бордюр для ванной
– Да, да, ваши камеры и прочие безделушки вам только мешают нести паланкин.
Репортеры послушно развесили на кустах и деревьях свои кофры, бинокли, транзисторы, охотничьи ножи… Вдова все это посбрасывала в воду.
– Зачем?! – встрепенулся Билли. – Это же какие деньги!
Но, поймав на себе взгляд монстра, сник.
В келье для умирания совершенных старцев уже много лет никто не умирал. Густые тяжелые тенета, как грязное тряпье, были развешаны по потолку и стенам, занимая почти все ее пространство. Свет из крохотного оконца-отдушины застревал в тенетах, и они светились в сумраке, наполняя душу каждого, заглянувшего сюда, благоговейным трепетом. А Духовный Палач вовсе не трепетал, ему показалось, что в темных углах затаились злые духи. Он прочел вслух несколько самых чудодейственных заклинаний перед входом в последнее пристанище и окурил себя благовонным дымом кедровых и кипарисовых палочек.
Он вполз в келью, раздвигая рукой тенета, лег на кошму, изъеденную личинками моли. Вот на этом самом месте умирал когда-то его древний наставник, прежний Духовный Палач, передавший ему Мантру. И тоже висели такие же (или эти?) завесы, усыпанные коконами пауков и пустыми оболочками мух и бабочек…
Следом за ним в келью вполз благочестивый пожилой монах, которому до совершенства восьмой ступени не хватало лишь смерти какого-нибудь совершенного. Он сел у вытянутых ног старичка и превратился в изваяние – даже дыхание не было слышно. Все как положено.
Духовный Палач начал перебирать приметные факты своей долгой жизни, попытался вспомнить свое мирское имя. Но почему-то все время вспоминалось о тех случаях, когда он поступил нечестно. Ведь даньчжины не очень-то различают нечестное и честное. Хоть как поступай, но только на благо Покоя и Веры в богов. Он принялся думать об известных ему благочестивых людях, которые никогда не нарушали законов религии, но жили ложно, нехорошо с точки зрения житейской мудрости. И вздрогнул, пронзенный ясной мыслью: истинный грех – в отсутствии честности души и совестливости чувств. Вот, должно быть, почему Желтый убивает нечестных и бессовестных! Он наказывает даньчжинов за грехи!
Старик открыл глаза: пожилой монах с ожиданием смотрел на него.
– Не хочется отдавать тебе Мантру, – как бы извиняясь, проговорил он.
– Я подожду, о наставник… – удрученный шепот, бедственно опущенные плечи. В этом монахе не было ничего интересного или приятного для старика. Почему его выбрали братья по совершенству? И старик поразился в очередной раз: бессамость неприятна! Бессамость – грех?!
– Направь в себя внутренний взгляд свой, – сказал он монаху с легким старческим брюзжанием. – Разве ты найдешь в себе что-нибудь, кроме заученных правил? Не найдешь, брат…
– Я не понимаю вас, о мудрый… – жалобно пролепетал монах.
Старик снова закрыл глаза. Кому же передать Мантру? Минуты и часы катились то медленно, то быстро, пожилой претендент уже измучился ждать. Его здоровье было сильно подорвано рвением в молитвах и постах. Горячее желание стать совершенным восьмой ступени не запрещалось бессамостью, поэтому в эту немалую щель устремлялось все, на что еще был способен человек… Страдания претендента усугублялись еще и тем, что он хорошо поел перед сидением в келье. Вот почему он не выдержал и суток, прошептал жалобно:
– Я выйду, о наставник… ненадолго…
Он во весь дух помчался к отхожему месту во внутреннем дворе храма. Духовный Палач с кряхтением поднялся на четвереньки и едва не закричал от боли – дряхлое тело сопротивлялось выходу из Покоя.
– О боги, как же мы любим Покой! – прошептал старичок. – Омертвение – Покой, мы любим омертвение… – И, несмотря на боль, он восхитился:
– Какие хорошие мысли стали приходить в мою голову!
Он осторожно выглянул из кельи. В темном коридоре гуляли влажные сквозняки и было тихо, как ночью. Потом его искали по всему храму, заглядывая в колодцы и щели, в провалы, оставшиеся после землетрясений. Почему-то решили: туда свалился немощный. И никак не могли понять, почему он ушел из кельи, из которой ему выходить уже нельзя.
А «свихнувшийся совершенный» тем временем подполз на четвереньках к походной тюрьме, в которой с истинным мужеством «героя» переживал свою судьбу Говинд. Толстый тюремщик в парче и коже не решился прогнать высокого старца, лишь заерзал на стуле под бамбуковым зонтом.
Старичок схватился обеими руками за влажные прутья решетки.
– Очнись, «герой». Подставь ухо.
Говинд, изможденный, почерневший лицом, уже ничему не удивлялся. Пробормотав слова приветствия, он подполз к старику, лег на грязный пол клетки так, чтобы тот мог дотянуться губами до его уха. Старик передал Мантру…
Вернувшись в келью, лег на прежнее место, закрыл глаза. Благочестивый монах появился, как тень, и занял свое место у его ног.
– Мантру я уже передал, – сказал благочестивый, не открывая глаз. – Достойный человек уже знает Мантру.
– Кто он?! – помертвев, прошептал монах. Старик не ответил.
Но опять не умиралось. Отдал Мантру Говинду, а как будто не отдал. Кому же надо было отдать? Джузеппе? Пхунгу? Чхине? Джузеппе, наверное, мертв, Пхунг не даньчжин, Чхина – женщина. Мертвому, чужому и женщине Мантру передавать нельзя. А если всем вместе?! Запрета нет на то, если всем вместе. Не написан такой за-прет! А все вместе они – как один достойный, преисполненный духовными сокровищами человек. Не чужой, не женщина, не мертвый…
Монах все еще сидел у его ног в оцепенении.
– Найдите Чхину, – сказал старик. – Без Чхины не умру. Чхина поможет умереть.
Когда я ощутил тяжесть алюминиевой трубы на своем плече, монстр развернулся в своем ложе так, чтобы видеть меня.
– Так что ты там болтал о монстрах? Ты, кажется, счи
– Не хочется говорить на эту тему, – ответил я как можно сдержанней, чтобы, во-первых, не разозлить его и, во-вторых, не дать ему повод заподозрить меня в капитуляции. – По крайней мере сейчас.
– Хвост поджал? Боишься сказать в глаза, что думаешь
– Бесполезный разговор, ни один монстр еще не признал, что он монстр, даже если ему доказывали с помощью неопровержимых фактов.
– Так все-таки я монстр? – Ман Умпф коротко рассмеялся.
Вдова с зонтиком взобралась на верхушку завала из поваленных непогодой деревьев, застрявших в ветвях камней, мусора, ила. Она принялась корректировать наше продвижение по осклизлым ветвям.
– А здесь надо особенно осторожней! – выкрикнула она. Билли, словно дожидался этих слов, – соскользнул с громким воплем в дыру между ветвями, бросив носилки на произвол судьбы.
Ман Умпф вывалился из носилок, и на него посыпались коробки, пакеты, консервные банки. Момент был подходящий, чтобы броситься на монстра, но испуганные репортеры опять вцепились в меня. И все мы провалились в мешанину ветвей с крупными кожистыми листьями, похожими на куски наждачной бумаги.
Потом взбешенный монстр таскал Билли за мокрые лохмы.
– Ты намеренно упал? Хотел меня убить?
Несчастный Билли клялся христианскими святынями, что ничего подобного у него в голове не было и не будет. Монстр с чувством произнес что-то на своем таинственном языке; наверное, выругался. Затем все пленники под присмотром сердитой и усталой вдовы собирали рассыпанный груз.
И вот Ман Умпф снова принялся за меня, попивая ароматнейший кофе из термоса.
– Ну, слушаю. Что во мне от монстра, мистер монстролог? Не стесняйся, не съем. Ты же понял – ты мне нужен. Так что пользуйся случаем, отведи душу.
У него было лицо больного человека. Похоже, он держался только силой волы. И еще тратится на треп? Или для него это не треп?
Я скупо рассказал о самых распространенных типах монстров и добавил:
– Теперь сам можешь довольно точно определить свой тип.
– Каким образом?
– От кого ты в восторге – от Франкенштейна, допустим, Фантомаса, Дракулы, Кинг-Конга и так далее, – того бессознательно и сознательно копируешь. Ничего нового ты, по-видимому, не представляешь.
– А по-твоему, к какому типу я отношусь?
– Ясно одно, ты не гений с обратным знаком. Ты не способен создать принципиально новые антиидеи и мифы. По-видимому, тебя кто-то вооружил супертехникой и методами прикладной психологии. С какой-то целью…
В его прозрачно-голубых глазах в обрамлении нездоровых век вспыхнула ненависть.
– Продолжай, что же ты? – произнес он через силу. – Ну!
Билли копошился где-то под ногами, сотрясая пружинистые мокрые ветви. Он протестующе выстанывал-вскрикивал почти при каждом моем слове. Мексиканец шептал за моей спиной:
– Остановись, парень…
У монстра был острый слух.
– Работай, работай, индеец, не суйся. – И мне:
– Продолжай, Пхунг, или как тебя там. Ты все еще не сказал, какой именно я монстр. Ты все время увиливаешь от ответа! Не зли меня.
– Судя по твоим действиям… и той легкости, с какой убиваешь… – Я смотрел ему в глаза. Я на самом деле опасался говорить начистоту. – Ты заряжен какой-то целью, Ман Умпф. Ты функция, доведенная до абсурда. Твой мозг порабощен одной доминантой. Короче говоря, ты человекомонстр низшего разряда.
– Если ты меня так хорошо классифицировал, то к чему болтовня о Кинг-Конге и Фантомасе? Что ты выпытывал?
Все вокруг присмирели, даже вдова. Слышен был только шум воды. Несколько бледный улиток приклеились к бурому голенищу на ноге монстра и беспорядочно шевелили антеннами.
– Ну? – рявкнул монстр.
– Мне хотелось знать, каким ты себя мыслишь, – ответил я, ощущая расползающийся по спине холодок. – Ведь не низшим же разрядом? Как минимум – суперпаразитом, зверомонстром, королем преступлений?
Он посбивал щелчком улиток.
– Король преступлений – это кто? Фантомас? Ну да, о нем снова начали писать, и новые фильмы пошли. Ты думаешь, я похож на Фантомаса?
– У вас есть общее, – сказал я. – Мания жестокости. Ты, как и он, нападаешь на тех, кто заведомо слабее тебя, – чтобы остаться безнаказанным.
– Что ты болтаешь? – неприязненно проговорил он. – На заведомо слабых?
– Ты использовал технику и оружие, которые тебя делали всесильным и невидимым. Ты был уверен, что возмездия не будет, что законы человеческие бессильны…
– Но сейчас у меня нет того оружия!
– У тебя в руках другое оружие, у нас – ничего. Даже мачете побоялся нам оставить.
Он испепелял меня взглядом, я всей кожей ощутил потоки его больной энергии. Он вдруг вытащил из-за спины двуствольный охотничий карабин и бросил его мне. Я поймал его в воздухе и мгновенно передернул затвор. По звуку было ясно – в магазине карабина нет патронов.
Монстр криво улыбнулся.
– Неужели сможешь выстрелить? Ты, раб, у которого смел только язык, выбалтывающий желания!
– Ты копируешь Фантомаса и в этом. – Я отшвырнул карабин. – Примитивные штучки садиста. Придумать что-нибудь новое ты не можешь.
Он подошел к карабину, не поленился, поднял его и вылил из стволов воду.
– Ты не смог в меня выстрелить. А я смогу.
Он целился мне в лицо, держа карабин в вытянутой руке, как пистолет. Оба глубоких зрачка прыгали перед моими глазами. Верхний под крупнокалиберную разрывную, нижний – под малокалиберную целевую. Страх ударил меня в мозг, сбил замки с дверей преисподней, и на волю вырвался мой коллективный предок. В ужасе и ярости он принялся топтать уверенность разума в том, что выстрела не будет. «Конструкция магазина мне доподлинно знакома, – упирался я. – И ошибки не может быть – он пуст!» Но предок хотел бухнуться на колени перед господином и завопить: «Пощады!» Я напрягся и заткнул его; все это, конечно, читалось на моем лице. Монстр усмехнулся.
– Поживи немного. – И пошел к носилкам.
Я с трудом одолел немоту мышц, сел на изувеченную сапогами толстую ветвь. И тут ко мне бросились репортеры – не затем, чтобы взять интервью. Взбешенный Анри ударил по моей шее, и я, как кукла-вертяшка, опрокинулся под ветвь. Меня принялись заталкивать ногами еще глубже.
– Он мог и всех нас! – шептал в ярости Билли. – Из-за тебя!
– Только о себе, каналья, думаешь! – рычал такой утонченный с виду французик.
Тут же знакомо задыхался астматик, пытаясь достать меня кованой подошвой сапога. И мексиканец Орландо что-то вышептывал в гневе.
Наконец я поймал чью-то ногу и резко вывернул стопу. В ответ – крик боли. Наверху произошло замешательство, и я выбрался из ветвей и наждачных листьев, сморкаясь кровью. Билли и астматик, мешая друг другу, пытались выломать жердь. Анри и Освальдо стояли со сжатыми кулаками, тяжело дыша. Монстр и вдова с любопытством глядели на нас.
– Хватит отдыхать, – сказал монстр. – Безделье не идет вам на пользу.
И снова трудный марш по завалам и руслу ручья, когда-то бывшему тропой. Муть заметно выдохлась – водичка, по которой мы брели, стала почти прозрачной. В стоячих заводях на месте ям и оврагов были видны темноспинные рыбешки, хищные личинки стрекоз и прорва микроскопической живности. Но моим коллегам не было дела до окружающей среды, они все еще не могли простить мне своих страхов. Француз и Билли то и дело пытались меня пнуть.
– Самоубийца! – хрипел астматик где-то за спиной. – Всех хочешь утащить за собой.
– Если выживем, вам будет стыдно за такое поведение, – пытался я их образумить.
– Всегда было такое поведение! – ответил за всех Билли Прайс. – И не было стыдно! Если борешься за свою жизнь, какой может быть стыд? Я же говорил, все монстрологи – предельно чокнутые санкюлоты…
– Санкюлоты были в штанах, – сказал Освальдо. – А этот без штанов…
– Вечно ты суешься! – вспылил Билли. – Чикано!
Я старался не тратить силы на злобу и раздражение. Я убеждал себя, что все это, происходящее сейчас, – и есть типичные условия, в которых проживали мудрецы глубокой древности. Должно быть, грязь, кровь и пинки обладают чудесной способностью порождать светлые мысли. Может быть, и философия появилась как реакция ни в чем не повинного человека на наглость и насилие? Если это истина, то я имел хорошие шансы прибавить в своем духовном росте.
Мой оптимизм согревался мыслью о Чхине, я верил, что она где-то на пути к городу. Удивительные параллели в жизни:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35
Репортеры послушно развесили на кустах и деревьях свои кофры, бинокли, транзисторы, охотничьи ножи… Вдова все это посбрасывала в воду.
– Зачем?! – встрепенулся Билли. – Это же какие деньги!
Но, поймав на себе взгляд монстра, сник.
В келье для умирания совершенных старцев уже много лет никто не умирал. Густые тяжелые тенета, как грязное тряпье, были развешаны по потолку и стенам, занимая почти все ее пространство. Свет из крохотного оконца-отдушины застревал в тенетах, и они светились в сумраке, наполняя душу каждого, заглянувшего сюда, благоговейным трепетом. А Духовный Палач вовсе не трепетал, ему показалось, что в темных углах затаились злые духи. Он прочел вслух несколько самых чудодейственных заклинаний перед входом в последнее пристанище и окурил себя благовонным дымом кедровых и кипарисовых палочек.
Он вполз в келью, раздвигая рукой тенета, лег на кошму, изъеденную личинками моли. Вот на этом самом месте умирал когда-то его древний наставник, прежний Духовный Палач, передавший ему Мантру. И тоже висели такие же (или эти?) завесы, усыпанные коконами пауков и пустыми оболочками мух и бабочек…
Следом за ним в келью вполз благочестивый пожилой монах, которому до совершенства восьмой ступени не хватало лишь смерти какого-нибудь совершенного. Он сел у вытянутых ног старичка и превратился в изваяние – даже дыхание не было слышно. Все как положено.
Духовный Палач начал перебирать приметные факты своей долгой жизни, попытался вспомнить свое мирское имя. Но почему-то все время вспоминалось о тех случаях, когда он поступил нечестно. Ведь даньчжины не очень-то различают нечестное и честное. Хоть как поступай, но только на благо Покоя и Веры в богов. Он принялся думать об известных ему благочестивых людях, которые никогда не нарушали законов религии, но жили ложно, нехорошо с точки зрения житейской мудрости. И вздрогнул, пронзенный ясной мыслью: истинный грех – в отсутствии честности души и совестливости чувств. Вот, должно быть, почему Желтый убивает нечестных и бессовестных! Он наказывает даньчжинов за грехи!
Старик открыл глаза: пожилой монах с ожиданием смотрел на него.
– Не хочется отдавать тебе Мантру, – как бы извиняясь, проговорил он.
– Я подожду, о наставник… – удрученный шепот, бедственно опущенные плечи. В этом монахе не было ничего интересного или приятного для старика. Почему его выбрали братья по совершенству? И старик поразился в очередной раз: бессамость неприятна! Бессамость – грех?!
– Направь в себя внутренний взгляд свой, – сказал он монаху с легким старческим брюзжанием. – Разве ты найдешь в себе что-нибудь, кроме заученных правил? Не найдешь, брат…
– Я не понимаю вас, о мудрый… – жалобно пролепетал монах.
Старик снова закрыл глаза. Кому же передать Мантру? Минуты и часы катились то медленно, то быстро, пожилой претендент уже измучился ждать. Его здоровье было сильно подорвано рвением в молитвах и постах. Горячее желание стать совершенным восьмой ступени не запрещалось бессамостью, поэтому в эту немалую щель устремлялось все, на что еще был способен человек… Страдания претендента усугублялись еще и тем, что он хорошо поел перед сидением в келье. Вот почему он не выдержал и суток, прошептал жалобно:
– Я выйду, о наставник… ненадолго…
Он во весь дух помчался к отхожему месту во внутреннем дворе храма. Духовный Палач с кряхтением поднялся на четвереньки и едва не закричал от боли – дряхлое тело сопротивлялось выходу из Покоя.
– О боги, как же мы любим Покой! – прошептал старичок. – Омертвение – Покой, мы любим омертвение… – И, несмотря на боль, он восхитился:
– Какие хорошие мысли стали приходить в мою голову!
Он осторожно выглянул из кельи. В темном коридоре гуляли влажные сквозняки и было тихо, как ночью. Потом его искали по всему храму, заглядывая в колодцы и щели, в провалы, оставшиеся после землетрясений. Почему-то решили: туда свалился немощный. И никак не могли понять, почему он ушел из кельи, из которой ему выходить уже нельзя.
А «свихнувшийся совершенный» тем временем подполз на четвереньках к походной тюрьме, в которой с истинным мужеством «героя» переживал свою судьбу Говинд. Толстый тюремщик в парче и коже не решился прогнать высокого старца, лишь заерзал на стуле под бамбуковым зонтом.
Старичок схватился обеими руками за влажные прутья решетки.
– Очнись, «герой». Подставь ухо.
Говинд, изможденный, почерневший лицом, уже ничему не удивлялся. Пробормотав слова приветствия, он подполз к старику, лег на грязный пол клетки так, чтобы тот мог дотянуться губами до его уха. Старик передал Мантру…
Вернувшись в келью, лег на прежнее место, закрыл глаза. Благочестивый монах появился, как тень, и занял свое место у его ног.
– Мантру я уже передал, – сказал благочестивый, не открывая глаз. – Достойный человек уже знает Мантру.
– Кто он?! – помертвев, прошептал монах. Старик не ответил.
Но опять не умиралось. Отдал Мантру Говинду, а как будто не отдал. Кому же надо было отдать? Джузеппе? Пхунгу? Чхине? Джузеппе, наверное, мертв, Пхунг не даньчжин, Чхина – женщина. Мертвому, чужому и женщине Мантру передавать нельзя. А если всем вместе?! Запрета нет на то, если всем вместе. Не написан такой за-прет! А все вместе они – как один достойный, преисполненный духовными сокровищами человек. Не чужой, не женщина, не мертвый…
Монах все еще сидел у его ног в оцепенении.
– Найдите Чхину, – сказал старик. – Без Чхины не умру. Чхина поможет умереть.
Когда я ощутил тяжесть алюминиевой трубы на своем плече, монстр развернулся в своем ложе так, чтобы видеть меня.
– Так что ты там болтал о монстрах? Ты, кажется, счи
– Не хочется говорить на эту тему, – ответил я как можно сдержанней, чтобы, во-первых, не разозлить его и, во-вторых, не дать ему повод заподозрить меня в капитуляции. – По крайней мере сейчас.
– Хвост поджал? Боишься сказать в глаза, что думаешь
– Бесполезный разговор, ни один монстр еще не признал, что он монстр, даже если ему доказывали с помощью неопровержимых фактов.
– Так все-таки я монстр? – Ман Умпф коротко рассмеялся.
Вдова с зонтиком взобралась на верхушку завала из поваленных непогодой деревьев, застрявших в ветвях камней, мусора, ила. Она принялась корректировать наше продвижение по осклизлым ветвям.
– А здесь надо особенно осторожней! – выкрикнула она. Билли, словно дожидался этих слов, – соскользнул с громким воплем в дыру между ветвями, бросив носилки на произвол судьбы.
Ман Умпф вывалился из носилок, и на него посыпались коробки, пакеты, консервные банки. Момент был подходящий, чтобы броситься на монстра, но испуганные репортеры опять вцепились в меня. И все мы провалились в мешанину ветвей с крупными кожистыми листьями, похожими на куски наждачной бумаги.
Потом взбешенный монстр таскал Билли за мокрые лохмы.
– Ты намеренно упал? Хотел меня убить?
Несчастный Билли клялся христианскими святынями, что ничего подобного у него в голове не было и не будет. Монстр с чувством произнес что-то на своем таинственном языке; наверное, выругался. Затем все пленники под присмотром сердитой и усталой вдовы собирали рассыпанный груз.
И вот Ман Умпф снова принялся за меня, попивая ароматнейший кофе из термоса.
– Ну, слушаю. Что во мне от монстра, мистер монстролог? Не стесняйся, не съем. Ты же понял – ты мне нужен. Так что пользуйся случаем, отведи душу.
У него было лицо больного человека. Похоже, он держался только силой волы. И еще тратится на треп? Или для него это не треп?
Я скупо рассказал о самых распространенных типах монстров и добавил:
– Теперь сам можешь довольно точно определить свой тип.
– Каким образом?
– От кого ты в восторге – от Франкенштейна, допустим, Фантомаса, Дракулы, Кинг-Конга и так далее, – того бессознательно и сознательно копируешь. Ничего нового ты, по-видимому, не представляешь.
– А по-твоему, к какому типу я отношусь?
– Ясно одно, ты не гений с обратным знаком. Ты не способен создать принципиально новые антиидеи и мифы. По-видимому, тебя кто-то вооружил супертехникой и методами прикладной психологии. С какой-то целью…
В его прозрачно-голубых глазах в обрамлении нездоровых век вспыхнула ненависть.
– Продолжай, что же ты? – произнес он через силу. – Ну!
Билли копошился где-то под ногами, сотрясая пружинистые мокрые ветви. Он протестующе выстанывал-вскрикивал почти при каждом моем слове. Мексиканец шептал за моей спиной:
– Остановись, парень…
У монстра был острый слух.
– Работай, работай, индеец, не суйся. – И мне:
– Продолжай, Пхунг, или как тебя там. Ты все еще не сказал, какой именно я монстр. Ты все время увиливаешь от ответа! Не зли меня.
– Судя по твоим действиям… и той легкости, с какой убиваешь… – Я смотрел ему в глаза. Я на самом деле опасался говорить начистоту. – Ты заряжен какой-то целью, Ман Умпф. Ты функция, доведенная до абсурда. Твой мозг порабощен одной доминантой. Короче говоря, ты человекомонстр низшего разряда.
– Если ты меня так хорошо классифицировал, то к чему болтовня о Кинг-Конге и Фантомасе? Что ты выпытывал?
Все вокруг присмирели, даже вдова. Слышен был только шум воды. Несколько бледный улиток приклеились к бурому голенищу на ноге монстра и беспорядочно шевелили антеннами.
– Ну? – рявкнул монстр.
– Мне хотелось знать, каким ты себя мыслишь, – ответил я, ощущая расползающийся по спине холодок. – Ведь не низшим же разрядом? Как минимум – суперпаразитом, зверомонстром, королем преступлений?
Он посбивал щелчком улиток.
– Король преступлений – это кто? Фантомас? Ну да, о нем снова начали писать, и новые фильмы пошли. Ты думаешь, я похож на Фантомаса?
– У вас есть общее, – сказал я. – Мания жестокости. Ты, как и он, нападаешь на тех, кто заведомо слабее тебя, – чтобы остаться безнаказанным.
– Что ты болтаешь? – неприязненно проговорил он. – На заведомо слабых?
– Ты использовал технику и оружие, которые тебя делали всесильным и невидимым. Ты был уверен, что возмездия не будет, что законы человеческие бессильны…
– Но сейчас у меня нет того оружия!
– У тебя в руках другое оружие, у нас – ничего. Даже мачете побоялся нам оставить.
Он испепелял меня взглядом, я всей кожей ощутил потоки его больной энергии. Он вдруг вытащил из-за спины двуствольный охотничий карабин и бросил его мне. Я поймал его в воздухе и мгновенно передернул затвор. По звуку было ясно – в магазине карабина нет патронов.
Монстр криво улыбнулся.
– Неужели сможешь выстрелить? Ты, раб, у которого смел только язык, выбалтывающий желания!
– Ты копируешь Фантомаса и в этом. – Я отшвырнул карабин. – Примитивные штучки садиста. Придумать что-нибудь новое ты не можешь.
Он подошел к карабину, не поленился, поднял его и вылил из стволов воду.
– Ты не смог в меня выстрелить. А я смогу.
Он целился мне в лицо, держа карабин в вытянутой руке, как пистолет. Оба глубоких зрачка прыгали перед моими глазами. Верхний под крупнокалиберную разрывную, нижний – под малокалиберную целевую. Страх ударил меня в мозг, сбил замки с дверей преисподней, и на волю вырвался мой коллективный предок. В ужасе и ярости он принялся топтать уверенность разума в том, что выстрела не будет. «Конструкция магазина мне доподлинно знакома, – упирался я. – И ошибки не может быть – он пуст!» Но предок хотел бухнуться на колени перед господином и завопить: «Пощады!» Я напрягся и заткнул его; все это, конечно, читалось на моем лице. Монстр усмехнулся.
– Поживи немного. – И пошел к носилкам.
Я с трудом одолел немоту мышц, сел на изувеченную сапогами толстую ветвь. И тут ко мне бросились репортеры – не затем, чтобы взять интервью. Взбешенный Анри ударил по моей шее, и я, как кукла-вертяшка, опрокинулся под ветвь. Меня принялись заталкивать ногами еще глубже.
– Он мог и всех нас! – шептал в ярости Билли. – Из-за тебя!
– Только о себе, каналья, думаешь! – рычал такой утонченный с виду французик.
Тут же знакомо задыхался астматик, пытаясь достать меня кованой подошвой сапога. И мексиканец Орландо что-то вышептывал в гневе.
Наконец я поймал чью-то ногу и резко вывернул стопу. В ответ – крик боли. Наверху произошло замешательство, и я выбрался из ветвей и наждачных листьев, сморкаясь кровью. Билли и астматик, мешая друг другу, пытались выломать жердь. Анри и Освальдо стояли со сжатыми кулаками, тяжело дыша. Монстр и вдова с любопытством глядели на нас.
– Хватит отдыхать, – сказал монстр. – Безделье не идет вам на пользу.
И снова трудный марш по завалам и руслу ручья, когда-то бывшему тропой. Муть заметно выдохлась – водичка, по которой мы брели, стала почти прозрачной. В стоячих заводях на месте ям и оврагов были видны темноспинные рыбешки, хищные личинки стрекоз и прорва микроскопической живности. Но моим коллегам не было дела до окружающей среды, они все еще не могли простить мне своих страхов. Француз и Билли то и дело пытались меня пнуть.
– Самоубийца! – хрипел астматик где-то за спиной. – Всех хочешь утащить за собой.
– Если выживем, вам будет стыдно за такое поведение, – пытался я их образумить.
– Всегда было такое поведение! – ответил за всех Билли Прайс. – И не было стыдно! Если борешься за свою жизнь, какой может быть стыд? Я же говорил, все монстрологи – предельно чокнутые санкюлоты…
– Санкюлоты были в штанах, – сказал Освальдо. – А этот без штанов…
– Вечно ты суешься! – вспылил Билли. – Чикано!
Я старался не тратить силы на злобу и раздражение. Я убеждал себя, что все это, происходящее сейчас, – и есть типичные условия, в которых проживали мудрецы глубокой древности. Должно быть, грязь, кровь и пинки обладают чудесной способностью порождать светлые мысли. Может быть, и философия появилась как реакция ни в чем не повинного человека на наглость и насилие? Если это истина, то я имел хорошие шансы прибавить в своем духовном росте.
Мой оптимизм согревался мыслью о Чхине, я верил, что она где-то на пути к городу. Удивительные параллели в жизни:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35