Пошли Чхина и Говинд.
Женщина ткнулась губами мне в щеку, больно толкнув в хомут.
– Я пойду, Пхунг.
Хватаясь за камни и кусты, они медленно лезли вверх по склону, навстречу мутным потокам. Огромная многорукая коряга стремительно неслась на них, они увидели ее, но поздно. Я закричал…
– Сволочи! Свиньи! – взвыл монстр. – Всех вас надо было давить еще в пеленках! А теперь всюду расплодились беспомощные свиньи!
Коряга сшибла обоих и потащила к обрыву, с которого падали тонны грязи, воды, мусора, затопляя лес внизу. Чхина ухватилась за выступ скалы, погрузилась с головой в воду, и страшное многорукое чудовище проскребло по ней и ухнуло вниз вместе с Говиндом. Я видел, как изогнулось его тело в акробатическом прыжке, и он исчез.
– Не могут на какой-то паршивый склон подняться! – вопил монстр, изнемогая от страха и злобы. – Слабые свиньи!
А Чхина медленно ползла против течения, ныряя под груды мусора. Сбросив хомут, я поспешил ей на помощь, но поток ударил мне в лицо и потащил к обрыву.
Я все же успел ухватиться за сломанное деревце туи и увидел, что Чхина добралась до старого толстого кедра, обкусанного пожаром, и отдыхает под защитой его ствола. Она стояла на четвереньках, опустив голову, а вокруг нее бурлили грязевые потоки, тащившие мусор и мелкие камни… Вот она поднялась и посмотрела в нашу сторону. Махнув нам рукой, вошла в стену дождя.
– Все равно не дойдет, – прошептал монстр. – Слабые свиньи.
– Герой умер!.. – плакал старичок. – Ты не знал, наверное, Пхунг, среди даньчжинов есть герои… В своем новом рождении они станут рыбами, червями, ящерицами, пауками… потому что осквернились в этой жизни, держали в руках оружие, деньги, плети… Они брали грех на себя ради пользы всех даньчжинов. Великий герой умер!
– Не может быть, – пробормотал я. – Говинд не из того теста… Герои так просто не умирают…
– Все вы дохлые азиатские свиньи! – снова завопил монстр.
Я пополз к обрыву, за которым пропал Говинд, расталкивая груды мусора и хвороста, которые с разгону пытались сбить меня с ног и утащить в пропасть. Говинд висел на скальном выступе, болтая ногами в воздухе, и тяжелые мутные потоки разбивались о его тело, не давая ему ни подтянуться на руках, ни выкарабкаться на обломок древесного ствола, торчавшего из трещины. Я старался своим телом отвести ревущий поток от Говинда, чтобы дать ему возможность подтянуться на руках. Если он еще на это способен… И я тоже завопил благим матом – от боли и отчаяния, от ужаса перед той страшной тяжестью, которая росла у меня за спиной с каждым мгновением.
Говинд уже карабкался мне на помощь, я услышал его хриплый голос:
– Держись, Пхунг!
Он, наверное, понял, что я сдохну через какое-то мгновение, но не отлипну от своей опоры, и, взяв меня за руки, выдернул из-под залома, который держался исключительно на моей спине.
Старичок баюкал на коленях облепленный тонкой тканью, намокший грязный хомут, не решаясь предложить его мне.
– Я уже ни на что не гожусь, Пхунг, – произнес Говинд, растирая раздувшуюся ногу. – И ты, Пхунг, не можешь пойти, никто не может… А если женщина не дойдет?
– Чхина дойдет, – пробормотал я с упрямством монаха низшей ступени.
– О Пхунг! – сказал старичок восторженно. – Ты спас героя, которого я уже оплакивал. Должно быть, душа к тебе вернулась, и не надо носить священную колоду. Слава богам!
– Теперь меня пустят в Запретные Подвалы? – тотчас спросил я.
– Можешь поговорить об этом с Верховным Хранителем Подвалов. Но он не пустит, Пхунг.
Чхина все-таки добралась до окрестностей монастыря. Она вышла на широкую тропу, скрытую под водой, и силы ее оставили. Потом она рассказывала, что рыдала и звала на помощь, зная, что сама уже не доберется до чхубанга. Ее услышали крестьяне, которые день и ночь боролись с Большим Оползнем, разбуженным дождями…
Узнав о поимке живого тэурана, даньчжины возликовали, «гонцы радости» побежали во все поселки и монашеские пещеры в округе. И вот уже большая шумная толпа карабкается по скользким кручам, несмотря на раскаты грома и водопад с неба.
Нас спасли, но нам пришлось стрелять вверх, чтобы остудить их пыл. Иначе они разорвали бы монстра в клочья, а заодно и нас.

В ЗАПРЕТНЫХ ПОДВАЛАХ

Гонимые муссонными ветрами, стада небесных баранов с грохотом расшибались о непроходимую гряду Гималаев, залив своей пресной теплой кровью крохотное государство даньчжинов. Все живое забилось в укрытия, со страхом прислушиваясь к плеску вод и вглядываясь в серую завесу ливня. И я с тоской смотрел из окна коттеджа на непогоду, она казалась мне каким-то разбухшим символом, метафорой моего жизненного неуспеха. Тигр спасен, тэу разгромлены, моя персональная колода в целости, но все это лишь отдалило меня от Подвалов.
Большая садовая жаба сидела у стены, наслаждалась брызгами от прозрачных потоков с крыши.
Поговорить бы как следует с тэу, вытряхнуть из него все его тайны, но он в монастырской лечебнице, и к нему не пускают. Правда, удалось переброситься с ним несколькими фразами, когда мы были в джунглях. Даньчжинов он и в грош не ставит, считает их какими-то горными обезьянами, потомками «снежных людей».
– Если бы я захотел!.. – выкрикивал он в приступах страданий. – Да я бы стал их Небесным Учителем! Я же все сделал! Все их компьютеры сжег, и они остались голенькими! Только они мне не нужны…
Его вопли подсказали мне, почему монстры выводили из строя компьютеры: с помощью вычислительной техники даньчжины выясняли волю богов на все случаи жизни. Парализовав небесные силы, тэураны спокойно истребляли священных тигров и тех немногих охранников, которые осмеливались мешать им.
– Позвольте, не вы ли тот самый Ман Умпф, так очаровавший хозяйку отеля «Голубой Лотос»?
Он начал обзывать меня последними словами на разных языках, и я понял, что попал в точку.
Странное имечко – Ман Умпф, странный выговор, поразительная техника и удивительная вражда к тиграм и вообще ко всему живому – с какой луны свалился этот тип?
Жаба сглотнула какую-то жалкую букашку, искавшую сухое место на стене, и снова принялась трясти подбородками. А я усилием воли заставил себя думать не о рыжем монстре, а о Подвалах – с какой стороны к ним подобраться? Ясно было одно – только с помощью самих даньчжинов я могу пробиться к цели.
Толстый строгий старик, Верховный Хранитель Подвалов, был одет сразу во все три Монашеские одежды. На его круглой голове, лишенной растительности, непривычно было видеть большой конический колпак с золотой окантовкой. Его узкие глаза с припухшими веками смотрели на меня внимательно и дружелюбно.
Я рассказал ему о «макси-истинах», ибо было понятно, что Духовный Палач не передал ему содержание нашего разговора на эту тему.
– Несомненно, что обладание ими позволит достичь совершенства духа выше восьмой ступени, – подбросил я коварную наживку.
Старик некоторое время размышлял, потом недоверчиво улыбнулся.
– Ты надеешься найти то, чего не могли отыскать поколения ученейших монахов?
– Методы моей науки позволяют надеяться.
Он опять погрузился в размышления, перебирая четки в мягких пальцах. Я терпеливо ждал, потом вежливо спросил:
– Почему вы не можете допустить, что существует запись истин в том виде, в котором они открылись Небесному Учителю?
Он осуждающе посмотрел на меня.
– Послушай, Пхунг. Когда-то жил богач, у него был блудный сын. Этот сын жил в бедности и добывал пропитание тяжким трудом. Потом отец велел дать сыну самую черную работу, привычную ему. Когда сын сделал ее, ему дали другую работу, не такую черную. И постепенно давали ему работу все более светлую, пока он не приблизился по своему положению к отцу. И тогда богач рассказал, что он его отец, и назначил сына своим наследником.
Он замолчал, пытливо глядя на меня. Я-то знал, что все даньчжинские сказки и притчи – с «небесным содержанием». Хранитель Подвалов предлагал мне разгадать глубинный смысл байки. Ну а при чем тут скрытые истины?
– Богач постепенно поднял сына до того уровня, когда ему можно было открыть истину, – сказал я. – Правильно я понял?
– Правильно, – потеплели глаза монаха. – Все люди – блудные сыновья, а Небесный Учитель – отец. Очень опасно излагать непосвященным самое правильное учение. Неподготовленный человек испугается его глубины, может отвратиться от истинного пути. Учить людей надо постепенно – интересными сказками, нравоучительными историями, черной работой для ума.
– Значит, я прав, о человек духкхи! Есть первозданные истины Небесного Учителя. В других религиях тоже так: поздние авторы сочиняют в той форме, которая придумана для черной работы ума, эта форма придумана авторитетами, освящена веками, поэтому ее стали принимать за истину. Вполне логично, естественно…
Монах нахмурился.
– Твоя мудрость, Пхунг, слабая, она «мудрость, которую услышали». А есть «мудрость размышлений» и «мудрость созерцаний». Поэтому ты не можешь знать, что Небесный Учитель разделил всех людей на посвященных и непосвященных. Одним дал свое учение в сложном виде, другим – в простом. Кто не знает различий между этими уровнями, тот не знает сокровенной сути учения, тот не достигнет нирваны.
– Вы хотите сказать, что высшая форма истины вам известна?
Он вздохнул, передвинул рычажок регулятора на электрокамине – стало слишком тепло.
– Да, Пхунг. Не надо ничего искать. Все известно совершенным и посвященным. Оба вида, оба уровня. Нет ничего выше великого тайного учения о запредельной мудрости, которого ты никогда не сможешь познать. Поэтому твои слова лишние.
– Об эзотерическом учении даньчжинов наука осведомлена лишь в общих чертах, о добрейший и мудрейший человек духкхи. И эти скромные знания позволяют мне утверждать – есть еще одна, самая чистая форма истины, созданная, по-видимому, для совершенных. Ибо совершенные стоят несравненно выше просто посвященных, не так ли? Есть три уровня догматов Небесного Учителя, о мудрый наставник! А все знают сейчас, что существует только два.
Старик подался ко мне всем телом.
– Зачем ты ищешь? Для кого ищешь?
– Моя профессия и моя жизнь – искать истины. Вы уже должны были это понять. Я хочу познать самые чистые истины Небесного Учителя…
– Ты хочешь сказать, мы пользуемся не самыми чистыми?
Великий Учитель постепенно приближает людей к своему уровню, сами ведь сказали. А тот, кто способен приблизиться, не знает о такой возможности. Или ему не дают приблизиться… Как мне сейчас.
– Если ты найдешь то, что ищешь… как ты поступишь потом?
– Я сделаю так, как потребует истина. Пусть она будет тяжела, пусть будет против меня и против всей моей жизни…
Монах, полуприкрыв глаза, превратился в неподвижную глыбу бронзового цвета. Только граненые зерна четок из белого металла в быстром темпе скользили по шелковой нити в его руках. Конечно, было о чем подумать старику, ведь я сказал, что совершенные не так уж и совершенны, если исповедуют заведомо приземленные истины.
Старик открыл глаза. Взгляд – твердый и властный.
– Ты должен снова надеть колоду, Пхунг, если решил остаться у нас. Только преступник с колодой на шее не имеет срока визы. По нашим законам каждый человек, даже святой отшельник, волен считать себя преступником.
– Я надену, о мудрый наставник…
Он перебил меня властным взмахом руки с четками.
– И еще ты должен принять обет монастырского служки.
– Конечно, – пробормотал я. – В сущности, я уже…
– И знай, Пхунг, из Подвалов ты не выйдешь до конца твоей жизни.
Я покрылся гусиной кожей под его взглядом, ставшим тяжелым и вязким, голос мой пропал, поэтому я лишь кивнул. Он долго смотрел на меня, потом спросил чуть ли не с отчаянием в голосе:
– Но тебе лично зачем все это, Пхунг? Ведь ты не даньчжин, чтобы так сильно полюбить Небесного Учителя?
Любые слова мои были бы уже лишними. Великий хранитель Подвалов возжаждал получить добавку к совершенству восьмой ступени, и его решение не смогли бы поколебать даже боги, даже Большой Секретный Компьютер…
Я распрощался с друзьями и хозяевами отеля, потом пошел под зонтиком к Чхине с букетом лучших цветов, которые нашлись в чхубанге. Говинд назвал меня дураком, которому надоело жить, но признал наличие «злого мужества».
– Мы будем о тебе вспоминать, – сказал он на прощание. – Я знаю, ты задумал что-то плохое. Но ты готов отдать за это жизнь, поэтому не хочу тебе мешать. Ты хорошо, наверное, понял, что надо сделать, чтобы тебе не помешали. Может, в других перерождениях мы встретимся. Прощай.
Цветы не произвели на Чхину особого эффекта.
– Я тебя крепко люблю, Пхунг! – суровым тоном начала она. – Ты же знаешь, больше некого здесь любить. Поэтому ты не пойдешь в Подвалы, я не пущу. А хомут можешь надеть. Он тебе к лицу.
Это она пошутила. Хомуты она ненавидела по вполне понятным причинам.
Она была удивительно нежной в этот вечер, если не обращать внимания на неуклюжие шутки и типичный женский эгоизм. Ее смуглая упругая кожа благоухала травами, в шелковистой копне волос застряла помятая розетка из ярчайших крылышек местных мотыльков. А в иссиня-черных глазах, почти без радужных оболочек, стоял властный призыв. Наверное, женщины матриархата такими вот глазами смотрели на своих любимых из враждебного мужского племени, прежде чем отдать их в жертву богам…
Конечно, мы поругались на прощание. Чхина со всей искренностью и экспрессией высказала мне, что ненавидит меня и что больше слышать обо мне ничего не желает.
С чувством легкой грусти и облегчения я покинул ее и прошелся в последний раз по улочкам чхубанга, превратившимся в мутные реки. Подходя к храму, я понял вдруг, что люблю Чхину. Обалдеть можно, – выражаясь словами Джузеппе!
В ветхой одежде «принявшего обет» меня подвели под руки к свежему пролому в толстенной подвальной стене. Духовный Палач, согбенный немощный старикашка, вцепился костлявыми пальцами в мою руку.
– Еще можно вернуться, сынок.
Толстый старик громовым голосом произнес молитву для «дальнего пути», и меня втолкнули в проем.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35