отца, то на мать. – Что это значит? Мама? Отец?
– Возможно, так принято, Эрна, ведь он… нездоров, – проговорила фрау Вангер, забирая у дочери письмо.
– Да, – вздохнул профессор, – судя по всему, парню крепко досталось.
– Так, все! – Эрна вскочила и, подбежав к зеркалу, стала закалывать волосы. – Папа, дай денег. Я еду на вокзал за билетом.
– Ты хочешь ехать в Бремерсхафен? – Фрау Вангер подошла к дочери. – Эрна, вряд ли это разумно. Чем ты сможешь помочь? Там ему предоставляют необходимый уход, а ты только будешь мешать. В конце концов, он может не хотеть, чтобы ты его видела сейчас. Ты же ничего, в сущности, не знаешь. Готфрид, ну ты хоть скажи!
Профессор молча вышел из комнаты и вскоре вернулся с бумажником в руках.
– Поезжай, дочка. В университете я обо всем договорюсь. Элли, – обратился он к жене, – в этом не будет ничего плохого.
Фрау Вангер всплеснула руками.
– Но ведь она ему никто! Они даже не помолвлены!
Через три дня Эрна вошла в большую больничную палату. Сестра подвела ее к одной из кроватей, и она сразу обратила внимание на торчащую из-под одеяла ногу в бинтах. Она подняла глаза и увидела незнакомого человека. Темная бородка, усы, заострившийся нос на бледном мраморном лице. Глаза закрыты. Сестра наклонилась над раненым и дотронулась до его руки.
– Господин фон Тротта.
Раненый открыл глаза, посмотрел на Эрну и улыбнулся. Это был Клаус.
– Ты получила письмо? Сейчас мне уже лучше.
Он показал рукой на стоявший рядом стул. Она села и взяла его руку в свои ладони.
– Зачем же ты приехала?
– Чтобы еще раз услышать твои слова, которые ты обещал повторить тысячу раз.
Они долго молча смотрели друг на друга.
– Значит, они тебе еще нужны?
– Конечно! А потом я скажу свои.
– Не спеши, Эрна.
– Почему?
– Я должен выслушать их стоя. А если не смогу…
– Ты обязательно поправишься, – заговорила она быстро, – я только что разговаривала с твоим доктором. Он сказал, что нужно время. А времени у нас много. Целая жизнь! Ты еще станешь адмиралом, мой ученый филолог…
Эрна сняла комнату неподалеку от госпиталя. Она привезла с собой учебники и по вечерам занималась. Ежедневно она приходила к Клаусу в палату, и когда появлялась в дверях, другие раненые откладывали свои газеты и книги в сторону. Они здоровались с нею, когда она шла между кроватями, спрашивали, как там погода, а потом украдкой поглядывали на нее и завидовали лейтенанту.
– Ты счастливчик, фон Тротта, – говорил Клаусу его сосед с ампутированной ногой, – и если не поправишься на все сто процентов, то будешь просто ослом.
Но Клаус не собирался быть ослом. Он медленно, но верно шел на поправку. Однажды, когда Эрна снова вошла в палату, она увидела, что его кровать пуста.
– Гуляет ваш лейтенант, – сказал кто-то из боль-ныx, – ищите его в парке. Он сегодня герой.
Эрна выбежала на улицу. Был погожий майский день. По аллеям больничного двора прохаживались выздоравливающие.
– Эрна!
Она услышала женский голос и увидела машущую рукой Магду. Рядом в коляске сидел Клаус. Он был чисто выбрит и коротко подстрижен. На нем, контрастируя с окружающими пижамами и халатами, был китель с лейтенантскими галунами, белая рубашка и галстук. На голове темно-синяя пилотка с золотистым офицерским кантом. Ноги прикрывал больничный плед.
Эрна подбежала к ним и увидела на кителе Клауса крест на яркой красной ленте с белыми и черными полосками.
– На следующий час поручаю больного вам, – сказала приветливая Магда и ушла.
– Клаус, у тебя награда?
– Сегодня приезжал офицер штаба. В присутствии главврача и нескольких сестер мне прямо в палате вручили крест второго класса. Оказывается, кое кого из нашего экипажа представили к наградам, и в их число почему-то попал я.
– Ты заслужил ее!
– Это крест за пролитую кровь, Эрна, не более.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76
– Ну?
– Что «ну»? – Карел пририсовал на листе вторую прямую линию со стрелкой, перпендикулярную первой.
– Знаю, знаю! – закричал Кай. – Это двумерный мир! В нем тоже живут существа, которые могут ползать по плоскости, как клопики, и не имеют понятия о третьем измерении и объеме.
Карел с удивлением посмотрел на сына.
– Ты в каком классе учишься?
– В третьем.
– Да? Ну… ладно. Так вот, в отличие от одномерного пространства, где нельзя произвольно попадать в любую точку оси, – если, например тебя сзади подпирают другие существа, обойти их невозможно, – на плоскости такой проблемы нет. Более того, двумерный клопик, как ты их назвал, может видеть сразу целый отрезок вот этой первой оси. Так?
– Ну?
– Опять «ну».
– Ну дальше-то что? Переходим к трехмерному пространству?
– Нет, достаточно первых двух.
«Ну и дети пошли, – подумал инженер по перемещениям, – интересно, что они там в школе проходят?»
– А теперь представь, что мы с тобой живем в мире одномерного времени. Не пространства, а времени. При этом мы можем двигаться только вперед по этой единственной оси, да еще и с постоянной, независящей от нас скоростью. Другими словами, из прошлого в будущее. Представил?
– Я понял, к чему ты клонишь.
– Да ты просто уже читал об этом или фильмы смотрел. Ну, неважно, раз спросил, так уж выслушай до конца. Короче говоря, однажды, очень давно, умные головы задались вопросом, не существует ли второго измерения времени. Второй координаты, оси и тому подобное, называй как хочешь. Мы ее не ощущаем и даже с трудом можем себе представить, для чего она вообще нужна. А уж как выглядит мир двумерного времени… Об этом можно бесконечно много говорить, но, по-моему, с тем же успехом, что пытаться одному слепому от рождения объяснить другому такому же слепому, чем красный цвет отличается от зеленого.
Маленький Кай, нарисовавший к тому времени на листке с координатными осями каких-то паучков, произнес:
– А дальше?
– Дальше ученые стали разрабатывать математическую модель такого мира. Вторую ось условно назвали осью вариантов и в конце концов смогли описать все это хозяйство с помощью многомерного тензора.
– Мировой тензор?
– Да. Понятно, что Абсолютный мировой тензор для нас совершенно неподъемен, а вот частные его случаи, особенно когда появилось поколение компьютеров с плазменными процессорами и накопителями типа «один электрон – один бит», мы научились и составлять, и решать.
– Как же все-таки люди отправляются в прошлое? – спросил Кай, продолжая населять листок бумаги всякими козявками.
– Пока никак. Вернее, пока только с помощью кино. Мы не можем ни послать в прошлое, ни взять оттуда ничего материального. Только информацию.
– Пап, но ты же инженер по перемещению во времени предметов?
– Это так только говорится. На самом деле мы формируем в прошлом так называемый зонд, причем из существующей там же материи, сканируем с его помощью интересующий нас предмет и считываем эту информацию. Затем уже происходит создание точной копии в Нужной нам точке пространства и времени.
– Клона?
– Ну… можно сказать и так. Оригинал же остается там, где был.
– А зонд?
– Бесследно исчезает после выполнения задания.
– А почему нельзя точно так же сделать копию динозаврика и прислать ее сюда?
– Можно, только он будет мертвым. Первое время чем-то подобным занимались, потом международная конференция приняла закон о запрещении копирования живой органики.
– Почему?
– Потому что и копия и – самое главное – оригинал после всего этого мертвы. Скопировав даже элементарное одноклеточное существо вроде амебы, мы получаем неживой сгусток химических элементов, да еще губим исходный экземпляр.
– Почему?
– Не могу сказать.
– А почему?
– Почему, почему… Потому что не знаю!
– А кто знает?
– Пока никто.
– Почему?
Карел заерзал на своем стуле.
– Видишь ли, сын, биоинженеры давно научились конструировать одноклеточные организмы. Как они уверяют, в их моделях все в точности соответствует природным образцам. Но… к удовлетворению церкви, их создания остаются набором органических соединений, не более.
– А при чем тут церковь?
– При том, что, по ее мнению, создание жизни – прерогатива Творца, и никого больше.
– Бога?
– Да.
– Почему?
– Слушай, а ты уроки сегодня сделал?
XIV
Весна 1942 года была ранней.
– Вот и мартовские иды, – сказал однажды за завтраком профессор. – Если бы мы жили по юлианскому календарю, то сегодня, пятнадцатого марта, отмечали бы годовщину смерти Юлия Цезаря. – Профессор наморщил лоб. – Какая же была бы годовщина?..
– Готфрид, у нас теперь своих смертей хватает, – укорила его жена, – а тебя древние покойники заботят. Вон у Шмидтов какое горе. Уже второй сын.
– Ты не права, Элли. Когда человек умирает, он выпадает из общего тока времени. Поэтому Цезарь к нам так же близок, как и к своим современникам.
В это время в дверь позвонили. Эрна побежала открывать и через минуту радостная влетела в столовую с конвертом в руках.
– Письмо!
– От Мартина?
– Нет, из Бремерсхафена. Это от Клауса!
Они уже знали из газет и радиосообщений об успешном прорыве кораблей Кригсмарине из брестской блокады. Вся эскадра почти благополучно добралась до Германии, даже несмотря на подрывы на минах «Шарнхорста» и «Гнейзенау». «Принцу Ойгену», как всегда, повезло больше других. Он вообще не пострадал. Эрна измаялась за эти дни в ожидании письма. Почему он не дает о себе знать? Может, он остался во Франции?
За прошедшие месяцы они обменялись лишь десятком писем, заранее условившись писать не чаще двух-трех раз в месяц. Тон этих писем был легким и дружественным, даже шутливым. Его с самого начала задала Эрна, твердо решив не обременять переписку стенаниями о невыносимости разлуки и бесконечными признаниями в нежных чувствах. Она не называла его «Милый Клаус» и не подписывалась «Твоя Эрна».
«Мой ученый филолог, как прошла ваша охота в лесу Рамбуйе? Не забыли ли вы свое ружье?..»
«Господин фон Тротта, вы так и не ответили в прошлый раз, чем занимались в Париже целую неделю…»
Его же письма дышали восторгом и были украшены утонченными выражениями.
«Всякий раз, когда я получаю от тебя письмо, я, как римлянин, отмечаю этот день белым камешком…»
– Папа, а что римляне отмечали белыми камешками? – спрашивала Эрна отца, выбегая из своей комнаты.
– Albo lapillo notare diem, т.е. отметить день белым камешком, дочка, значило запомнить его, как радостный и счастливый, – обстоятельно пояснял профессор, до-вольный заданным вопросом.
– Переписка с твоим моряком тебе определенно пойдет на пользу, – догадывалась мать, откуда ветер дует.
В свои письма Клаус часто вставлял французские выражения без перевода. Эрна некоторое время терпела это издевательство, но, когда в очередном ответе она среди прочего увидела следующий перл: «Du temps que la reine Berthe filait», дословно означавший: «той поры, когда королева Берта пряла» То есть в давно минувшие времена.
, и долго не могла понять, при чем здесь эта самая королева, ее терпение лопнуло.
«Господин адмирал с филологическим уклоном, – писала она в ответном послании, – перестаньте насыщать ваши письмена французскими выражениями. Я стерпела ваших кроликов (речь шла о тридцати шести белых кроликах, которые никогда не станут белой лошадью) Французская поговорка
, вынесла мошенника Роле («я называю кошку кошкой, а Роле – мошенником» То есть называть вещи своими именами (из «Сатир» Буало)
), но Берту с прялкой… это выше моих сил!
А если уж вы не можете обойтись без ваших этуалей и elegance, то извольте рядом в скобочках давать перевод, да еще и смысловое значение, если это очередная французская премудрость. Я не собираюсь просиживать весь вечер со словарем: у меня, в отличие от вас, не так много праздного времени. Если же вы не сделаете надлежащих выводов, то рискуете получить мою очередную эпистолу на чистейшем русском (я рассказывала вам о нашем хорошем знакомом из России), да еще попрошу папу помочь с латинскими древностями. Интересно знать, к которой из своих знакомых француженок вы помчитесь тогда за помощью?»
«Согласен, – отвечал он, – ты больше не получишь от меня не только ни одного слова по-французски, но даже ни единой буквы. Стану писать немецкой готикой, однако, принимая во внимание мой почерк, не думаю, что это сэкономит твое драгоценное время. И прекрати обращаться ко мне в письмах на „вы“!»
В последнем письме из Бреста был прозрачный намек Клауса на возможный поход их крейсера в тропики. В конверте Эрна обнаружила его фотографию в пробковом шлеме. Он писал, что ни за что на свете не станет носить этот дурацкий предмет и надел его в первый и последний раз. Они не имели понятия тогда, что уже полным ходом шла подготовка операции «Церберус» и слухи о южном походе были намеренной дезинформацией командования.
Эрна разорвала конверт и разочарованно развернула вложенный в него небольшой тетрадный листок. С лица ее сразу исчезло радостное выражение. Это был не его почерк.
– Боже, мама, он ранен!
Профессор отложил газету.
– Ну-ну, успокойся. Возможно, ничего серьезного.
Эрна еще раз пробежала взглядом по строчкам короткого и довольно косноязычного письма.
– Как же ничего серьезного, если он даже не смог сам написать!
Она опустилась на стул, уронив руку с письмом на колени.
– Эрна, может, ты прочтешь нам? – как можно мягче попросила ее мать.
– «Здравствуйте, фройляйн Эрна, – начала читать та совсем упавшим голосом. – Меня зовут Магда, я сиделка из военно-морского госпиталя в Бремерсхафене. Пишу по просьбе лейтенанта Клауса фон Тротта. Он ранен, но угрозы жизни нет. Он передает вам свою любовь. Он просит вас не считать себя связанной с ним какими-либо обязательствами. Передает привет вашим родителям. Я понимаю, что вас интересуют подробности, но не уполномочена их сообщить. Желаю вам всего наилучшего. Бремерсхафен, Элизабетштрассе, 8».
– Почему он просит не считать меня связанной обязательствами? – сразу же после прочтения письма воскликнула Эрна и с мольбой во взгляде смотрела то на отца, то на мать. – Что это значит? Мама? Отец?
– Возможно, так принято, Эрна, ведь он… нездоров, – проговорила фрау Вангер, забирая у дочери письмо.
– Да, – вздохнул профессор, – судя по всему, парню крепко досталось.
– Так, все! – Эрна вскочила и, подбежав к зеркалу, стала закалывать волосы. – Папа, дай денег. Я еду на вокзал за билетом.
– Ты хочешь ехать в Бремерсхафен? – Фрау Вангер подошла к дочери. – Эрна, вряд ли это разумно. Чем ты сможешь помочь? Там ему предоставляют необходимый уход, а ты только будешь мешать. В конце концов, он может не хотеть, чтобы ты его видела сейчас. Ты же ничего, в сущности, не знаешь. Готфрид, ну ты хоть скажи!
Профессор молча вышел из комнаты и вскоре вернулся с бумажником в руках.
– Поезжай, дочка. В университете я обо всем договорюсь. Элли, – обратился он к жене, – в этом не будет ничего плохого.
Фрау Вангер всплеснула руками.
– Но ведь она ему никто! Они даже не помолвлены!
Через три дня Эрна вошла в большую больничную палату. Сестра подвела ее к одной из кроватей, и она сразу обратила внимание на торчащую из-под одеяла ногу в бинтах. Она подняла глаза и увидела незнакомого человека. Темная бородка, усы, заострившийся нос на бледном мраморном лице. Глаза закрыты. Сестра наклонилась над раненым и дотронулась до его руки.
– Господин фон Тротта.
Раненый открыл глаза, посмотрел на Эрну и улыбнулся. Это был Клаус.
– Ты получила письмо? Сейчас мне уже лучше.
Он показал рукой на стоявший рядом стул. Она села и взяла его руку в свои ладони.
– Зачем же ты приехала?
– Чтобы еще раз услышать твои слова, которые ты обещал повторить тысячу раз.
Они долго молча смотрели друг на друга.
– Значит, они тебе еще нужны?
– Конечно! А потом я скажу свои.
– Не спеши, Эрна.
– Почему?
– Я должен выслушать их стоя. А если не смогу…
– Ты обязательно поправишься, – заговорила она быстро, – я только что разговаривала с твоим доктором. Он сказал, что нужно время. А времени у нас много. Целая жизнь! Ты еще станешь адмиралом, мой ученый филолог…
Эрна сняла комнату неподалеку от госпиталя. Она привезла с собой учебники и по вечерам занималась. Ежедневно она приходила к Клаусу в палату, и когда появлялась в дверях, другие раненые откладывали свои газеты и книги в сторону. Они здоровались с нею, когда она шла между кроватями, спрашивали, как там погода, а потом украдкой поглядывали на нее и завидовали лейтенанту.
– Ты счастливчик, фон Тротта, – говорил Клаусу его сосед с ампутированной ногой, – и если не поправишься на все сто процентов, то будешь просто ослом.
Но Клаус не собирался быть ослом. Он медленно, но верно шел на поправку. Однажды, когда Эрна снова вошла в палату, она увидела, что его кровать пуста.
– Гуляет ваш лейтенант, – сказал кто-то из боль-ныx, – ищите его в парке. Он сегодня герой.
Эрна выбежала на улицу. Был погожий майский день. По аллеям больничного двора прохаживались выздоравливающие.
– Эрна!
Она услышала женский голос и увидела машущую рукой Магду. Рядом в коляске сидел Клаус. Он был чисто выбрит и коротко подстрижен. На нем, контрастируя с окружающими пижамами и халатами, был китель с лейтенантскими галунами, белая рубашка и галстук. На голове темно-синяя пилотка с золотистым офицерским кантом. Ноги прикрывал больничный плед.
Эрна подбежала к ним и увидела на кителе Клауса крест на яркой красной ленте с белыми и черными полосками.
– На следующий час поручаю больного вам, – сказала приветливая Магда и ушла.
– Клаус, у тебя награда?
– Сегодня приезжал офицер штаба. В присутствии главврача и нескольких сестер мне прямо в палате вручили крест второго класса. Оказывается, кое кого из нашего экипажа представили к наградам, и в их число почему-то попал я.
– Ты заслужил ее!
– Это крест за пролитую кровь, Эрна, не более.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76