«Желтый Раджа»!
– Может, он сломался, Пхунг?! – воскликнул испуганно Говинд.
Я тоже начал сомневаться в исправности Установки. Надо как-то проверить. Где раздобыть контрольный след другого тигра? Хотя бы старый? Охранники разбрелись по берегам озерка в поисках прежних мест водопоя.
– Давай сделаем искусственный след, – сказал я, – чтобы не сидеть без дела.
В том же мягком влажном песке с помощью костяшек пальцев Говинд выдавил отпечаток лапы гигантской кошки, способный посрамить своей правдоподобностью любой действительный след. Включив аппарат, увидели надпись на дисплее: «Новый след».
– Выходит, Установка в норме, – сказал я.
Говинд расстроился. Значит, и Одноглазого уже нет, если Желтый Раджа занял эту зону? Нет уже тигра, который умел считать до четырех? «Вот то выдающееся дело, которое приведет тебя в Подвалы, – сказал я себе. – Нужно выловить тэу и спасти оставшихся тигров. Напрягись, приятель, придумай, как это сделать…»
Ночью в лагере случился переполох: Желтый Раджа унес мула. Часовой, рослый парень, заикаясь и пуча глаза, рассказывал сбежавшимся на шум полуодетым людям, как Желтый выпрыгнул из темных зарослей к дежурному фонарю над коновязью. Первому попавшемуся мулу он перекусил шею. Потом поднял его в зубах – это мула-то, который весит не менее четырех центнеров! – и понес в заросли.
Босой и возбужденный Джузеппе приплясывал на месте, обнимая свои голые плечи.
– Это хорошо, что ты в него не выстрелил с испугу! Очень хорошо!
– Да как я мог? В Желтого? В священного?
Говинд сделал глубокомысленный вывод:
– Если тигр здесь, то и тэу должны появиться. Если еще не убрались из заповедника с добычей.
– Скоро сезон дождей, – сказал кто-то из монахов. – Наверное, убрались.
Потом при свете электрических фонариков рассматривали следы в густой траве – как тигр подходил к лагерю, как полз на животе, проложив просеку. Тем не менее часовой не слышал ни шороха, ни треска стеблей. Значит, очень медленно полз, чувствуя телом каждую травинку, медленно придавливал сухие стебли, а не сламывал их. Вокруг лагеря на ночь были натянуты сигнальные сети и шкуры – от тэуранов, главным образом. Желтый Раджа не затронул ни одного шнура, перепрыгнул через полосу сетей, и сигнальные колокольчики ни разу не звякнули.
– Вот видишь, Пхунг, – проговорил Говинд с плохо скрываемым восторгом, освещая примятую просеку. – Это рефлексом не назовешь, и накопленным опытом тоже не назовешь – Желтый не мог раньше сталкиваться с сигнальными устройствами. И интуицией назвать трудно. Одно может быть объяснение – разум!
А Джузеппе уже беспокоило другое.
– Моя дорогая кошечка… – бормотал он, ползая на коленях и придерживая одной рукой колоду. – Самая лучшая кошечка… Ты, наверное, ранена… Или больна…
– Похоже, так, – согласился Говинд. – Желтый Раджа никогда не нападал на домашний скот.
Вдалеке громыхнул басовитый рык Желтого. Все прислушались.
– Узнаю! Его голос! – Джузеппе всхлипнул от переполнявших его чувств.
На рассвете я проснулся от трубного рева оправленных в серебро раковин – монахи играли побудку. Я чувствовал себя больным. Умылся в холодном ручье, проделал несколько асан. При виде моих упражнений монахи и охранники попадали со смеху. Так что я был не прав, утверждая, что у даньчжинов туго с юмором. Все они знали йогу, а то, что я почерпнул из передовых пособий по йоге, показалось им более чем забавным.
– Я тебя научу, Пхунг, – сказал Говинд, вытирая пальцем мокрые глаза. – Когда с тебя снимут наказание. Удивительно, что ты еще живой – с такими-то асанами.
Сразу за ручьем стоял огромный раскидистый баньян, его ветви проросли в землю вертикальными стволами, так что дерево представляло собой густую рощу, пронизанную лианами и укрытую стенами из плотных кожистых листьев. Интересный лесок. Надо было сразу обратить на него внимание. Не обратили. И вот когда Говинд еще говорил о йоге, из этих зарослей с шипением вырвалось крестообразное тело и ударило в голую спину рослого охранника. С оглушительным взрывом тело несчастного парня разорвалось на куски, и голова отлетела в сторону.
Все это произошло за долю мгновений на глазах многих людей, собравшихся у ручья. Потом кто-то вскрикнул, кто-то рухнул без звука, большинство людей обратилось в бегство, и животные, сорвавшись с коновязей, бросились за ними.
В момент взрыва я ощутил болезненный толчок в доску и распластался прямо в ручье, насколько позволял хомут. Мне показалось, что после взрыва что-то хлестнуло по листьям в том месте, откуда вырвался «крест».
Повисла мертвая тишина, даже раненые боялись стонать, слышался только топот убегающих. Я приподнялся на руках, с меня потекла мутная вода. Лежащий в траве Говинд, повернув ко мне бледное лицо, прошептал одними губами:
– Тише!
Я смотрел на зеленую завесу – листья аккуратные, глянцевые, будто нарисованные. И ни один не шелохнется, не дрогнет. Я на четвереньках полез к тому месту, где появился «крест». Краем глаза увидел в руке Говинда устрашающих размеров револьвер, из которого, он, кстати, стрелял довольно плохо. Вообще, даньчжины не любят огнестрельного оружия: среди них нет ни одного настоящего охотника.
Я показал Говинду, чтобы он кинул мне оружие, но он подумал, что я приглашаю его за собой. И пополз! Я подобрался к стене из листьев – в промежутках сплошная темень, и это при жарком ослепительном солнце. Торопливо осмотрев заросли, я увидел свисающую кольцами проволоку.
Послышалось легкое жужжание… Я испуганно обернулся и увидел плывущий над поляной у ручья цилиндрический предмет, очень похожий на допотопный пылесос зеленого цвета. Предмет завис над раненым охранником, тот в ужасе закрыл голову руками. Из днища цилиндра с сухим щелчком выстрелило пламя, охранник дернулся, ладони его, как кожура с плода, медленно сползли с головы… А предмет висел уже над монахом-музыкантом; несчастный пытался закрыться от смерти музыкальной раковиной. И снова вспышка…
Говинд выстрелил несколько раз, не целясь, но «пылесос» не среагировал на выстрелы. Я подполз к Говинду и забрал у него кольт. Потом встал на колени… прицелился в кромку днища зеленого цилиндра. Медленно нажал на спуск. Отдачей подкинуло обе руки. С визгом рикошета цилиндр перевернулся в воздухе, но не упал на землю, а стремительно понесся в нашу сторону…
Мы с шумом и треском, задыхаясь и падая, пробирались через заросли. Панический страх гнал нас все дальше и дальше. С разбегу мы наткнулись на облепленную лепешками лишайников скальную стенку и лишь после этого остановились. Говинд прижался спиной к камню, уставившись на неподвижные в полном безветрии заросли. А я обливался кровью – хомут доконал меня.
Где-то далеко, за тридевять земель, громыхнул взрыв и послышались пронзительные, похожие на визг испуганных детей крики обезьян.

ЗАГОВОРЩИКИ

Нас считали уже покойниками, когда мы заявились – обросшие, оборванные, одуревшие от страха. Еще у ворот словоохотливые привратники сообщили нам, что на обратном пути под одним из мулов что-то взорвалось и убило еще троих человек. И что Джузеппе потерял хомут, и теперь никто не знает, что с ним будет.
Я еле дотащился до кровати в своем номере и устроился на ней вместе с хомутом. Не раздеваясь, не вымыв босые окровавленные ноги.
Очнулся – лицо господина Чхэна, плоское, как днище зеленого цилиндра.
– Надо было снять колоду, – шепчет он. – Директор заповедника снял, и ничего, живой. Ведь вы от смерти убегали, можно было снять.
Змей-искуситель! Почему ему так хочется, чтобы я снял хомут?
Потом пришел Духовный Палач. Он был легко ранен в руку осколком, и она висела на перевязи. Расспросив, что я видел и пережил в джунглях, он сказал, что я хоть неуверенно, но иду по правильной дороге, и самое главное сейчас – научиться не врать даже в мыслях.
– Я стараюсь, мудрейший наставник, – пролепетал я, едва ворочая языком. – Скажите, когда будет следующая экспедиция, чтобы…
– Не будет, Пхунг. Отдыхай, выздоравливай. Я пришлю лекаря, чтобы он облегчил твои раны чудодейственным снадобьем.
– Экспедиции не будет? – Я был потрясен. – Совсем не будет?
Он кивнул, по-доброму посмотрел мне в глаза.
– Желтый Раджа остался один. Королевских горных тигров больше нет. Пусть тэураны его убьют и уходят. Тогда в княжестве даньчжинов опять наступит мир и покой.
– Вы это решили… на совете совершенных? Старичок кивнул.
– Не надо, Пхунг, переживать. Все будет хорошо.
– Желтого… отдаете браконьерам? Лишь бы был покой?
– Да, Пхунг. Покой – самое главное. Из Покоя вырастают и мудрость, и сытость.
– И все согласились?
Он удивленно поднял брови.
– Кто все? Народ? Народ любит совершенных. Слово совершенных произносит глашатай на храмовой площади, и оно становится законом.
– Ну да. А преступивший закон надевает вот это. – Я в сердцах толкнул кулаком хомут и свалился вместе с ним с кровати.
Старичок бросился мне помогать, потом произнес осуждающе:
– Ты только подумал плохо и сразу упал. Даньчжины никогда не думают плохо, потому не падают.
Я хотел захохотать, но вместо этого быстро спросил:
– Что такое «даньчжин»? Старичок покачал головой.
– А что означают слова «индеец», «англичанин»?
– Вы не знаете? Или… – Вот тут-то я его и поймал! Получалось, что совершенный восьмой ступени слукавил? Это означало, что совершенный не добрался и до третьей ступени совершенства!
Он что-то понял, и в его глазах отразился ужас. Он торопливо принялся объяснять, что я не правильно его понял, потому что иностранец. Но иностранец я хороший, колоду не сбросил, а слово «даньчжин» означает на древнейшем наречии – «не имеющий своего мнения». Оказывается, когда-то народ делился на «даньчжинов» и «диньчжинов» – «имеющих свое мнение». И все крепости-чхубанги построены на местах сражений даньчжинов с диньчжинами, точнее, на курганах из костей диньчжинов…
Духовный Палач удалился в большой тревоге из-за моего молчания и своей болтливости. Он решил, что пал в моих глазах, но, наверное, не понял, что все они пали в моих глазах, потому что отдали Желтого на съедение тэуранам.
У меня поднялась температура. Надо что-то делать – снять хомут, глотать таблетки, переливать кровь. Надо было спасать свою жизнь! Но я сидел на огромной постели, скрючившись, слушая болтовню хозяйского транзистора. Говорили по-китайски, и я не понимал ни слова.
Кто-то поднимался по лестнице на верхний этаж, послышались голоса. Дверь раздвинулась, и я увидел Чхину – лицо оживленное, волосы причесанные. На ней было ослепительное красное одеяние: юбка по щиколотку и безрукавка. Красный цвет в местном понятии – символ женской силы, властвующей в мире. Она пришла властвовать? Над кем? Неужели надо мной, несчастным, жалким колодником с температурой тридцать восемь и пять?
Господин Чхэн суетился вокруг гостьи с любезной улыбкой, предложил ей кресло, потом принес круглый маленький стульчик, но Чхина, подтянув на мощных бедрах юбку, села на коврик возле кровати. Китаец побежал на нижний этаж за чайным столиком.
– Ты все не идешь и не идешь, Пхунг. – Она смотрела на меня, подперев кулаком подбородок. И чуть смущенно улыбнулась. – Вот я и пришла сама.
Она умела смущаться? Вот так открытие!
– Я рад тебя видеть, Чхина… Извини, я в таком виде… совсем не ожидал, что ты придешь…
– Твой хозяин тоже не ожидал. Он побледнел, когда увидел меня. Ты сильно мучился без меня? Ты ведь заболел от любви?
Ничего-то ты не умеешь, милая. Даже приворожить как следует не смогла. Стыдно сказать, но я почти не вспоминал о ней все эти дни.
Я не успел ответить – прибежал господин Чхэн с лакированным низким столиком, который он держал как поднос. На столике – чайная посуда, сладости, салфетки.
– По радио передали, восточный ветер будет дуть еще несколько дней, – радостно сообщил он. Потом с ловкостью официанта налил в крохотные чашечки почти черный даньчжинский чай. – Может, открыть окно? Такие деньки! Такие деньки! Настоящее счастье для земледельцев. Господин Главный Сборщик Налогов будет доволен.
Он кинулся к окну, а я отпил глоток из чашечки, и она оказалась пустой.
– Мне было так скучно все дни, – тихо проговорила Чхина, чтобы не услышал хозяин отеля. – И знаешь, что я сделала?
На ее щеках появился румянец. Я заметил на ее платье следы неумелой штопки.
– Наверное, разбила какой-нибудь кувшин? Чхина хмыкнула, заговорщически прошептала:
– Я приворожила к тебе одну женщину.
Еще этого мне не хватало! Я пробормотал в замешательстве:
– Какую женщину?
– Себя.
Глаза ее искрились. Она наслаждалась полученным эффектом.
– И что теперь будет? – спросил я.
– Не знаю, – беспечно ответила она.
Хозяин уловил, что разговор наш не предназначен для чужих ушей, поэтому вышел из комнаты на цыпочках. Но я был уверен, что он стоит за дверью, прижавшись ухом к замочной скважине.
Неловким движением Чхина опрокинула чайничек и вскочила, наделав еще больше переполоху – вся посуда оказалась на полу. Женщина стряхивала с себя чай, капли.
– Все из-за тебя! – сказала она.
– Из-за меня? – опешил я. – Ты за столиком, я тут, на кровати…
– Все равно из-за тебя! Ты пошевелился, а я думала, что-то хочешь сказать, на тебя посмотрела…
Ну что ты с ней поделаешь? С меня хватит и моих забот!
– Я плохо себя чувствую, Чхина, – жалобно сказал я. – Могу опять не правильно пошевелиться, и ты опять что-нибудь не правильно сделаешь, дом спалишь, например…
Я хотел ее выпроводить. Но она притронулась к моей руке.
– Да у тебя на самом деле жар! Тебя надо лечить.
– С этого надо было начинать… – пробормотал я, чувствуя, что становлюсь капризным, как все больные.
Не помню, что я еще наговорил ей в жару, но она вполне ясно поняла, что я человек, конченный для любви. Обиделась и порывисто удалилась, не убив господина Чхэна только потому, что дверь номера была раздвижной. И еще успела раздавить кирпично-красной туфелькой фарфоровую чашку, чтобы разорить меня окончательно. Платить-то мне!
Господин Чхэн со смиренным видом собрал черепки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35