Еще немного, и на немецких картах мира проступят очертания Атлантиды, Гипербореи или острова Туле – прародины божественной «олимпийской» расы, основавшей все великие империи и государства от Вавилона и Индии до древней Ирландии и Британии.
Все это преследовало одну большую цель – доказать, что весь ход человеческой истории есть борьба истинного человека, выкованного германским богом Кристом в суровом Приполярье, с жалким, но многочисленным и коварным подобием людей, неизвестно по какой причине возникшим и расплодившимся в других регионах планеты.
«О Юпитер, позволь немцам понять свою силу, и они станут не людьми, но богами!» Это высказывание Джордано Бруно пангерманисты начертали на немецких щитах в августе 1914 года. Поражение в войне было использовано во благо пангерманизма: только пройдя через эпицентр катастрофы, можно достичь «золотого века» нации.
И все же Вангеру повезло гораздо больше, нежели некоторым из его коллег. Суровый период семи царей, славные железные века республики и последовавшие затем четыре века блистательной, но обреченной на упадок Западной империи в основном преподносились студентам в соответствии со сложившейся исторической традицией. Победы древних римлян не раздражали вождей Третьего Германского рейха. В чем-то они даже служили им примером. Главное – постоянно напоминать слушателям, что движущей силой всех этих побед была нордическая кровь гиперборейцев, а ее постепенное разбавление кровью низших племен как раз и явилось основной причиной загнивания и распада.
Что касается истории раннего Средневековья, то на ее страницы вторглись полулегендарные германские вожди, мистерия Грааля, царствование короля Артура, которое стало выражать парадигму сакральной королевской власти. При этом Англия как бы растворилась в некоем тумане, и Артур представлялся одним из главных нордических королей Европы наряду с Фридрихом Великим или Шарлеманем. Это вторжение чаще всего не было прямой интервенцией в официальные учебники, походя более на их осаду новой ариософской литературой, арманистическими журналами, оккультными ритуалами, пустившими наиболее глубокие корни в «черном ордене» СС и внедряемыми в молодежных организациях.
И, наконец, позднее Средневековье, новая и новейшая истории.
Изменения в изложении этих курсов опирались на другие принципы. По понятным причинам легенды в этом случае оказались неуместными. Приходилось считаться со всем известными фактами, поэтому в ход пошло смещение акцентов и трактовка событий таким образом, чтобы весь мир за редким исключением представлялся либо враждебным по отношению к Германии, либо недостойным внимания ее народа. Достижения других стран и наций в области науки, культуры и искусства всячески принижались, искажаясь порой до полного абсурда. Новейшая же история самой Германии была написана заново. Многие старые книги, в которых отыскивалась хоть одна неугодная режиму мысль или авторов которых не устраивал режим по национальной принадлежности, еще десятого мая 1933 года полетели в костры, вспыхнувшие тогда на университетских площадях некоторых крупных городов. Тогда это называлось «очищением от скверны», К тем же трудам мыслителей прошлого, на которые нацисты не посмели посягнуть в силу их общемирового признания, они настоятельно рекомендовали относиться с «научных позиций национал-социализма», пропускать их через призму расовой философии. В них следовало отделять зерна от плевел, еврейскую науку от науки истинной, арийской. В числе таких трудов оказалась и «История заката и падения Римской империи», написанная англичанином Эдуардом Гиббоном еще в XVIII веке. И сейчас все семь пухлых томов «Заката и падения» поблескивали потускневшим золотом корешков на одной из книжных полок в кабинете профессора Вангера.
Как историк Вангер воспринимал все эти новые веяния? Безусловно, болезненно. Мало того, что лидеры пангерманизма пытались подменить реальную историю легендами и преданиями предков, которые, конечно, следовало изучать, но на кафедрах индогерманистики, фольклора, культуры и филологии, а уж никак не на исторических кафедрах уважающих себя университетов. Но они еще и откровенно фантазировали! Доходило до полного абсурда. Взять хоть престарелого Карла Вилигута, жившего одно время в Мюнхене. Вангеру довелось с ним встречаться, когда тот приходил со своими бреднями к ним в университет. Этот ученый определил начало истории германцев аж с 228-го тысячелетия до новой эры! Свою же родословную он вел с 78-го тысячелетия, причем его предки так и назывались – вилиготами. Откуда он все это узнал? Да очень просто – Карл Мария Вилигут обладал исключительной родовой памятью! Той самой, о которой постоянно твердил Гиммлер и которая якобы передается с самой кровью.
Профессор Вангер не знал, что этот почти уже семидесятилетний пройдоха, лечившийся в двадцатые годы в психиатрической лечебнице, уехав в тридцать пятом в Берлин, очаровал рейхсфюрера, был им принят в СС, зачислен в штат Аненербе (где, несмотря ни на что, все его считали шарлатаном) и скоро дослужился до чина бригаденфюрера.
Шнайдер, Шнайдер…
Вангер несколько раз повторил про себя имя с темно-синих обложек, пытаясь припомнить, не встречалось ли оно ему прежде. Но нет, память, на которую он в общем-то никогда не жаловался, отказывалась выдать эту достаточно распространенную фамилию. Странно, он хоть и был романологом, но всегда следил за новыми крупными монографиями в области общемировой истории. А тут такая работа, никак не меньше полутора тысяч страниц. Нет, что-то здесь не так. Да и название… Тоже мне, новый Эдуард Гиббон выискался. «Взлет и падение». Надо же. И при чем здесь падение? Взлет был, это верно. Да еще какой! К осени сорокового года вдруг оказалось, что чуть ли не вся Европа лежит у их ног. И падение будет. Не растянутое на десятилетия по образцу Западной Римской империи, а страшное и стремительное. Но оно только еще будет. И никто не возьмется предсказать, когда именно. Потому и не так страшно.
Профессор понимал, что грядущий конец империи так же неотвратим, как и смерть каждого отдельного человека. Но поскольку дата его неизвестна, как неизвестна дата собственной смерти, то и нет той обреченности. Сообщи человеку, что он умрет через восемь лет, два месяца и четыре дня, и ты приговоришь его как осужденного на казнь. Он станет без конца отсчитывать оставшиеся дни, потеряет радость жизни, изменятся его взгляды и привычки. Он станет другим. Он уже будет не жить, а доживать. Какой-нибудь больной старик, понимающий, что ему судьбой отведено гораздо меньше, но не угнетенный известием о роковой дате, будет счастливее его. Воистину, если Смерть милосердна, она должна приходить внезапно, накрыв голову и лицо своим черным капюшоном. Нет, что-что, а знать свою последнюю, точную и неотвратимую дату он, Готфрид Вангер, не хотел бы ни за что на свете.
«Несомненно, этот английский писака применил здесь слово „падение“ в пророческом, нравственном или каком-то ином смысле, – размышлял Вангер. – С них станется, с этих англичан. Всю мировую историю переписывают на свой лад. И что обидно – настаивают-таки на своем. Взять хоть известное теперь всему миру имя маленькой бельгийской деревушки Ватерлоо, давшей до прихоти небезызвестного британского герцога, английских газетчиков и историков название одному из великих сражений. Французы нарекли эту битву сражением при Мон-Сен-Жане и по-своему были правы, целый день, преодолевая большой овраг, они атаковали плато Мон-Сен-Жан, и у его подножия окончательно пали их золотые орлы и надежды. Пруссаки, то есть мы, немцы, назвали те события битвой при Бель-Альянсе в честь одноименной деревушки на плато с таким же названием, которую солдаты Блюхера взяли штурмом раз шесть, а отдали только пять. Но откуда взялось словосочетание „битва при Ватерлоо“? Не было там никакого Ватерлоо. Вернее, такая деревушка, конечно, существовала, но километрах в четырех позади позиций Веллингтона. А по тем временам это немало. До нее тогда не долетело ни одно ядро. Просто-напросто герцог, заночевавший после победы в этой деревне, на следующий день написал там отчет о сражении для короля и парламента. И приписал внизу дату и место: „18 сентября 1815 года, Ватерлоо“. Но это было место написания письма, а не самой битвы! Доставленное в Англию послание было подхвачено газетами, а вслед за ними и историками. Так что несколько десятилетий сражение между Северной французской армией, Нижнерейнской прусской и многоязычным сбродом, собранным под знаменами Веллингтона, имело три разных названия. В итоге победил именно ошибочный вариант. К середине того века все знали уже только о Ватерлоо, а Мон-Сен-Жан и Бель-Альянс стали пустым звуком…
А величайшая морская битва в проливе Скагеррак, ставшая по их же прихоти Ютландским сражением? А…
Да что говорить. Шустрые ребята, эти английские историки. Вот уже их многотомные труды отыскиваются в наших развалинах. Как все-таки там оказался этот Шнайдер?»
Поняв, что окончательно разошелся, и потеряв остатки надежды на сон, профессор тихонько встал, снова накинул халат и поплелся в кабинет. Он некоторое время осматривал свое букинистическое приобретение и скоро сделал два неожиданных открытия. Во-первых, это было сочинение в шести, а вовсе не в пяти томах. Недоставало самого последнего и, несомненно, самого интересного тома. Судя по всему, в нем-то и должно было описываться пресловутое падение. Вторым открытием оказалась и вовсе какая-то чертовщина: на титульном листе каждого тома и в конце на странице со списком редакторов, телефонов и прочих реквизитов он прочитал: «London, 1960». Эти четыре цифры на целую минуту парализовали взгляд профессора. «Они что, хотят сказать, что издали это в…» Вангер вдруг рассмеялся. Ну, ребята, вы даете! Сбрасывать взамен листовок многотомные сочинения, да еще посланные якобы из будущего. Вот это размах! Да, но почему же по-английски? Потрудились бы сначала перевести.
Он сознавал, что его веселье наигранно. Когда не понимаешь, что происходит, остается ерничать, чтобы не выглядеть дураком.
Вангер достал из шкафчика возле кресла бутылку с остатками какого-то ликера, еще раз усмехнулся и наполнил стакан на треть. Когда мозг отреагировал на пришедший вместе с кровью алкоголь, махнул рукой и стал шарить в нижних ящиках письменного стола в поисках припрятанной там пачки сигарет. Выпитое привело его в еще большее возбуждение, чувства обострились, мысль заработала гораздо энергичнее. Он расхаживал по кабинету, дымил сухой, как порох, английской сигаретой из турецкого табака и намечал план действий.
Выпив еще, профессор уселся в кресло и принялся тщательно рассматривать один из томов.
Высокая печать, гарнитура, вероятно, «таймс», бумага белая, несомненно очень высокого качества. В рейхе сейчас такой не сыщешь, разве что в придворных изданиях да в канцеляриях гауляйтеров. Блок прошит и склеен качественно. В общем, обычная, хорошо изданная книга.
Он попробовал читать в разных местах, впервые в жизни остро пожалев, что владеет английским языком на уровне хорошего студента-второкурсника, не более. Вот если бы здесь сейчас был Мартин…
Однако смысл прочитанного в большинстве случаев был ему понятен. И самое главное – этот смысл был. Это действительно книга о Третьем рейхе. Судя по обилию цитат из документов и воспоминаний, множеству имен, дат и сносок – очень основательная книга.
Пятый том был озаглавлен «Начало конца», он состоял из трех разделов, последний из которых назывался «Вторжение союзников в Западную Европу и покушение на Гитлера». Переведя слова «покушение на Гитлера», Вангер поежился. Никогда прежде он не держал в руках такой убийственной крамолы. И если эту книгу квалифицировать как вражескую прокламацию, то только за ее чтение и недонесение властям ему уже полагался концлагерь.
Однако начать ознакомление с данным артефактом он все же решил с самого начала. Он полагал, что то, как автор войдет в тему, приступая к изложению столь значительного материала, какие обоснования он приведет в защиту его нужности, как постарается установить контакт с читателем, чтобы отважить последнего на прочтение с учетом шестого тома что-то около 1800 страниц, все это может дать некоторое дополнительное представление о нем самом и его книге.

* * *

– Ну что, мой юный друг, – начал Септимус, предложив Карелу садиться, – вы, помнится, что-то там говорили про сорок пятый год, раньше которого до Шнайдера не доберутся? Но не прошло и двух недель, а уже начались какие-то движения? Давайте выкладывайте.
Инженер вытер распухший нос платком и два раза чихнул.
– Простите, господин президент, – вчера из Германии. Погода отвратительная…
– Здесь не лучше, Что вы там делали?
– Знакомился с местом событий. Там, где работает наш зонд, сейчас семнадцатое февраля. Согласно тому же Шнайдеру, назревают трагические события.
– Вы о студентах? Я тоже почитал кое-что. Мне подготовили сводку по всем сколько-нибудь значимым фактам, относящимся к февралю сорок третьего и Германии. К сожалению, что было, то уже произошло. Итак, я вас внимательно слушаю.
– Пятнадцатого февраля мы не вели наблюдений по техническим причинам, а вчера, шестнадцатого, зафиксировали перемещение объекта, то есть книг.
– Куда?
– На Брудерштрассе, 14. Третий этаж. Сейчас мои ребята выясняют, кто там жил в это время,
Говоря это, Карел вывел прямо на стол карту Мюнхена и увеличил место в районе Принцрегентенштрассе. Он пододвинул изображение к Септимусу и показал пальцем:
– Вот это место.
– Ошибки быть не может?
– Все проверили. Сигнал четкий, правда….
– Правда, что?
– Мощность сигнала равна пяти шестым от полной. Одна шестая куда-то пропала. Возможно, одна из шести книг осталась на Регерштрассе, возможно, перенесена в другое место.
– Другими словами, некто вытащил пять томов из развалин и отнес их сюда, – толстый, как маленькая сарделька палец Септимуса ткнул в карту.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76