https://wodolei.ru/brands/Grohe/eurosmart/ 
А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  AZ

 

В дальнейшем этот контакт может поддерживаться исключительно в режиме реального времени. Сдвиг в прошлое или будущее на каждые 7,65 секунды ослабляет мощность сигнала ровно вдвое. При сдвиге на пять минут он уже совершенно не фиксируется, другими словами, мы его не видим. Поэтому, чтобы проследить историю книг хотя бы до окончания войны в Европе, нам придется вести наблюдение за ними более двух лет. Как раз эта задача и поставлена перед вашей группой. Помимо другой работы, вам предстоит, образно выражаясь, прожить эти два с небольшим года вместе с Вангерами, наблюдая за каждым их шагом.
Карел посмотрел на Прозерпину, пускавшую маленькими колечками дым. Они стояли в так называемой вулканической зоне Зимнего сада академии – любимом месте всех местных курильщиков.
– Задание не сложное, но ответственное. Приборы будут выполнять основную часть работы, сигнализируя о малейших перемещениях объекта и приближениях к нему новых действующих лиц. Вам же надо только анализировать и реагировать, то есть оперативно ставить в известность меня Справитесь?
– Два года! А как же мой отпуск?

VI

Профессор Вангер ехал в университет и обдумывал свое ночное видение. Он пытался найти в привидевшемся ему эпизоде что-то такое, что противоречило бы известным фактам или элементарной логике. Что-то такое там было, но как раз этого-то он и не мог припомнить. «И все-таки это не сон». Такой вывод неприятно поразил профессора. Чтобы отвлечься, он стал смотреть в окно и снова вспомнил о Книге.
В университете он узнал некоторые подробности вчерашних событий. Всего было арестовано около тридцати человек, но после разбирательства почти всех отпустили домой еще вечером. Тех же, кого оставили, перевели в тюрьму Штадельхейм. По слухам, их было трое: Ганс и Софи Шолль и некий молодой солдат – вероятно, их сообщник, – приехавший в эти дни домой в отпуск. О профессоре Хубере ничего не говорили, а в середине дня Вангер увидел его в окружении нескольких студентов.
«Может, предупредить? – лихорадочно соображал Вангер. – Но как? Что я скажу? Что прочитал о его судьбе в одной таинственной книге? Он примет меня за сумасшедшего или провокатора. Во всяком случае, я сам отреагировал бы именно так. Да и потом, если верить Книге, Хубер обречен и ничто ему не поможет, а если не верить, то не о чем и говорить».
Сконструировав эту логическую формулу, профессор почувствовал облегчение. Нет, ведь действительно, если в Книге описано то, что непременно произойдет, всякие попытки противодействовать этому бессмысленны. В результате какой-то ошибки он получил доступ к этому знанию, но исключительно для информации, а не для действия. Да и какое, в конце концов, имеет он право что-то менять? Нарушая естественную цепь событий и спасая одного, можно погубить многих других.
«Не скрывайте вашу трусость под личиной благоразумия», – вспомнил он вдруг строчку из опущенного в его почтовый ящик письма. Верно сказано, черт возьми! Как ни обманывай себя, а только все это оправдание бездействию.
– Скажите, профессор…
Вангер повернул голову и увидел стоящего рядом Карла Шнаудера.
– Ведь это вы предупредили вчера Шапицера об обыске?
– Шапицера? Вы о чем… э… Шнаудер?
– Вы прекрасно знаете, о чем.
Шнаудер стоял, нервно теребя в руках папку с тетрадями. На лацкане его пиджака висел какой-то значок прямоугольной формы. На нем был отштампован профиль короля Генриха X Птицелова, меч и свастика.
– Я помню, как вы выглядывали в коридор, а потом шептались с Зеппом у окна. Вечером моего отца вызвали в гестапо. Ведь это вы сказали полицейским, что на том месте, где нашли листовки, сидел я?
– Но ты действительно там сидел. – Вангер посмотрел на часы, давая понять, что ему некогда. – Может быть, ты думаешь, что это я подбросил прокламации?
– Их подбросил Шапицер или его дружки, и я это докажу. – Повернувшись, чтобы уйти, Шнаудер снова обернулся и произнес: – Я не удивлюсь, если ваша дочь окажется в числе этих предателей.

Вангер разыскал дочь в одной из рекреаций северного крыла. Она и еще несколько студенток что-то обсуждали возле большого гипсового бюста Гитлера, над которым на стене висел лозунг: «Наш новый рейх никому не отдаст свою молодежь, он привлечет ее к себе и даст ей свое образование и свое воспитание».
Профессор сделал знак, и они уединились в пустынном конце коридора.
– Послушай, Эрна, то, что произошло вчера, очень серьезно. Я знаю твое отношение к некоторым вещам, поэтому и завожу этот разговор.
Слова Шнаудера напугали Вангера. Они никак не выходили у него из головы. От этого типчика можно ожидать любой гадости. Но, самое главное, он что-то знает об Эрне, иначе бы он так не говорил.
– Может быть, ты не представляешь, как это серьезно…
– Почему же? Если уж сюда едет сам Фрейслер, то серьезнее не бывает, – сказала Эрна заговорщическим полушепотом.
– Фрейслер?
– Ну да, судья из Берлина.
– Откуда ты знаешь?
– Нам только что рассказал об этом Гуго Тангейзер с юридического факультета. Его отец работает в Народ-ном суде. Они ждут гостей уже завтра. Здесь решено провести выездную сессию под председательством самого президента.
Имя Роланда Фрейслера в Германии было известно всем. Если он вершил правосудие, то рассчитывать на снисхождение не приходилось. А уж если он выезжал куда-то за сотни километров, это могло означать только смертные приговоры. Как правило, в день их вынесения чья-то жизнь обрывалась на виселице или под ножом гильотины.
Все идет по сценарию Шнайдера, подумал профессор. Он вдруг ощутил себя, свою дочь и всех, кого знал, актерами, роли для которых написаны и утверждены Имперской палатой культуры. Плохи они или хороши, эти роли, но отступления от текста не допускались.
– Я прошу тебя об одном – будь осторожна. Не обсуждай ни с кем эти события. Говори с подругами о нарядах, концертах, о парнях, в конце концов. Не высказывай своего мнения, даже если тебя спросят Ничего не комментируй, в том числе события на фронте. Помни о нашем Мартине. Каково ему будет там, если с тобой что-нибудь случится? – Профессора поджимало время, и он собирался уже уходить. – Да, и вот еще что – Он несколько замялся. – Не общайся в эти дни с Хубером Просто держись от него подальше. – Увидев протестующий взгляд дочери, он жестом остановил ее. – Им интересуется гестапо, и именно в связи с последними событиями. – Он помолчал, затем посмотрел на часы. – Ладно, у тебя сейчас лекция?
– Да, и очень нудная: «Социальные сословия».
– Что делать.
Профессор решил не говорить о Шнаудере и его угрозе. Если бы знать имена других, осужденных по этому делу о листовках, тогда был бы известен круг лиц, которых сейчас следовало избегать. Так думал он, идя к секретарю партийной организации университета, попросившему профессора Вангера зайти к нему в течение дня.

* * *

– А, Вангер! Заходите.
Невысокий и очень полный человек с петлицами ортсгруппенляйтера на воротнике светло-коричневого пиджака махнул ему рукой из-за большого письменного стола, когда профессор отворил дверь его кабинета.
– Садитесь. Как наш герой Мартин? Мы собираемся поместить его портрет на стенде выдающихся выпускников. Вы нам поможете с фотографией? Что он пишет? Когда снова приедет в отпуск?
Август Бенезер, секретарь национал-социалистической низовой ячейки Мюнхенского университета, член совета баварской организации национал-социалистического союза преподавателей Германии, читавший когда-то лекции по ветеринарии, расспрашивал о сыне Вангера. представленного месяц назад к Рыцарскому классу Железного креста
– Сейчас, когда на всех нас легло это черное пятно, Совершенно необходимо показать, что не те несколько отщепенцев определяют лицо университета, а такие, как ваш сын.
– Но он не закончил курс, – заметил профессор.
– Неважно. Это даже лучше. По велению сердца он ушел из этих стен добровольцем. – Бенезер записал что-то в блокноте, – Надеюсь, ваша дочь не откажется написать краткое эссе о брате для нашей газеты и стенда?
Вопрос был риторическим Бенезер встал из-за стола и стал прохаживаться по кабинету. Он подошел к большому живописному портрету Гитлера и, глядя на него, остановился в раздумье. Фюрер, устремивший взгляд куда-то вдаль, стоял, опираясь руками на спинку стула. Двубортный коричневый пиджак с широкими лацканами, повязка, Железный крест, золотой партийный значок и черный значок за ранение в Великой войне. Но главной деталью на портрете были знаменитые гипнотические глаза. Влажные, как будто наполненные слезами, они заключали в себе что-то великое, увиденное по замыслу художника в будущем… Очень хороший портрет. Это была копия с оригинала, висевшего здесь же, в Мюнхене, в Доме немецкого искусства.
– Послушайте, Готфрид, а почему в ваших лекциях вы никогда не проводите параллели между прошлым и настоящим? – спросил неожиданно Бенезер, продолжая рассматривать портрет. – Неужели в истории Римской республики нет таких примеров, которые можно было бы сопоставить с нашими, не менее героическими днями? Нельзя относиться к прошлому как к чему-то совершенно независимому и самодостаточному. История – это не просто перечень фактов. Это прежде всего совокупность примеров, состоящая из поступков и деяний Плохих и хороших, великих и позорных Вы читали в «Историческом вестнике» статью доктора Геббельса о преподавании науки в условиях современной Германии? – Он подошел к столу и взял в руки свой блокнот. – «Наука, а уж тем более историческая наука, всегда была расовой, как любое творение человека, обусловленное текущей в его жилах кровью».
«Донос или так просто? – думал профессор, слушая Бенезера. – Может, уже Шнаудер постарался? Или слухи о микрофонах, якобы установленных в некоторых аудиториях университета, не такие уж и слухи…».
– Вот, к примеру, о чем была ваша последняя лекция? – спросил Бенезер
– О гражданской войне Первого триумвирата.
– Ага, – наморщил лоб руководитель парторганизации, – напомните, о чем там речь…
– О том, как поссорился Юлий Цезарь с Помпеем Великим и сенатом и между ними началась война, – как можно более примитивно пояснил профессор.
– Та-а-ак… ну и кто победил?
– Разумеется, Цезарь
– Ну вот видите, вот вам и аналогия: тридцать четвертый год, заговор Рема. Президент растерян, армия бездействует, но решительные действия фюрера – и страна избавлена от банды гомосексуалистов!
Ничего более глупого Вангер никогда в жизни не слышал. Он смотрел на Бенезера – уж не шутит ли тот? Однако член совета нацистских преподавателей был вполне серьезен и очень доволен своей «исторической параллелью».
– Но, господин секретарь, там была настоящая война, а не арест группы заговорщиков в течение одной ночи. К тому же как раз Цезарь был замечен в гомосексуализме.
– Вот как? – Бенезер, слегка смутившись, посмотрел на собеседника и пожевал губами. – Ну, в общем, вы меня поняли, Вангер. Постарайтесь уже на следующей вашей лекции учесть мои замечания. Уж если наши математики и физики научились подходить к своим наукам с позиций научного национал-социализма, то вам, историку, просто стыдно топтаться на месте. Берите пример с Ленарда, Штарка, нашего знаменитого Тюринга и этого… как его… Кто читает теперь этнологию? Да-да, Динстбаха…
В это время на столе зазвонил телефон. Бенезер взял трубку.
– Слушаю, господин ректор… Да, одну минуту. – Он посмотрел в блокнот. – Кристоф Пробст, господин ректор… Да, к сожалению, тоже наш… Медик, недавно приехавший с фронта в отпуск по случаю рождения третьего ребенка… Что?.. Совершенно с вами согласен. – Бенезер, посмотрев на Вангера, жестом показал, что тот может идти. – Совершенно с вами согласен, господин ректор…
Вангер, покинув кабинет, стал вспоминать статью Бруно Тюринга «Немецкая математика», в которой этот тогда еще совсем молодой астроном из Гейдельберга громил теорию относительности еврея Эйнштейна. Он противопоставлял ему представителей нордической расы Кеплера и Ньютона, упоминал о категорическом императиве Иммануила Канта, доказывал, что естествознание должно прежде всего раскрывать сущность германской расы и ее славного существования, а потом уж все остальное Вскоре после этой статьи Тюринг переехал в Мюнхен и стал профессором их университета.
Вспомнил Вангер и о «Немецкой физике» нобелевского лауреата Филиппа Ленарда, чью книгу нацисты рассматривали скорее как орудие политической борьбы, нежели научной полемики. Тот доказывал связь крупных научных открытий не столько с холодным расчетом сколько с интуицией, базирующейся на немецкой духовности. Только тот ученый способен на истинно великие открытия, кто связан кровными и духовными узами со своим народом и предками (разумеется, речь шла о немцах). А так называемая мировая наука с ее сомнительными общечеловеческими ценностями есть не что иное, как попытка международного еврейства… Ну и так далее.
Уж не придется ли и ему, профессору Вангеру, в ближайшее время начать преподавание курса «Немецкой истории Рима»? Впрочем, она уже давно была, эта «немецкая» история Мы просто привыкли и не замечаем того, о чем говорим и что слушаем.
И еще он вспомнил об увиденном этой ночью сне и понял, какая мысль не давала ему покоя. Этот Бенезер – это же вылитый Карна! То же лицо с припудренными пятнами экземы, те же залысины. Одень на его жирное тело тогу, и все различия исчезнут.

* * *

Двадцать второго февраля в начале десятого часа утра дверь в камеру Софи Шолль отворилась. На пороге стояли начальник тюрьмы, адвокат Мор и охранник. Сидевшая на кровати Софи за минуту перед тем смотрела в окно на безоблачное весеннее небо. Она рассказывала своей сокамернице Эльзе Гебель об увиденном под утро сне. В ее душе еще теплилась надежда.
Это была лучшая камера мюнхенской тюрьмы, предназначенная, вероятно, для попавших под следствие важных персон партаппарата, чья вина скорее всего ограничивалась рамками экономических преступлений, мздоимством или чем-либо еще в том же роде.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76


А-П

П-Я