Нравственность должна править миром! – постиг ты. Не в религиях и богах, а в самосовершенствовании спасение человека! – постиг ты. И завещал ненависть ко лжи, воровству, к одурманиванию разума, к излишествам в еде и развлечениях, к золоту и богатству. К желаниям, затмевающим разум… И любил все живое. И уважал целомудрие и смелую мысль.
У истоков даньчжинского монстризма стоял светлый гений. Обалдеть можно! – сказал бы Джузеппе. Хороший человек выпустил в мир двуглавое чудище – Бессамость и Покой. Но не мог же ты требовать от людей предельного рабства! Наоборот, ты возбуждал в них чувство гуманности, самотворения души – ты закладывал основы личности! А через два с половиной тысячелетия все наоборот – свирепое требование быть без «я», без желаний и мыслей, без своего выстраданного мнения.
Может, беда твоя в том, Даньчжинский Учитель, что строил ты из кирпичей, взятых на руинах? И потом кирпичи проросли, словно кокосы, сложенные грудами в мелководной теплой лагуне? Или виной тому пресловутый износ истин?
Изношенные истины… Они встречаются на каждом шагу. Они видны в хроническом недостатке качества, гениальности. Их легко увидеть в поступках фанатиков всех рас и народов. Честные фанатики надели на мораль рубище аскета. В проявлениях красоты и чистых чувств стали видеть грех. В военной Японии запретили кимоно и поцелуи. В Иране наших дней ввели чадру, в Пакистане – публичную порку, средневековые казни, шариатский суд. Все народы прошли через это, а многие еще в пути. А ведь у каждого народа с незапамятных времен были свои Учителя. И все они изобретали, как могли, Научное Сознание, ибо очень просто увидеть изъяны Стихии Чувств – только нужно быть честным и чуточку смелым, чтобы не убояться того, что видно невооруженным глазом.
Они, Учителя рода человеческого, подтолкнули разум к научному познанию, потому что знали и чувствовали, что религиозное сознание – тупик. Находясь в гуще религий, бились над неразрешимой в тех кипящих котлах проблемой Светлого Будущего для всего человечества. И все они на удивление шли одной и той же дорогой, вечным путем искателей истин – от недовольства честного разума к созиданию своих концепций.
…Немощный улыбчивый старичок удалялся во тьму веков. Под его босыми растрескавшимися ступнями вздрагивали какие-то странные глыбы. От горизонта до горизонта – одни только глыбы.
Наверное, и я буду в старости таким же – суетливо шагающим куда-то, пришептывающим на ходу, не обремененным ни страстями, ни имуществом, ни высшими авторитетами. И открывающим преждевременные истины?
Нет, нет, я уже таков, я – он! Я слился с ним, настроился на его волну. Я вошел в суть явления – так это должно называться. Теперь его мысли – мои мысли. Наши общие. И общие для множества людей, для какого-то типа мышления… И, может быть, поэтому я физически ощущаю, как с каждым шагом старичок приближается к беде.
Вот он остановился, чтобы передохнуть, поправил на морщинистом плече ветхую тогу аскета, обернулся – и меня сковал ужас.
Лик «Неизвестного проповедника из Сусхара»! Это я в будущем?! Мое лицо станет маской монстра?!
Я потерял сознание.
Когда армейские рации сообщили о выходе загонщиков на исходные рубежи, Великий Даньчжин взобрался по приставной лестнице на любимого слона и уже сверху пошутил насчет сиятельных и охотников в объятиях чухч. Затем записал на магнитофон один из своих удивительных экспромтов, переполненных глубоким смыслом:
Рано или поздно исчезнут с лица Земли многие народы и государства, затеряются в веках создатели религий, философий, политических учений. Но имя победителя суперлюдоеда останется в Истории. Как остались Георгий Победоносец и сэр Корбетт Знаменитый английский охотник на тигров-людоедов, автор книг, получивших мировую известность.

.
Вот почему Небесный Учитель выбрал нас.
И жестом руки запретил вполне естественные после такой речи крики и аплодисменты.
И вот любимый слон Великого Даньчжина ступил с осторожностью и недоверием на качающийся мост, отремонтированный саперами. Босоногие погонщики вели его за разукрашенный хобот. Обычно лучший из слонов доверял им без раздумий, а тут вдруг уперся, потом поднял хобот и затрубил с такой силой, что раньше срока поднял монастырский народ на утреннюю молитву.
Князь спешился. Похлопав любимца по крутой скуле и немного успокоив его, пошел впереди. На других слонах ехали опытные люди из Службы Княжеской Безопасности, придворные летописцы с кинокамерами и магнитофонами, а также несколько столичных монахов, само присутствие которых отпугивало всякую нечисть, вроде злых духов и кишечных палочек.
Накрапывал мелкий дождь, далеко внизу шумел поток, и буйная пена слегка светилась в предрассветном сумраке. Князю стало страшновато от неясных предчувствий, но он продолжал идти, увлекая слонов своим мужеством.
Стиснутый стальными телами людей из Службы Безопасности, Великий Даньчжин миновал мост, ступил на каменную твердь, выхлестанную до стерильности дождями. И тут из сумрака на них свалилось огромное мокрое тело. Затем страшный рык потряс округу.
Должно быть, людоед уже по опыту знал: если появились загонщики с гонгами, то из рассадника врагов что-тообязательно выползет, чтобы принести вред тиграм и джунглям…
Тревожный рассвет растекался по краешку неба.
– Горе! – кричали люди на стенах чхубанга. – Большое горе пришло на Землю! Плачьте все! Великий Даньчжин умер!..

* * *

Влажные сквозняки колебали огни плошек.
– Очнулся! – чей-то испуганный шепот.
Вокруг меня застыли напряженные фигуры подвальных мудрецов.
– Пхунг, ты живой? – Надо мной повисло широкое лицо – сгусток тени, продырявленный лихорадочными блестками глаз. – Ты так светился! Золотым светом!
Пронзительная мысль встряхнула меня: причины постижений Учителя – не в сфере чувств! А в первых ростках логического знания! Парадоксально! Успехи «дологи-ки» – в появившейся логике!
– Ты познал Мантру?..
– Нет, нет, я познал другое… более важное… – Потрясенный открытием, я поднялся, держась за бамбук стеллажа. – Значит, все-таки добыто все не интуитивной мудростью…
Я ощущал в себе множество выводов-откровений, которые могли меня разорвать своей энергией в клочья. Я огляделся – сумрачно-гнетущие своды Подвалов, размытые пятна лиц. И боль резанула мое сердце.
– Надо всем выйти из Подвалов! Скорей! – воскликнул я. – Подвалы пожирают нас! Разве не чувствуете?
– Как ты такое говоришь? – изумленный шепот. – В Подвалах хорошо.
– Разве здесь идет дождь и дует ветер? – въедливый шепот. – Разве здесь не кормят? А где еще столько книг? Нам повезло, и тебе повезло, Пхунг. Здесь можно прожить всю жизнь.
Небывалые чувства терзали меня.
– Подвалы – ловушка для книжников, поймите! А книги – приманка!
– Ты не любишь даньчжинов… – обидчивый шепот. – Подвалы – благо для мудрых.
– Ну конечно! – Меня трясло в негодовании. – Только здесь место книжной мудрости! Только в подвальном облике ей разрешено существовать! Прекрасная форма убийства, изощренный азиатский способ!
– Выйти нельзя, ты же знаешь, Пхунг. За это наказывают смертью.
– Вам вбили, что вы обречены. Обречен – значит, безопасен. Но это справедливо только для рабов! А у вас в прошлом году отменили рабство. Так какого же дьявола продолжаете быть рабами? – Я бросился к Большой Отдушине, тряхнул изо всей силы решетку, потом начал бить по ней кулаками. – Выпустите нас отсюда!
Глухонемой монах – «отдушник», по-видимому, уловил сотрясение решеток, приоткрыл обитую железом створку. Светильник вырвал из тьмы его скобообразную нижнюю челюсть, выступающие надбровные дуги без признаков бровей. Он некоторое время смотрел на меня, будто прислушивался к крикам, потом со стуком захлопнул створку. Послышался лязг запоров.
– Отсюда невозможно выйти, – сказал трусливым полушепотом Чжанг. – Мы точно знаем.
– Посмотрим, – пробормотал я.
– Ты совершенно не любишь даньчжинов, – недовольно произнес Саранг. – Слышишь? Стучат и что-то ломают… Это наши братья ломают твои аппараты, я их послал.
Чжанг не набросился на Саранга с кулаками, а сел на корточки и спрятал лицо в ладони. Он так надеялся, что «чемодан» выведет его на уровень тех, кого мог бы принять Небесный Учитель. Пока он выстанывал успокоительную молитву, я сбегал в свою келью, чтобы убедиться – аппаратура превратилась в металлолом. Двое тощих усталых монахов с усердием добивали чудо монстрологической техники. С детской непосредственностью они мне объяснили: так надо для Священного Покоя. Сколько цветущих цивилизаций было разгромлено вот такими глыбами и бамбуковыми палками! И сколько великих умов было остановлено ими!
Когда монахи погрузились в лечебный сон, мы с Чжангом спустились в нижний горизонт Подвалов, где было место для омовений и прочих гигиенических процедур, а также «мусоропровод». Массивная плита из прочнейшего гранита покоилась посреди приземистого мрачного зала, обрамленного густыми многовековыми тенетами, которые тоже стали духовной ценностью даньчжинов, поэтому их ни в коем случае нельзя было убирать. Из нескольких бамбуковых труб, торчащих из стены, падали звонкие струйки родниковой воды, которая растекалась тонким слоем по камню.
У подножия гранитной плиты темнела бездонным провалом щель шириной в спичечный коробок. В нее уходила вода, в нее же сталкивался мусор. А из щели пробивались звуки бурного потока, резонирующие в большом замкнутом пространстве. Не родниковые же струи создавали этот шум?
Чжанг, держа в руке светильник, смотрел на меня со смешанным чувством уважения и недоумения.
– Ты хочешь поднять эту плиту? О Пхунг, неужели ты достиг могущества святых, сдвигающих горы?
– Конечно, Чжанг. Разве ты еще не понял?
Монах молитвенно сложил ладони, и я поймал выпавший из его рук светильник. Пришлось бить кресалом о кремень и снова раздувать фитиль.
Мы внимательно осмотрели плиту.
– Обрати внимание, Чжанг, – сказал я. – Этот край гранита потоньше, и сюда не доходит вода, значит, можно попытаться расколоть его тем способом, которым природа превращает скалы в песок.
Мы собрали все, что могло гореть, принесли два бочонка светильного масла и устроили великолепный костер на гранитной плите. Струйки масла, подливаемые по наклонной в огонь, поддерживали ровный и сильный жар. Вскоре прибежали заспанные монахи и уставились на гудевшее пламя. Дышать становилось все труднее, пора было прекращать опыт, чтобы не задохнуться в дыму. Но на наше счастье край плиты уже раскалился до слабо-вишневого цвета.
– Отойдите подальше! – крикнул я и плеснул в раскаленное пятно родниковой воды.
Плита с грохотом треснула, и в клубах густого пара утонули испуганные крики монахов и колеблющийся свет плошек.
Потом мы снова поливали плиту водой, чтобы она окончательно остыла, и с помощью бамбуковых шестов (которыми выталкивали птичьи гнезда из отдушин), как рычагами, отодвинули осколок плиты.
Со светильником в руке я свесился по пояс в разверзшуюся пропасть. Слабый огонек с трудом освещал огромное пространство – острые выступы скал, увешанные отходами монашеской кухни, уходили далеко вниз, где угадывались кипящие буруны. Их рев заглушал все остальные звуки.
Как я и полагал, здесь проходил подземный рукав Ярамы. Или его специально пробили в скалах древние строители, чтобы поток уносил монастырские отходы?
Мы подвесили светильник на бамбуковый шест, спустили его как можно ниже, и я начал спускаться по скалам к воде. Монахи свесились в щель, наблюдая за мной.
Вода была мутной и пахла землей или илом. Я подобрался к самым бурунам, водяным кочкам, стреляющим ледяными брызгами. Они окатили меня с ног до головы. Где входное отверстие, где выходное? Без акваланга, наугад, в бешеной стремнине… это же верная гибель!
Я начал кричать, чтобы убрали светильник. Он мне мешал. Наверху началась какая-то возня, и вдруг с истошным воплем кто-то сорвался с плиты. Я едва успел отпрянуть, как Чжанг – а это был он – с оглушительным плеском шлепнулся в буруны. Я бросился за ним, схватил его за ногу, но нас подхватило стремительное течение, ударило о камни…
Каким-то чудом мы оказались на галечной отмели. Над нами нависли джунгли, с низкого неба сыпал мелкий дождь. А я делаю искусственное дыхание бездыханному Чжангу, поражаясь количеству воды, которое уместилось в нем. Наконец он открыл дрожащие веки.
– Ты хоть плавать умеешь? Он с трудом понял мой вопрос.
– Плавать? О Пхунг! Неужели мы плавали? Подобно рыбам? Конечно, Чжанг знал и умел лишь то, чему обучают в монастырях. В «пять видов знания» плавание не входило.
– Почему же ты, дружище, так отважно нырнул?
– Столкнули… О Пхунг, они меня столкнули. Почему?
– На них давит чужое мнение. О том, что уходящие из Подвалов должны умереть. Чем скорее, тем лучше. Чжанг с трудом сел, потер ладонями слезящиеся глаза.
– Смотри, Пхунг, деревья! О боги… И вода… И эти гладкие камешки… Не сон ли, Пхунг? А это… я забыл, как называется… – Его морщинистая ладонь боязливо коснулась жестких травинок, торчащих среди мелкой разноцветной гальки.
Я прислушался. Сквозь шум воды пробился чей-то сдавленный крик, затем – пронзительный вопль.
– Что это, Пхунг?! – побледнел Чжанг.
Жуткие вопли – это солдаты-загонщики, брошенные на произвол судьбы. Желтый гонял их по скалам и зарослям, не подпуская к монастырю. Он забавлялся. В его громоподобном рыке знающие люди расслышали радость и силу дикой жизни.
А на стенах чхубанга не смолкал траурный плач, и молитвы хором доносились из храма. Эти звуки спрессовались в такую жуть, что Билли Прайс преждевременно отрезвел, лежа нагишом у себя в номере. Он подумал, что слышит голоса преисподней, поэтому пришлось поменять простыни на его кровати.
Да что там Билли – мистический страх парализовал многих жителей чхубанга. Никого уже не могли заставить выйти на охоту, на поиски останков князя или на земляные работы. Люди боялись одного только вида Южных ворот, через которые то и дело вползали несчастья и беды.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35