https://wodolei.ru/catalog/unitazy/cvetnie/rozovye/ 
А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  AZ

 



Наше знамя влечет нас вперед,
Наше знамя – это новое время,
Наше знамя ведет нас в вечность,
Наше знамя – это больше, чем смерть!..

Когда они подошли к выставочному залу, им пришлось довольно долго ждать. Желающих посмотреть на «дегенератов» было так много, что очередь здесь занимали чуть ли не с вечера. Впереди них оказался мальчишеский класс из юношеской школы, с которым на время экскурсии воспитатели решили объединить девчоночий класс Эрны. Дети были заранее настроены воспитателями на веселый лад. Они пришли посмеяться над «вырожденцами». Когда еще представится случай повеселиться и побезобразничать не где-нибудь, а в настоящем музее!
– Это что за урод такой! – уже только сипел, не в силах смеяться, толстый юморной мальчишка с красным веснушчатым лицом. – Что это у него вместо руки? Ха-ха-ха!
– А эта почему полетела в воздух? – смеялся другой мальчишка, тыча в полотно Шагала. – Она что, воздушный шарик?
«Так больной разум видит нашу природу», – прочла Эрна подпись под одной из картин. В другом месте было написано: «Эти дети прокляты Богом». Все экспонаты здесь снабдили такого рода комментариями, дабы постоянно напоминать зрителям их задачу: не созерцать и любоваться пришли они сюда, а порицать и высмеивать.
Эрна весело смеялась вместе со всеми и к концу экскурсии даже охрипла. Их класс вместе с мальчишками, оттесняя прочих посетителей, гурьбой катился мимо полотен Бекмана, Кокошки, Гроссмана, и самые остроумные наперегонки выискивали в каждом новом произведении что-нибудь особенно смешное. Им было по тринадцать лет, а этот возраст не знает жалости
Вот толстый Франц театрально замер перед большим холстом, и все остановились, ожидая очередной выходки. Он постоял, наклоняя голову в разные стороны, давая понять, что не может разобрать, где здесь низ, а где верх. Потом вовсе согнулся на один бок, после чего, повернувшись к картине задом, наклонился и, упершись в пол руками, стал смотреть на нее, стоя почти вверх тормашками. И без того красное лицо пытавшегося что-то говорить толстяка совсем побагровело от натуги. Что он там плел, никто не слышал. Мальчишки катались по полу в конвульсиях, девчонки визжали, а фюрерины утирали платочками слезы и только беспомощно жестикулировали, делая вид, что сердятся на детей за такое их поведение.
Затем были залы с полотнами Ван Гога, Пикассо, Матисса, Гогена… Эрна, проходя мимо, с удивлением замечала, что многие люди вовсе не смеются. Они стояли тихо и о чем-то перешептывались друг с другом, показывая на то или иное произведение отвергнутого немецким народом искусства. «Странные какие-то, – подумала она, – разве можно серьезно смотреть на эти уродливые цветы или вон на того голого человека за кривым столом, позади которого какие-то желтые развалины?»
И все же некоторые вещи вызывали у нее чувство некоторого несоответствия. Несоответствия этому месту и ее собственному настроению. Однажды она задержалась у небольшого портрета и прочла имя автора: Огюст Ренуар. Отошла немного в сторону. Печальное и очень красивое лицо женщины в нежных пастельных тонах. Румянец, влажные глаза… А какое изумительное платье! А размытый искрящийся фон, словно смотришь сквозь слезы… Не зря этот портрет был оставлен без внимания ее товарищами, как не дающий повода для насмешек.
– Все эти кубисты, футуристы, авангардисты и прочие – одна шайка. Как им только разрешают морочить людям голову! Я бы запретил таким продавать краски, не говоря уж о том, чтобы выставлять свою мазню на всеобщее обозрение. Правильно фюрер назвал их «доисторическими заиками от искусства».
Эрна услыхала этот разговор, когда они выходили в вестибюль Важного вида господин высказывал свое мнение такой же важной даме, подавая последней пальто.
– В Дахау их всех! Там им найдут работу по способностям. Жаль, многие уже смылись.
Возвращаясь с выставки, они пели «Солнце для нас никогда не заходит», а потом другую песню, снова про флаг:

Флаг – это наша вера
В Бога, народ и страну.
А кто захочет ее у нас отнять,
Сначала должен отнять наши жизни

Когда дома она рассказывала об этой экскурсии родителям, которые тоже уже побывали на выставке, то, к своему удивлению, не нашла у них ожидаемого отклика. Отец вяло улыбался и все пытался вернуться к чтению своей газеты, мать же интересовало одно: когда им дадут изложение об этой выставке, то что она сможет написать, если только носилась там как угорелая?

А через год, летом тридцать седьмого, Эрна вместе с родителями присутствовала на открытии Дома Немецкого искусства, построенного взамен сгоревшего шесть лет назад Стеклянного дворца. Пройти к самому зданию – творению архитектора Трооста – в тот воскресный июльский день не было никакой возможности. Приехали фюрер, Геринг, министр пропаганды и целая куча других важных персон. У колоннады Дома их встречали войска почетного караула, а все вокруг окружила полиция, так что всех этих церемоний Эрна не видела. Но в честь открытия нового музея в Мюнхене было организовано грандиозное шествие под названием «Два тысячелетия немецкого искусства». Оно напоминало древнеримский триумф, когда народ и сенат чествуют победоносного императора.
Под восхищенные возгласы толпы по широкой Людвигштрассе торжественно проплывали величественные сооружения. То огромный мост, то роскошный имперский орел с высоко поднятыми крыльями, то макет Вевельсбургского замка. Особенно эффектным было всегда неожиданное появление очередного макета из проема Триумфальной арки, недалеко от которой расположились Вангеры.
В промежутках между макетами, цокая копытами, по мостовой неспешно ехали рыцари с длинными обнаженными мечами и украшенными свастикой щитами. Шли пешие колонны воинов в тяжелых плащах и шлемах. Их сменяли воинственные валькирии с длинными распущенными волосами, крестьяне с огромными снопами колосьев, орденские монахи с крестами на белых мантиях и лесом колышущихся штандартов над головами. Тогда Эрна жалела только о том, что всего этого не видит ее брат. Зачем он уехал в армию? Ведь здесь так интересно!
Конечно, о посещении самой выставки ни в тот, ни в ближайшие дни речь даже не шла. Но уже в начале августа, когда схлынул поток делегаций и гостей, они все втроем прошлись по громадным гранитным залам Дома искусства.
Многое здесь поражало своими размерами. Картины в тяжелых рамах, мускулистые скульптуры. Целые залы были отведены только под портреты Гитлера. Хоммель, Труппе, Цилл, Трибш, Шахингер, Нирр, Леманн… – читала Эрна, скучая, имена живописцев. Увидев картину Хуберта Ланзингера, изображавшую Гитлера в рыцарских доспехах на коне (коня, впрочем, почти не было видно) и с флагом в руке, Эрна почувствовала вдруг, что этому эпическому полотну неплохо было бы и на той выставке, среди декаденса и вырожденцев – жаль, что ее уже закрыли. Ей с трудом удалось сдержаться и не прыснуть неуместным смешком от нелепости увиденного. Она вспомнила байройтского кавалера в окружении дам и сравнила его с этим, специально написанным для открытия главного немецкого музея, портретом.
Потом на Эрну со стен глянули десятки соратников и верных товарищей фюрера. Некоторых она знала: Геринг, Гесс, Геббельс… изображения других ей ни о чем не говорили. Вот этот, например, рядом с известной статуэткой шпажиста (у них дома тоже была ее уменьшенная копия) – некий Рейнхард Гейдрих. Тоже, наверное, старый борец. А вот седой генерал с белыми усами. Оказывается, это Ганс фон Сеект. Ах да! Это же тот самый генерал, что выковал новый германский меч еще в двадцатые годы. Они проходили его в школе. Фюрер затем закалил этот меч, придав ему небывалую прочность.
Дальше были залы с бесчисленными массовыми сценами: штурмовики, факельные шествия, ночные ритуалы на площади перед Галереей Полководцев. Потом…
Потом Эрна почувствовала некоторое облегчение. И не она одна. На стенах висели пейзажи. И не только говорок посетителей, с которых спало напряжение официоза, стал здесь заметно раскованнее, казалось, свободнее стали кисти самих живописцев.
На многих картинах изображались две похожие друг на друга церквушки, написанные с разных мест, в разные времена года и суток. Это австрийские пейзажи, окрестности Браунау и Линца – места рождения и детства будущего фюрера.
Через залы монументальной скульптуры, прославлявшей труд и воинскую славу, Эрна уже не шла, а плелась, изнывая от скуки и усталости. Ей не терпелось вырваться и пойти с подругами в кино – снова показывали «Девушку моей мечты». Последнее, что она восприняла, была скульптура Торрака «Монумент Труду». Вернее, только ее уменьшенная копия, поскольку полномасштабное изваяние не поместилось бы даже здесь.
Четверо совершенно голых мужчин (автор даже не попытался прикрыть того, чья поза была совершенно уж нескромной) тащат зачем-то, надрываясь из последних сил, огромный камень. Тащат вверх по крутой и гладкой наклонной поверхности. На их бицепсах и трицепсах вот-вот лопнут вены, однако лица неестественно спокойны, диссонируя с напряженными торсами.
– В законченном виде монумент будет установлен на новом автобане близ Зальцбурга, – пояснял музейный работник кому-то из еще неосведомленных через прессу приезжих.
– Нет, мне непонятно только одно, Элли, – говорил профессор жене, когда они вышли на улицу и достаточно далеко отошли от тяжеловесных неоклассических колонн нового имперского музея, – какое желание трудиться может вызвать вид этих несчастных каторжников. Я имею в виду Торрака. Это же сизифы какие-то! Причем настолько тупые, что не имеют понятия о рычаге или, скажем, веревке. Ты вспомни их лица. Нельзя же так утрировать. А если это дикари с острова Борнео, то и те носят набедренные повязки. Эту… – он не мог подобрать слово, – гору бетона впору поставить где-нибудь на древней каменоломне, где рабы добывали для римлян мрамор. И что странно, Элли, есть же у них нормальные скульптуры, помнишь хотя бы тот зал…
– Успокойся, Готфрид, – сказала фрау Вангер мужу. – Ты же слышал, что эту скульптуру поставят не у нас, а возле Зальцбурга. И смотри не ляпни кому-нибудь в своем университете про сизифов. Не забывай, что все экспонаты для этой выставки отбирал некий мюнхенский художник, чей авторитет у нас уже пятый год непререкаем.
– Но есть же у них художественный совет, есть Палата изобразительного искусства, наконец! Все были здесь. И фрау Троост, и…
– Папа, – строго дернула отца за рукав Эрна, радуясь, что культурное мероприятие закончилось и они на свободе, – смотри лучше под ноги.

* * *

– Умер Людендорф, – читая за ужином газету, произнес однажды профессор. – Ожидают приезда Гитлера Ты куда-то торопишься? – спросил он у дочери, заметив, как та, бренча ложкой, старается поскорее доесть суп.
– Да. У меня сегодня деловая встреча, – не сбавляя темпа, сообщила Эрна
– Какая еще встреча? Ты посмотри на улицу! – воскликнула мать.
За окном была настоящая зима. Уже второй день не переставая шел снег. В понедельник двадцатого декабря 1937 года он шел чуть ли не по всей Германии.
– Опять ешь без хлеба. Посмотри на себя – кожа да кости.
– Ну и что, а некоторым нравится.
– Что нравится? – не поняла мать.
– Мои кости с кожей, – звякая ложкой по уже пустой тарелке, прошамкала полным ртом Эрна.
– Это кому же, например?
– Одному мальчику.
– Уж не с ним ли у тебя деловая встреча? Готфрид, ты бы хоть поинтересовался у дочери, куда она собралась, – обратилась Элеонора Вангер к мужу.
Профессор со вздохом отложил газету.
– Ну ма-а-ама, каникулы ведь! Меня пригласили в кино. А погода самая что ни на есть рождественская. Кстати, не забудьте купить елку. Мы должны все сфотографироваться возле нее и послать карточку Мартину, – прихлебывая чай, тараторила Эрна. – Бедный Марти, его даже не отпустили на Рождество!
– Ты нам зубы не заговаривай, – не унималась мать, – говори, кто тебя пригласил и куда вы пойдете?
– Ну, Петер. Петер Кристиан. Ты его не знаешь. Мы были в их школе на соревнованиях.

Две недели назад Эрна познакомилась с Петером на соревнованиях по фехтованию, ставшему в последние годы очень модным видом спорта у молодежи. Они сидели рядом на зрительской трибуне в спортзале школы для мальчиков, где учился Петер. Следующей весной он оканчивал выпускной класс и был старше Эрны на полтора года.
Они оба кричали, смеялись и топали ногами, болея каждый за представителя своего района. А потом он проводил Эрну до дома и на следующий день встретил после уроков возле ее школы. Они долго гуляли, наслаждаясь первым снегом, рассказывали друг другу о себе.
– Ты кем хочешь стать? – спросил Петер.
– Путешественницей! – размахивая портфелем, не задумываясь ответила Эрна.
– Серьезно? И где же, к примеру, ты успела побывать?
– В прошлом году мы были на Олимпийских играх, а минувшим летом я ездила в Байройт на фестиваль. Вот! А еще я часто навещаю родственников в Регенсбурге – у меня там живет тетя. А в следующем году мы поедем смотреть замок Нойшванштайн!
– Ну, это совсем рядом, – протянул он. – Я предпочитаю дальние путешествия. Позапрошлым летом, например, я плавал на Мадейру и Канарские острова.
– Здорово! – восхитилась Эрна. – Расскажи!
– Эти круизы организовал «Рабочий фронт». Мы плыли на теплоходе «Штутгарт». Но это еще что! Прошлым летом я дошел на эсминце «Ягуар» до Альтен-фиорда! Знаешь, где это?
– Где? – Эрна даже остановилась от восхищения.
– Далеко-далеко за Полярным кругом. В Норвегии «Рабочий фронт» зафрахтовал этот эсминец у моряков и организовал круиз до мыса Нордкап. Правда, до него мы так и не добрались.
– Почему?
– Погода испортилась Эсминец – это тебе не круизный теплоход. Знаешь, как его болтает! Мы почти все слегли от морской болезни. – Петер рассмеялся. – Капитан повернул назад и высадил нас, бледных и измученных, в Нарвике. Так что домой мы возвращались уже по железной дороге через Швецию. А когда нужно было переплыть на пароме через пролив, чтобы попасть в Данию, и мы снова увидели море, то многим опять стало плохо.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76


А-П

П-Я