В марте их отвели в глубь Германии и стали готовить к операции, о которой знали тогда лишь несколько человек, включая Гитлера.

* * *

Очередной римский сон профессора Вангера был ночным.
Он стоял на Остийской дороге. В нескольких милях впереди угадывались очертания Авентинского холма, за которым дальше на север лежал и весь город. В громадном черном небе сверкали знакомые созвездия. Чуть левее Большая Медведица, а где-то над самым Капитолием – центр звездного мира, Полярная звезда.
Было тихо, только юго-восточный морской бриз шевелил вершинами кипарисов. Он принес прохладу и запах лимонных рощ, тянувшихся вдоль Виа Аппиа до самой Таррацины. Слева, там, где в окружении звезд, поблекших от ее яркого сияния, висела низкая полная луна, слышался плеск речной волны. Элианий сошел с дороги и стал спускаться к реке.
– Подожди меня, – бросил он Кратилу, державшему под уздцы лошадь.
Они возвращались из Остии, куда сенатор Элианий и несколько других членов продовольственной комиссии ездили инспектировать зернохранилища, как никогда прежде пораженные грызунами. Сегодня он задержался там по своим делам и выехал слишком поздно. Теперь всё равно придется ждать до шести утра, когда откроют южные Остийские ворота.
Он спустился к реке. Мутный и желтый днем, ночью Тибр выглядел совершенно иначе. Он был черен. Он двигался влево в сторону моря, плавно, с легким шорохом, как будто огромная змея, выползающая из спящего города. Высокие деревья восточного берега затеняли его от лунного света до самой середины, но дальше, прямо перед Элианием, искрилось большое яркое свечение из миллионов серебряных динариев.
Он напряг зрение: лунную дорожку пересекали какие-то пятна. То в виде маленьких отдельных точек, то целые скопления. Они медленно выплывали из темноты и снова в ней исчезали.
– Кратил, – окликнул он раба, – что это там? У тебя глаза помоложе.
– Это проскрипты, доминус. Их сбрасывают поздно вечером с мостов у Тиберинского острова, и они плывут до самой Остии и дальше в Тирренское море. Говорят, моряки встречали их обглоданные рыбами тела даже у берегов Сардинии. Ужасное время, доминус.
Элианий молчал. Вон очередное большое пятно из десятков тел. Среди них наверняка найдется кто-нибудь из бывших знакомых. А может, скоро и он так же поплывет по ночному Тибру…
– В такие тихие лунные ночи, доминус, по дорогам бродят лемуры, – таинственным шепотом заговорил раб. – Особенно много их собирается на перекрестках.
– Ты же просвещенный грек, Кратил, а веришь во всякую чушь.
– Я не то чтобы в них совсем верю, но… я их боюсь. Не зря этруски строили для своих покойников целые го-рода. Их некрополи размером превосходят города живых, Душа непогребенного или не преданного по всем правилам огню покойника становится злобной. Она выбирается из мертвого тела и ищет обратную дорогу домой. Скоро вся Италия будет наводнена душами проскриптов, таких, как эти.
Они услышали отдаленные шорохи и заметили мерцающий за деревьями огонек. Кратил замолчал и стал испуганно прислушиваться.
– Только не говори, что это лемуры, – прошептал Элианий.
– Нет, доминус, сдается мне, что это те, кто не прочь поживиться падалью. На рынке в Остии рассказывали, что местные бродяги и бандиты вылавливают по ночам из Тибра тела казненных. Их вытаскивают баграми на берег в поисках забытых палачами колец на пальцах или золотых медальонов. Они не брезгуют даже одеждой богатых проскриптов, которую высушивают, чинят и продают за половину прежней стоимости. Этих людей, доминус, нам определенно следует опасаться.
– Ладно, поехали
Они вернулись к лошадям, сенатор забрался в небольшую четырехколесную повозку, походившую внешне на паланкин. Раб сел верхом на запряженную в нее лошадь (вторая была привязана позади), и они продолжили свой путь.
Как много в нашей жизни иррационального, всевозможных условностей и вымысла, думал Элианий, возлежа на подушках. Мы следуем им от рождения до самой смерти. Мы покорно выстаиваем часами, наблюдая жертвоприношения и сопутствующие им гадания, следим за действиями жрецов, копающихся во внутренностях убитых животных и птиц, видим «улыбки авгуров», которые сами давным-давно не верят в то, что с помощью пятен на печени овцы боги дают им ответ на поставленный сенатом или консулами вопрос. И все это понимают. Однако же никому не придет в голову восстать против архаичных культов. Почему? В чем причина такой приверженности иррациональному? В устоявшихся и затвердевших, как римский бетон, традициях? В финансовом могуществе жреческих коллегий? А эти бредни о божественности нордической крови? Верит ли в них сам фюрер или это только уловка…
Повозка внезапно остановилась. Элианий услыхал голоса, затем шаги.
– Доминус, – обратился к нему сошедший с коня и отодвинувший край полога Кратил, – тут один человек просит довезти его до Рима.
– Какой человек?
Элианий откинул край полога и увидел на дороге бородатого старца с посохом в одной руке и птичьей клеткой в другой.
– Он говорит, что подвернул ногу, и спрашивает, не позволим ли мы ему сесть на нашего Гамилькара.
Незнакомец действительно стоял, пождав одну ногу, и опирался на палку, как на костыль. Он был закутан в темное одеяние, край которого покрывал его голову.
Элианий выбрался из повозки. Приглядевшись, он рассмотрел на дне клетки десяток маленьких пушистых комочков. Цыплята.
– Ты похож на странствующего прорицателя, незнакомец, – сказал он. – Назови себя.
– Ты совершенно прав, патриций, усмотрев во мне прорицателя, – с легким поклоном ответил человек. – Я Поллион из Аримина, в прошлом гаруспик Прорицатель, гадающий в основном по печени животных.

. Сейчас направляюсь в Корфинию, да вот оступился. Увидав же, что ваш конь, тот, что позади, оседлан и свободен от седока, я осмелился…
– Ладно, – прервал его сенатор, – полезай сюда. С подвернутой ногой тебе будет трудно забраться на нашего Гамилькара. – «Тем более что стремян-то еще не изобрели», – отметил он про себя. – Давай-давай. Я пройдусь пешком последнюю пару миль.
– Ты очень добр…
– Я это знаю. Ставь свою клетку вот сюда, в ноги. Трогай, Кратил, да не спеши – я не собираюсь бежать за вами вприпрыжку.
Повозка медленно покатилась, постукивая колесами на стыках дорожных камней.
– А ведь я знал твоего отца, патриций, – сказал вдруг прорицатель. – Мы с ним вместе участвовали в походе Мария против тевтонов. Гней Децимус Элианий был тогда префектом лагеря VIII легиона, а я состоял при консуле войсковым гаруспиком. При Аквах Секстиевых мы одержали великую победу.
– И твои предсказания, конечно, имели решающее значение? – усмехнулся Элианий. – Скажи-ка лучше, что ждет этот город? – Он показал рукой в сторону чернеющих холмов. – Ты наверняка сам уже не раз задавался подобным вопросом?
– Придет время, и Рим назовут Вечным городом.
– И только-то?
Поллион лег на спину и заложил руки за голову.
– Через двести лет, патриций, он сильно изменится. Вокруг старого Форума снесут множество мелких построек и создадут новые форумы, окруженные еще более величественными сооружениями. Поднимутся новые храмы, появятся триумфальные арки и колонны, в который уже раз перестроят храм Весты, а неподалеку возведут цирк, который станет символом могущества империи. Но… – он сделал паузу, – пройдет еще несколько столетий, и от всего этого ничего не останется. И не потому, что Рим разрушат варвары, просто сами римляне забудут свое прошлое. Как человек, пораженный недугом и проклятый богами, забывает, кто он и что он, так весь римский народ позабудет свои истоки и даже свой родной язык. Придут времена, когда римляне не найдут ничего лучшего, как только пасти коров на заросшем травой Форуме. Они будут бродить меж торчащих из груд мусора колонн, мимо вросшей на треть в землю арки Септимия Севера и ломать голову, что это? Откуда взялись здесь все эти причудливые и бесполезные сооружения? Прогоняя своих коров или свиней мимо Черного Камня, они, забывшие свой язык, не смогут прочесть на нем древнее предостережение: «Если кто осквернит это место, то пусть будет отдан духам подземного мира…» Священный Форум Романум станет городской свалкой, каменоломней и источником прочих строительных материалов. Ломая остатки храмов и цирков, горожане будут строить из них свои уродливые жилища. Статуи богов и капители колонн из каррарского мрамора станут тысячами сжигаться для получения извести. Римляне превратятся в варваров, и, хотя их город будет по-прежнему носить гордое имя, данное ему еще Ромулом, это будет нечто совершенно иное.
Элианий слушал прорицателя и вживую видел все, о чем тот говорил.
– Ты всем рассказываешь эту историю? – спросил он.
– Только тем, кто ее знает и так.
– Зачем же рассказывать тем, кто знает и так?
– Чтобы убедиться, что нет ошибки. – Старик как-то странно засмеялся.
Элианий вздрогнул. Он ощутил недоброе и вдруг понял, что Кратила впереди нет. Лошадь уже давно шла сама собой, а его раба не было ни на ней, ни рядом. Элианий прошел вперед – так и есть. Он вернулся назад – Гамилькара тоже не было. Неужели раб сбежал? Но зачем?
Сенатора прошиб озноб. Он повернулся к повозке и, увидав что полог опущен, резко отдернул его. Внутри никого не было. Только клетка с тем, что он принял вначале за цыплят, но это оказались отрезанные петушиные головы. Каждая смотрела на него и изредка лениво моргала, заволакивая глаз мутно-белой пленкой. Он отшатнулся, бросился вперед, чтобы выпрячь лошадь, и остолбенел: дороги впереди не было! Там не было вообще ничего. Пропасть, край которой был словно срезан острым ножом. Только черное небо, даже не небо, космос, усеянный странными созвездиями. Они мерцали повсюду, даже внизу под ним, а его лошадь спокойно стояла у самого обрыва, потряхивая головой. Элианий бросился назад, но и там, сразу за повозкой, начиналась пропасть. Он огляделся и понял, что находится на маленьком островке, представлявшем собой вырезанный, словно из пирога, кусок Остийской дороги, который парит в бесконечном пространстве без Луны и Солнца.
Лошадь всхрапнула и прянула назад Повозка начала откатываться к обрыву, и он схватился за нее, как за последнее, что у него еще оставалось. И закричал…

– Доминус! – его тряс за плечо Кратил. – Тебе привиделся дурной сон?
Элианий резко открыл глаза и поднял голову. Его руки изо всех сил сжимали борта повозки, и, только поняв, что вырвался из власти ночного кошмара, он смог ослабить хватку и снова откинуться на подушки.
– А где старик? Тот, с клеткой, которого мы подобрали на дороге? – спросил он, прерывисто дыша и уже догадываясь, что услышит в ответ.
– Какой старик, доминус? Мы никого не встречали. Я говорил тебе, что лемуры, в которых ты не веришь, бродят лунными ночами по дорогам и напускают на людей плохие сны и болезни.
Элианий поднялся на локте, Уже почти рассвело. Они стояли в окружении других путников и повозок у Остийских ворот и ждали, когда стража отопрет засовы. Недалеко от них, у самой стены, несколько солдат засыпали землей угли ночного костра. За их действиями сонно наблюдал знакомый Элианию помощник командира южного форта опцион Спурий Гета. Рядом крутилась бездомная собака.
«Не обратиться ли к толковательнице снов Нимфидии?» – подумал, просыпаясь уже окончательно, профессор Вангер.

IX

После тройной казни двадцать второго февраля аресты возобновились снова. Студентов (настоящих и бывших) увозили для беседы в гестапо. Большинство из них быстро отпускали, некоторых задерживали дольше, единицы переводились в тюрьму и оставались там месяцами. Для профессора Вангера это были мучительные дни. Во-первых, он боялся за дочь, особенно после угроз Шнаудера. Во-вторых, он ожидал ареста Курта Хубера, о факте которого знал, но дата которого была ему неизвестна. И когда двадцать восьмого февраля весь университет заговорил о том, что накануне вечером профессора Хубера забрало гестапо, Вангер почувствовал некоторое облегчение.
На этот раз следствие тянулось долго. Прошло не несколько дней, о которых говорилось в книге Шнайдера, а уже несколько месяцев, но повторного суда все не было. Германское правосудие уже доказало свою решительность на примере первой тройки казненных, и теперь перед органами дознания стояла задача тщательно вычистить заразу мятежа и смуты. Был слух об арестах в Гамбурге и где-то еще, но газеты по этому поводу хранили полное молчание.
Среди схваченных в те дни оказался еще один активный член организации «Белая роза» – некий Александр Шморель. Для многих тогда факт его ареста остался незамеченным. Только гестапо знало, что этот уроженец Оренбурга, русский по матери и православный по вере санитар вермахта был одним из главных участников подпольной группы. Его имя всплыло сразу, но с помощью друзей Шурику, как они его называли, удавалось скрываться почти целую неделю. Двадцать четвертого февраля во время воздушного налета на Мюнхен его случайно задержал кто-то из команды противовоздушной обороны и передал в гестапо. По этому делу была арестована и Инге Шолль – сестра Софи и Ганса.
Только в начале лета, шестнадцатого июня, состоялся судебный процесс. Фрейслер не счел нужным приезжать на этот раз. Может быть, поэтому несколько человек отделались тюремным заключением и только двое – Хубер и Шморель – были гильотинированы в тот же день. Поговаривали о произнесенной Куртом Хубером в своем последнем слове смелой обличительной речи, однако в «Народном обозревателе» об этом не было сказано ни слова. На основании ее статьи профессор Вангер сделал для себя долгожданный утешительный вывод: дело «Белой розы» скорее всего закрыто.
Наконец-то он по настоящему вздохнул с облегчением,

X

Ibi deficit orbis. Там мир кончается (лат.) – легендарная надпись на Геркулесовых скалах.




Ранним холодным утром девятого апреля 1940 года десять немецких эсминцев под покровом тумана каким-то чудом проскочили сторожевые позиции английских кораблей в Вест-фиорде и, взрезая своими острыми форштевнями свинцовые воды Уфут-фиорда, устремились к Нарвику.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76